Долги Красной Ведьмы - Наталия Ипатова

— И боже мой, сколько в них входит пива!

Кеннет пиво любил, но на почве его потребления никакими особенными подвигами не отличался. А расплачивались с ним исключительно пивом, которое «не выливать же наземь, в самом деле».

— Если я и впрямь вздумаю продавать тут лошадей, — заметил Кеннет пессимистично, — меня прирежут в первую же неделю. Чтобы бизнес не губил.

И следующие полчаса он рассказывал Аранте, как лошадям чистят зубы мелом, чтобы казались моложе, надувают их кузнечными мехами, чтобы казались упитаннее, и поят пивом, чтобы глядели веселее. Аранта смеялась от души, особенно когда возлюбленный присовокупил, что Грандиоза, поди, всеми этими уловками омоложения уже овладела.

Легка на помине, девушка явилась в гостиницу принаряженная. Стриженую головку прикрыл полотняный чепчик с полоской кружева по краю, синее платье оттенила белоснежная шемизетка (в подворотне, что ли, переодевалась?) с пряжкой-заколкой на груди, на кисти руки болталась новенькая, вышитая бисером сумочка. Все дешевенькое, потому что Анелька, вероятно, поставлена была перед выбором: купить одну вещичку подороже, или несколько, но из разряда «девкина радость». От нее пахло молоком, конфетами и душистой кельнской водой. Видимо, доставила себе все возможные удовольствия. И там, в сумочке, наверняка притаилась баночка с помадой. В любом случае настроение у нее явно улучшилось, и глазки так и блестели. Аранта даже ощутила нечто вроде укола совести: ведь у Грандиозы, единственной из них, не было до сих пор ничего своего. Давно следовало поощрить ее какой-нибудь собственностью.

Заблестели глаза и у прочих членов экспедиции, когда выяснилось, насколько Анелька была для них небесполезна. Пока Кеннет топтался посередь лошадиного рынка, она прошлась по белошвейкам и галантерейным лавкам — «слава Заступнице, наконец большой город!», приобретя товара на бону, информации принесла на пригоршню королевских рад.

Здесь, оказывается, помнили и короля Гайберна Брогау, и всех его сыновей, а одна мистрис даже утверждала, что шила сорочки к свадьбе его дочери. В чем Анелька не слишком и усомнилась: местное полотно ценилось выше того, что ткали в средней полосе. В том и была разница меж почтенными горожанами и их женами, что первые предпочитали вести беседу в пределах своего коммерческого интереса, а вторые готовы были поделиться сведениями решительно обо всем. Тем более сейчас, когда птенцы их скалистого гнезда так резко вздорожали в цене.

— А что, — кокетливо расспрашивала Анелька куафершу, вымывшую ей голову и теперь завивавшую отросшие кудельки в колечки, — у нового короля молодые братья все неженаты?

— Да младший-то после Башни, говорят, в уме повернулся, — отвечала та. — Шепотом говорят, да правильно: чем тише — тем верней. Ежели король задумает его женить, так на деньги да на честь кто-нибудь да клюнет. Хоть и грех это — давать женщине такого мужа. Еще и подберут какую безответную. Ну да, помнится, он тихий был. Не блажной. Ну а у среднего брата — дела церковные…

Мистрис поджала губы, словно осуждая кого-то.

— Не мое, ясно, дело, а только негоже было так с ним обходиться. Или похвали, или покарай. А так: то ли одно, то ли другое, а в результате посадили его в пограничный замок Фирензе, не то узником, не то — сеньором, и детишки Баккара тут же глаза колют вечным упреком. Тут уж у Клемента, видно, старая ревность взыграла.

— Им разве было что делить?

— А то! Мой-то троюродный брат в оружейных рядах стоит, так, поди, понарассказывал в свое время, как Гайберн, граф тогда еще, мальчишек по рынку водил. Уриену подбирали меч и под рост, и под силу руки, и получил бы он все, что попросил. Младшему кинжальчик на пояс, добро бы не порезался, а старшего отец одергивал — ты, мол, и так мой меч унаследуешь. Да и те, кто в замке служил, говорили, да проговаривались, что среднего граф вроде как. больше любил. Лучший сын, какого мог пожелать мужчина. Граф, верно, жалел, что не он у него первый, а таких вещей от домашних не утаишь. Правда, и доставалось ему от отца против других вдвое. Видно, любовь меж ними была из тех, что родитель то кнутом вбивает, то пряником покупает.

Чувствовалось, что собеседница в глубине души скучает по владычеству Семьи. Про них по крайней мере можно было выдумывать красочные сплетни.

— Что, он был такой неблагодарный?

— Да его поймешь разве? Я его мальчишкой помню. Плохого от него никто не видел. Хорошего — тоже. Ну да благотворительностью в их семье испокон веку женщины занимались. Жил себе, от оружия на книжки косился, да, видать, еще отцу перечить не боялся. Сам высоконький, тощенький. Помню, сказал кто-то, не ровен час забьет его граф совсем в гневе, а после вовсе лишится и покоя и утешения. Клемент, тот попроще: гулял в городе, деньгами сорил — хвалили, обижал кого — ругали. Тогда уже под чепчики заглядывал. А этот — книжник. Монашество, верно, в самый раз по нем было, да теперь вот и эта дорожка ему закрыта. Погубил себя парень. А ты чего стриженая? Мода такая теперь или болела?

— Болела, — легко соврала Грандиоза. — Только не я, а барыня моя, у которой я приживалкой. Вот всех в доме и остригли, чтоб ей одной не обидно было. Ах, не летать мне, видно, высоко! Не соблазнить богатого барина.

— Плюнь, — от души посоветовала ей дородная, счастливая в браке куаферша, — разотри и найди честного парня. Потому что нужны тебе эти хлопоты?

— Значит, — вымолвила Аранта, чувствуя холодные мурашки по всему телу и подбираясь для рывка, — замок Фирензе?

Опомнившись, они обнаружили, что опять невольно выделились посреди всех. Давно наступило время гасить огни, а этот Указ, впрочем, как и все остальные государственные предписания, здешние бюргеры исполняли с такой непререкаемой неукоснительностью, словно видели в нем смысл.

— Заповедник, — буркнул напоследок Кеннет, задувая свечу.

Каменистая закраина моря выглядела так, словно оттуда, из глубин, в незапамятные времена выползало на берег морское чудовище, цепляясь когтями и бороздя ими долины, оставляя на них бугристые шрамы вывороченных камней. Глядя на морскую гладь, тянувшуюся нескончаемо по левую руку до самого горизонта, порождающую пронзительные влажные ветра и чудесные опалесцирующие дымки, невозможно было не думать о чудовищах, скрываемых свинцовой поверхностью, переливчатой, как шелк, и тяжелой, как свинец. Чудовища сновали там, внизу, в своем загадочном сумрачном мире, движимые побуждениями, чуждыми богобоязненному человеку. А может, все они уже мертвы, и быстрые мелкие рыбки стаями проносятся сквозь ребра их гигантских Остовов.

Другой дороги здесь не было, только эта, тянущаяся вдоль берега, потому что и сама Марка представляла собой узкую полосу прибрежья, и море здесь доставало своим духом любой уголок. В воздухе ощущалась совершенно осенняя промозглость. Росли здесь в основном невысокие узловатые сосны, искривленные ветрами, избитые штормами, с невиданно длинными и цепкими корнями, сплошь да рядом торчащими из песка. И Аранта поймала себя на том, что не слишком спешит. Возможно, просто потому, что не знает, что делать дальше, когда они достигнут подножия замка Фирензе. Постучаться, представиться и ожидать, что Уриен откроет? Кто бы он ни был, он не дурак. Он не может не понимать, чем грозит ему появление ведьмы, преданной человеку, которого он убил.