Повесть одной жизни - Светлана Волкославская

На новом месте служения семья поселилась сначала в специальном домике в ограде Благовещенской церкви, настоятелем которой сделался о. Николай. За этой скромной, чисто выбеленной оградой шумел огромный, незнакомый город, и нужно было научиться жить в нем, нужно было идти в новую школу и снова вступать в молчаливое единоборство с прогрессивно мыслящим большинством учащихся и учителей.

Лет с четырнадцати, уже после того как Волокославские обосновались на Изумрудной улице, он полюбил историю. Сначала читал исторические романы, потом — историков. Все это было бессистемно, случайно, но каким-то чудом разрозненные исторические картины удивительно стройно образовывали в его голове целостную хронологическую панораму, и он мог представлять себе тот самый общий ход всемирной истории, представление о котором позднее покорило его у Кареева.

В старших классах Ростислава увлекли русская и зарубежная классика, потом философия. Читал он и религиозную литературу, которую находил у отца. Был момент, когда ему захотелось стать священником, но он почему-то счел себя недостойным столь высокого призвания. Может быть, потому, что «слишком серьезно» относился к религии? Когда же подошло время определяться куда идти после школы, на семейном совете даже не обсуждалась возможность его обучения в семинарии. К образованию вообще у Волокославских относились почти благоговейно. Старшие сестры Ростислава все учились в ВУЗах, тщательно скрывая свою религиозность, иначе никакого образования им было бы не видать. Пожалуй, слабостью отца Николая, часто свойственной сильным и беспощадным к себе людям, была прямо противоположная тактика в отношении собственных детей, которых он никак не хотел подвергать опасностям и трудностям. Наверное, оттого, так гордившийся древним священническим родом Волокославских — Тучемских о. Николай ни словом не обмолвился о том, чтобы Ростиславу, единственному продолжателю этого рода, идти по духовной линии. Слишком тягостна для него самого была необходимость отчитываться за каждый свой шаг перед так называемыми органами.

Ростислав поступил на инженерный факультет городского строительного института. Учился хорошо, даже сопромат сдавал успешно. Любимым предметом была философия. Почти всем студентам в группе предмет не нравился и давался туго, но уж Волокославский здесь был на коне! Преподаватель любил его, как сына родного. Правда, когда, в конце концов, узнал, чей на самом деле Ростислав сын, то очень расстроился.

Незадолго до защиты диплома Ростислава вызвали в комитет комсомола. Он не стал отпираться. «Да, все именно так, и позвольте не извиняться». Кончилось тем, что комитет комсомола разрешил ему защититься. Диплом почти написан, а если студент верует, то это исключительно потому, что недостаточно активно велась антирелигиозная пропаганда. Стоит ли теперь выносить сор из избы?

Однажды в воскресенье, сидя перед большой чертежной доской и занимаясь дипломным проектом, Ростислав вдруг подумал: «День-то воскресный, а я работаю. Нехорошо». И явилось откуда-то в его груди такое теплое желание жить по Божьим заповедям! Необъяснимое, ничем внешне немотивированное, но очень ясное. Ведь в них, подумал он, все сказано на века, и, прав, наверное, был Достоевский, однажды сказавший: «Исполни их — и будешь велик».

Надо сказать, что к тому времени мой новый друг вел уже вполне светский образ жизни. Заказывал костюмы у хороших портных, окончил школу бальных танцев… Может быть, неудачная попытка следовать схеме Святой Феодоры подтолкнула его к тому. «Хорошо, я буду смотреть на вещи проще», — пообещал он отцу.

Для симпатичного и общительного студента это было не так уж и сложно. Но в тот воскресный день мысль начать жить по Божьим заповедям пришла к нему как-то сама собой. «Мам, а почему в заповедях сказано „помни день субботний“, а мы празднуем воскресенье?» — спросил он Анну Михайловну. Та ответила, что суббота дана была для евреев, а после воскресения Христова христиане празднуют воскресенье. «Больше не буду работать в воскресенье, даже если возникнет необходимость», — решил для себя Ростислав.

Наверное, он все-таки безотчетно ждал какого-то толчка, чтобы вновь погрузиться в изначально родственный ему мир духовного поиска.

Вытягивая шею и рискуя свалиться с хоров, я напряженно высматривала Ростислава в толпе прихожан. Воскресная служба в Троицком только что закончилась, и мы могли бы отправиться домой вместе. Однако знакомой темной шевелюры нигде не было заметно, поэтому несколько раздосадованная, я сложила в стопку ноты и, не глядя по сторонам, решительным шагом отправилась в сторожку. Пусть сам меня ищет!

К счастью, на миг мелькнувшая и исчезнувшая за углом длинная коса навела Ростислава, стоявшего во дворе, на мой след.

У церковной калитки он встретил меня со всей присущей ему добродушной галантностью и… пригласил в ресторан.

Я вообще-то толком не представляла себе, что это такое, потому что ни разу в жизни мне не доводилось переступать порог какого-либо ресторана. Но само это слово казалось мне подозрительным, слишком светским.

— Время обедать, — пояснил он, встречая мой удивленный взгляд, — мне приятно будет сделать это в твоем обществе. Не отказывайся.

Что ж, почему бы молодому человеку и не пообедать в ресторане, если доходы отца позволяют! И было бы даже странно в наше время, чтобы дети священнослужителей совсем чурались таких мест!

— Я позвоню маме и спрошу разрешения, — был мой ответ.

Конечно, из уст двадцатилетней девушки он звучал почти нелепо, но Ростислав и бровью не повел. Он предупредительно вложил в мою руку монетку для телефона-автомата и отошел в сторону, пока я разговаривала.

Итак, мы вошли в стены гостиницы «Астория», первый этаж которой почти полностью был отведен под ресторан. Оказалось, что в дневное время это очень тихое и спокойное место. В прохладном зале с приспущенными бархатными шторами не оказалось никого, кроме нескольких скучающих официантов. На столике, за который нас усадили, уже были расставлены большие фаянсовые тарелки, украшенные конусами крахмальных салфеток, чья жесткость могла бы сравниться разве что с мамиными белыми шторками. По приглашению официантки я раскрыла меню и внимательным взглядом пробежалась по ценам. На ту часть страницы, где писались названия блюд, я даже не посмотрела. Этот комплекс бедного человека, смотрящего сначала на цену, а потом на товар, я не сумела преодолеть в себе никогда, хотя в тот момент понимала, что моему спутнику есть чем расплатиться.

— Вот это, — мой палец указал на самую скромную цифру в списке.

— Ты уверена? — удивленно спросил Ростислав.

— Угу.

— Может, что-то еще?

— Да нет, я люблю это, спасибо.

Оказалось, что я люблю салат из вареной свеклы, слегка притрушенный сыром. Ростиславу тоже принесли салат, но выглядел он куда более привлекательно, чем мой. Я сделала несколько глоточков минеральной воды, во время которых подсмотрела, как он пользуется столовыми приборами, и тоже приступила к трапезе.

Обед не занял у нас много времени, и, оказавшись на улице, мы разыскали неподалеку от «Астории» лавочку, чтобы посидеть в тени. После полутемного зала солнечный свет на улице казался таким ярким, что заставлял щуриться, а каштановая аллея в пору цветения выглядела так празднично!

— Знаешь, меня интересует история, — начал Ростислав и задумался.

Я уже заметила, что он иногда вот так погружается в какие-то свои серьезные мысли, и терпеливо ждала продолжения.

— У тебя красивые волосы, — сказал он наконец.

— Ты об этом думал так долго? — не в силах сдержать смех, спросила я.

— Нет…о другом.

Я закинула косу за спину, чтобы она не мешала ходу его мысли.

— Однажды, в раннем детстве, когда мы еще жили в Польше, какие-то люди принесли в наш дом тонкую книжицу с интригующим названием «Знамения времени». Я, конечно, не понимал тогда таких выражений и в книжице меня привлекли прежде всего картинки. Среди прочих выделялся какой-то разноцветный металлический истукан. Он стоял на земном шаре. Мне почему-то жутко любопытно было, о чем в этой книжке пишется, но никто не захотел почитать мне. «Оставь, сынок, это штундистская[1] книжка, — сказала мама, — тебе она не нужна». Ночью книжка эта приснилась мне в каком-то странном сне. И я, маленький, тогда же, во сне, понял, что там говорится о конце мира. А на утро взрослые убрали ее, может быть, просто выкинули. В ней определенно была скрыта от меня какая-то тайна.

— Тайна истории? — тихо спросила я.

Мысли о том, что представляет собой земная история, есть ли в ней какой-то сокровенный смысл, конечно же, иногда приходили и ко мне. Не хотелось думать, что это просто цепь сменяющих одна другую эпох, или замкнутые круги событий, как представляли древние. В ней должны были быть какой-то замысел, какая-то логическая линия, иначе жизнь казалась проходящей случайностью, а это рождало тоску и недоумение. Не потому ли прошлым летом я ощущала себя песчинкой перед вечным молчанием моря? Но, может быть, я была слишком чувствительна к таким вещам.