Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

Но пока что чуда не было, и под вечер, несмотря на игрушки и хлопушки, Иван осознал, что дела его непредпраздничны до безобразия. По просторной, незаселённой, как степь, квартире, летал ветер из форточки, и некого было ему пробрать до костей. Конечно, можно повернуть шпингалет. Можно заранее (прямо сейчас!) купить шампанского (и выпить!), можно с Максом сходить на каток, и к каждому подарку подобрать нужную упаковочную бумагу, и на велик вместо фары повесить деревянный финский фонарь, и на машину – флажок с ёлкой. Но разве могли помочь эти клоунские полумеры? В действительности Иван знал только одно настоящее приготовление к празднику – надо выяснить, кто придёт в гости. Если не на саму Ночь, то хотя бы первого.

Полный решимости, он схватил телефонную трубку и дозвонился маме в Вену.

– Давай, я добуду тебе билет! – предложил он. – У меня такая злость на твою Австрию – я уверен, что добуду. Ну что мы будем на Новый год порознь?

Ему казалось, если мама вернётся – это будет большая победа добра, и год пойдёт, как по маслу, без ошибок и расплат.

– Нет, погоди, какой билет? – рассеянно удивилась мама.

Она только вошла – была на Вайнахтсмаркте у Ратуши. В толпе не тесно, подвыпившие австрийцы добры и галантны, какая-то поддержка, семейственность, общий праздник. Глинтвейн забирает, как хороший вальс, но на холоде хмель выветривается. Приходится пить ещё, под горячий, с дымком, бутерброд. Но это всё ерунда. Главное – её пригласили на одну полезную новогоднюю вечеринку. Может быть, произойдёт какая-то встреча, предложат интересные переводы? Может быть, ещё что-то новое перед ней развернётся – человек? Призвание? Словом, Новый год в Москве, со стариками – для неё сейчас непозволительная роскошь. Пусть не обижаются, а поймут.

«Да… – с жалостью к маме подумал Иван, – а вот я в этой роскоши живу!..»

Следующим в его пригласительном списке был Андрей. В мазохистском кураже Иван позвонил, и по городской какофонии, обрамляющей голос друга, понял, что не уместен со своим чувствительным предложением, – но уже не смог свернуть.

Андрей приветствовал его бурной рассеянной фразой. Он толкался в магазине со списком покупок.

– Слушай, ты как, к нам на Новый год не собираешься? – спросил Иван, морозным куском вклиниваясь в тёплую толчею Парижа.

– Подожди, я выйду! – крикнул Андрей, пробился к выходу и, в уголке закурив, взялся объяснять своему другу, почему не может приехать.

– Ты лучше сам приезжай! Приезжай, приезжай – это будет то, что надо! – стал уговаривать он. – Я тебе даже билет найду – у меня есть волшебное знакомство в одной авиакассе. Решайся! С людьми тебя подружу! У нас ресторанчик арендован, с кёрлингом! Слушай, а ведь у меня и невеста для тебя есть! Очень милая девчонка! Старомодная, кстати, особа – ждёт принца.

– Ты смеёшься? – сказал Иван. – Куда я поеду? У меня бабушка с дедушкой. Знаешь, что они подумают, если одни останутся на Новый год? Вот представь!

Андрей не мог представить. Иван увидел издалека, как легко его друг пожимает плечами и кидает окурок в урну.

Для окончательной гибели оставалось ещё позвонить Косте. Но такой звонок был напрасен уже потому, что Костя, если надумает, завалится и без приглашения. Чем больше его зовёшь – тем меньше шансов.

На улице поднимался ветер. Иван отложил телефон и зашёл к бабушке – узнать, не объявляли ли по телевизору какой-нибудь бурное природное явление. Оказалось, на ночь снова был обещан снег, но уже не «пудра», а полновесная крупнокалиберная метель.

– Мучение, а не погода! Кости ноют, руки не гнутся! – жаловалась бабушка, заметая осколки шаров. Они с дедом только что нарядили свою маленькую искусственную ёлочку.

– Вы-то хоть на Новый год здесь будете? – спросил Иван. – Или у вас тоже планы?

– Василия Петровича зайдём поздравить. А что? – удивилась бабушка.

Внук, смеясь, покачал головой. Василий Петрович был их старый сосед по площадке.

– Как думаешь, может, отца позвать? – спросил Иван. – Он там один. Позвать?

– Твой отец – ты и решай, – сказала бабушка.

– Ладно, – кивнул Иван. – Не будем. Всё равно он не приедет. Лучше замёрзнет насмерть, чем согласится…

И всё-таки, он послал отцу эсэмэску, не будет ли его случайно в Москве на Новый год?

«Нет», – лаконично отозвался отец.

«Но ведь и так хорошо. В общем, этого мне и хотелось», – подумал Иван, приняв всеобщий отказ, и чётким внутренним движением, как рукой чашку, отставил свою большую печаль подальше.

Можно было подумать, Иван и правда научился расправляться с тоской. Сколько она ни обивала его порог, он спокойно и твёрдо отказывал ей от дома. И сразу затем занимал себя делом или находил поблизости что-нибудь милое сердцу.

На этот раз Ивана занял ветер. Он порывисто и громогласно гнал на Москву большую снежную тучу. Об этом уже сообщили по телевидению, посоветовав владельцам личного транспорта не оставлять машины вблизи рекламных щитов.

Иван лёг и решил ждать. Наконец, он услышал сухой шелест по стеклу. Это был снег, посыпавшийся внезапно и резво, как дождь.

Задрёмывая под заоконный звук, Иван думал об утешающей природе снега и о том, какие удовольствия утра ему предстоят, если метель не утихнет. Вот он проснётся, увидит улицу в дремучем снегу, не посильном дворнику, намажет себе маслом хлеб, приготовит кофе и, всё это расположив на подоконнике, станет смотреть. Пройдёт первая утренняя суета, откроется булочная, люди утопчут снег, но к обеду подвалит ещё… Тут в голове его замерцали Максовы блёстки и ленточки. Иван мысленно стал собирать их в кучу, чтобы подбросить – это было самое начало сна.

В утренних сумерках, часов в восемь, Иван встал и, подойдя к окну, увидел жалкие клочочки снега на разделительной полосе – вот всё, что осталось от великолепного снега его мечты! Тротуар и дорога, деревья, крыши домов – всё было черно привычной чернотой города. «Поделом тебе, любитель роскоши!» – усмехнулся он, и, поглядывая в окошко на то, что есть, в неплохом настроении совершил свой завтрак.

* * *

Втроём с бабушкой и дедушкой они встретили Новый год. Иван, скромно и чётко использовав своё право на чудо, загадал, чтобы следующий Новый год встречали как минимум в том же составе. Расширение приветствуется, но главное – сохранить, что есть.

В половине первого он ушёл к себе, и сразу – Иван видел с балкона – в окнах у бабушки с дедушкой погас свет.

Если бы земля превратилась в рай и близкие не нуждались ни в чём, не знали обиды и одиночества, он бы встретил Новый год с Бэллой. По окраинной улице любого города они бы пошли – под созвездиями или снежными тучами, в чистоте или в слякоти, два ребёнка, два старика.

Отстранив мечту, слоняясь от окна к кофеварке, и с чашкой – назад к окну, Иван стал вспоминать новогодние ночи – прошлого года, позапрошлого и дальше вниз. Вдруг ему пришло в голову, что сегодня – семь лет их знакомства с Олей. Это было уже не просто воспоминание, но живое событие!

Иван отправил ей эсэмэску: «Выходи покурить!» и терпеливо прождал на лестнице минут пятнадцать, слушая, не откроется ли дверь наверху.

«Ну и хорошо, – зевая, подумал он и вернулся в дом. – Дозвонюсь маме и лягу».

Иван уже чистил зубы, когда Оля затрезвонила в дверь.

– Я Макса укладывала, – сказала она, войдя. – Чего хотел?

Иван объяснил ей повод.

– Ясно, – сказала Оля. – Ну давай, где шампанское?

Вовсе не праздничные, в домашних футболочках, они сели друг напротив друга и выпили за свою семилетнюю годовщину.

Оля говорила ему про жизнь. На работе её дела пошли – не то чтобы в гору, но на расширение. Приходилось засиживаться в офисе. Само собой, нервы от переутомления пустились в пляс.

«Ну, вот например…» – вспомнила она и рассказала Ивану, как, выезжая с работы, одному дядечке на «Москвиче» через форточку пожелала сдохнуть. И это только за то, что он замешкался перед ней на дороге. А однажды взяла и на двери туалета послала матом одну сотрудницу. Правда потом побежала и стёрла. Ну и с Володькой она себя ведёт не лучшим образом – использует, привирает. Всё это есть.

Иван слушал Олю с огромным вниманием. С тех пор, как ему стало нечего рассказать о себе, его слушательский навык возрос. Он видел подземные реки и воздушные течения, и всё казалось важным ему, как если бы любой разговор с человеком служил уточнению карты мира.

Оля перечисляла грехи, а в нём было чувство, что не она, а он понесёт их на исповедь, когда настанет пора, что семь железных шкур, которые предстоит снять с Оли, весь этот губительный металлолом, был его собственным грузом. Впрочем, никакой тревоги от этой мысли Иван не испытывал – один лишь тонус мышц, спокойную готовность, когда придётся, взять и донести.

– Вот уж правда – на свете счастья нет, – подытожила тем временем Оля, и её голос был рассудительный. – Сына пинаю, родителям хамлю, всё мне, в общем, по барабану… Ну а что с меня взять? Нет у меня сил хранить моральный облик. Просто – нет – сил.

– Да. Я понимаю, – соглашался Иван.