Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Может, хватит трепать? Скажи еще, без машины приперся.

Тихоновецкий пожал плечами.

– Да, без машины, моей «семеркой» только у клубов сверкать. Не баварская же. Короче, иду, а с кладбища мужик выбегает, пьянющий, и ко мне. Говорит, будто начали взрывать что на кладбище. Я от него отмахивался, но без толку. И тут сам взрывы услышал. Глухие такие, будто… петарды вдалеке бухают. Как на Новый год.

– И что нашел?

– Ты там еще не был?

– Откуда, только собирался. Меня за шкирку утром взяли и вот до сих пор торчу. Матери бы как сказать, что я здесь. А то она опять по моргам.

Его собеседник посуровел лицом. Очень профессионально изменилось выражение его физиономии – Стас моргнуть не успел, а на лице у Тихоновецкого отобразилось почтительное сочувствие.

– Да, эти сволочи, что угодно могут…. Ладно, у них тут небось, повсюду жучки понатыканы. Если меня выпустят, я позвоню, телефон только скажи, мобильник, у меня отобрали.

Стас продиктовал. Журналист положил вырванный из записной книжки листок в нагрудный карман цветастой гавайской рубашки, враз прилипшей к телу. Стас только теперь сообразил, почему на Тихоновецком такой нелепый наряд – своеобразный пропуск в тот мир, где он должен был заработать на статью.

– Как только отпустят, звякну. Фу, ну и духота, как тут дышать вообще можно… Да, продолжу. Со сторожем я зашел на кладбище и действительно обнаружил несколько вскрытых могил. Так, точно их взрывали. В темноте не разобрать особо, но я снял на мобильный, а тут этому алкашу позвонил собутыльник с другого кладбища, так что я схватил такси и помчался туда. Там тоже самое. Я немедленно в редакцию. У нас как принято – статья, раз уж номер ушел, выкладывается в Интернете. Так что я буквально на коленках настрочил, присовокупил фото, выложил. Затем решил связаться с теми, кто еще мог знать о происшедшем, вытащил из постели директора, сперва одного, потом другого, потом решил добраться до работников, первым мне на глаза попался ты… но тут статью хакнули, а пока я разбирался, что да как, за мной пришли. Просто как в восьмом, когда меня у твоей постели повязали.

Стас кивнул, смутно припоминая. К нему тогда много кого приходило. Большей частью милицейские чины, следователи, да еще знакомые – и его девушка, конечно. Журналистов несколько действительно брали интервью, потом приходили извиняться. Дескать, прости, друг, отказ вышел. Статья не пошла в печать. Больно серьезные ребята против тебя стоят. Они приходили, даже когда мать была возле него, говорили не стесняясь. Может быть, и вот этот говорил тоже. Доводя мать до бессильных слез.

Это уже после процесса местная пресса неделю носила его на руках. Победитель милицейского произвола – и тут же: милиция очистилась от оборотней. Как будто тот капитан куда-то делся. Нет, он даже пришел за ним на этот раз. Прекрасно зная, чего будет стоить и ему и особенно его матери его визит. Наверное, только так и мог отомстить за прошлое унижение.

– Слушай, а тебя за что менты загребли? За прошлое?

Стас скрежетнул зубами.

– Вроде того. Только сперва гэбист тряс. Спрашивал какую-то чушь несусветную…. Прикинь, ко мне приперся тот капитан, что в кутузке мне печень отбивал – дескать, пройдемте, поговорить надо. Маскарад устроил, жилы решил потянуть еще раз.  А потом выяснилось, что это он не для себя, сука, старается. Для гэбиста. Тот уже в машине сидел, папочкой тряс.

– О чем спрашивал?

– Про какую-то грузинскую мафию – у нас на кладбище одно время директором Адамидзе был. Еще до меня. Решили, что вандализм устроили именно черные, дескать, за отъем территорий отомстить.

– Бред, действительно.

– А меня на полном серьезе трясли. Вот только недавно отпустили. Весь день допрашивали, крошки хлеба не дали. Потом сюда перевезли и оставили.

– А где допрашивали?

– В УФСБ по области. Не знаю, что за здание, где-то на окраине. Недалеко отсюда. Да, – хмыкнул он, – и от кладбища моего тоже.

Тихоновецкий живо потер ладони.

– Отличная статья выйдет. В печать не пойдет, сразу скажу, но вот в сети постараюсь выложить.

– Только они, сволочи, могут удерживать любого до трех суток без предъявления обвинения….

– Э, батенька, – возразил Тихоновецкий, – это ментура. А ты нарвался на что посерьезнее. Кстати, не совсем понятно, чего тебя в КПЗ перевезли, может, все их тайные тюрьмы переполнены.

Стас попытался засмеяться. Не получилось. Шутка слишком уж походила на правду.

– Так что, – продолжил журналист, – держать они по закону об экстремизме, а видимо, именно это тебе и шьют, могут до трех месяцев. Понимаю, новость не из приятных, но и меня сюда притащили по тому же вопросу. Сперва менты трясли по поводу кладбища. А потом уже гэбня понаехала. Эти уже про тебя вспомнили. Тоже собирались отпустить, но кто-то наверху отмашки не дал.  Так что я у них торчу покуда не решится вопрос. Вроде и отпустить надо, и вроде отпустишь, а он, борзописец, начнет строчить. Слушай, наверное, наверное, они меня к тебе посадили не случайно. Если верно предположение, что тут жучков понатыкано, тогда мы должны о чем-то в разговоре  обмолвиться очень, для них, важном. Правда, я не знаю,  о чем.

Стас несколько недоуменно посмотрел на журналиста.

– Ты хочешь с ними сотрудничать?

– Я хочу понять, почему мы здесь торчим, как два графа Монтекристо.

– Очень романтично, – буркнул Стас.

– Это профессиональное. Видишь ли какая штука вырисовывается, судя по всему им, ну не знаю, гэбистам, ментам, нужно от нас что-то, чего они сами еще не понимают. И это как-то связано со случившимся на кладбищах. У меня есть подозрение, что не только в Ярославле такая штука происходит, а значит, дело рассыпается. Ты-то сам что на этот счет думаешь?

Стас пожал плечами.

– Да ничего. У меня до сих пор голова от вопросов гудит. Хорошо ли я знаю Адамидзе, имел ли контакты, когда, где, почему. Да, самое интересное, начали с того, почему это я поперся на кладбище работать.

– Да, в самом деле, почему?

Стас помялся немного, не зная даже, как лучше сказать. И что лучше сказать человеку, с которым он разговаривал второй раз в жизни. Вернее первый – вот так, по душам.

– Из-за девушки. Наверное, глупо звучит, но… она здесь. Ну, ты понимаешь, о чем я. Словом, я как узнал, что есть вакансия, сразу и подрядился. Кем, не имело значения.

Тихоновецкий разом оборвал себя и молча глядел в сторону железной двери с углублением глазка. В камере стояла тишина со двора, куда выходило окно, так же не доносилось ни звука. Город уже спал. И только они, превознемогая сон, еще беседовали друг с другом.

– Главное, быть поближе. Просто быть, ухаживать, подметать, смотреть, чтоб не забросили чего. Ну знаешь, как это часто бывает у дворников – на пустующую могилу непременно наваливается всякий мусор.

– Давно она? – спросил Тихоновецкий.

– Два года как.

– Мои соболезнования.

– Спасибо. Хотя… знаешь, я как-то привык к ней… такой. Не знаю, зачем я это все говорю. Если спросишь, как мне сейчас, скажу, что хорошо. Вот так вот. Наверное, это заболевание, Фрейд чего-нибудь по этому поводу наверняка написал.

– Не думаю. Да что говорить, все мы немного того… по Фрейду. Вот я, к примеру, не доверяю часам мобильного телефона, хотя они показывают абсолютно точное время, поэтому и ношу обычные. Наверное, потому и не доверяю, что кварцевые бегут вперед и их можно отвести назад, подставить.

Стас кивнул.

– Понимаю. А сколько сейчас?

– Без пяти два. Сутки на ногах, а спать почему-то не хочется. А ты как, может я надоел своей трепотней.

– Нет, напротив. Я тоже не хочу спать, – хотя он откровенно клевал носом, несмотря на дикую жару КПЗ. – Лучше поговорить.

– Да лучше. Особенно тут. О чем тебя еще гэбист спрашивал кроме кладбища? Старое вспоминал?

– Ты будто готовишь статью.

Тихоновецкий улыбнулся.

– Я же журналист. Привык уже. Прости, если задаю дурацкие вопросы.

– Да нет, нормально. Интересовался здоровьем даже. Они вообще поначалу очень приветливые, а потом, как начнут трясти – уже не остановишь никакими судьбами … – по телу пробежала предательская дрожь. Стас остановился, несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь.

Теперь  к старым кошмарам добавилось беспокойство за мать. Как там она сейчас? Ведь тоже не спит, звонит в милицию, в больницы, по знакомым. После того суда у них много было знакомых, жаждущих оказать посильную помощь – да что-то дальше этой показной жажды не заходивших. Особенно их много появилось уже после процесса. Наверное, сейчас они и забыли о деле Белоконя. А вот теперь им некстати напомнили. И что дальше – бросали трубку, бормотали извинения, соглашались и снова залезали в теплую постель, чтобы напрочь выкинуть ночной звонок из головы?