Белая горячка - Буало-Нарсежак

- Снести, - сказал я, - это снять крышу, перекрытия, разобрать кладку...

Я намеренно преувеличивал. Однако он не выказал ни малейшего беспокойства, ограничившись тем, что пожал плечами.

- Тебе лучше знать, - безразличным тоном сказал он. - К тому же платить-то не мне.

На дороге показалась первая машина. Он взял меня под руку, и мы вошли в вестибюль.

- Ты уж прости меня, Шармон. Начинается неприятная работенка, а Марселина не в своей тарелке.

Последовала обезоруживающая улыбка, и вот он уже скрылся в комнате усопшего. Остальное - церковь, кладбище - я перенес с легким сердцем. Правда, Марселина все время находилась далеко от меня, и под черной вуалью я почти не различал ее лица. Церемония была пышной: величавые звуки органа, притихшая толпа. Старики пожелали похоронить покойника по старинному обычаю: с богатым катафалком, с духовенством в полном составе. На краю могилы какой-то высохший старичок проблеял несколько слов, которых никто не разобрал. С Пюи-де-Дом порывами налетал яростный ветер, но я не испытывал ни малейшего нетерпения. Мне даже не было холодно. И не стыдно вспоминать хоть и явно не к месту - встречи с Марселиной в гостиничных номерах. Вероятно, ее черная вуаль была повинна в том, что мое воображение рисовало ее нагой... Правда, особенной пылкостью она никогда не отличалась. Зато она уютная и покорная...

Настал и мой черед поклониться фамильному склепу. Все представители рода Сен-Тьерри чинно выстроились тут, словно тома книг с названиями на корешках. Все, кроме одного!.. Несколько поодаль держались Фирмэн, горничные, кухарка... Я долго держал руку Марселины в своей. Мне показалось, что глаза у нее покраснели. Пожалуй, она играла свою роль даже слишком усердно!..

Наконец я освободился. Освободился, чтобы тщательно подготовить задуманное. Я вернулся к себе так быстро, как позволяло движение на улицах. Скорее в лифт... вставить ключ в замок... ящик стола... Все на месте. Я вытряхнул все из бумажника. В нем оказалось только несколько купюр. Первым моим побуждением было сжечь их. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что следствие тем скорее заинтересуется Симоном, чем раньше будет отвергнуто предположение о нападении бродяги-грабителя. Лучше оставить деньги в бумажнике. Я запер ящик. Никакой специальной экипировки не требуется. Застигнутые в самый разгар пиршества, крысы и отреагировать не успеют. Я налил себе полный стакан коньяку. Теперь я его заслужил!

Эта ночь была похожа на все предыдущие. Начинался тот же кошмар. Я стоял у входа в павильон и прислушивался. Ни звука. Я вошел крадучись, словно вор. Мне вдруг вспомнились мифологические преступники, которые день за днем, ночь за ночью вновь и вновь обречены переживать свои злодеяния. Продвигаясь на цыпочках, я продолжал слушать. Теперь мне предстоит включить фонарь и увидеть внизу громадную крысу - непременный атрибут уготованной мне кары. Я зажег фонарь. Крысы не было... Я напряг слух. Из подвала не доносилось ни шороха. Меня обуял страх: все шло не так, как я предполагал. Крысы, эти мерзкие твари, которых я так боялся, все же отгораживали меня от самого ужасного... Они препятствовали мне спуститься до самого низа, подойти ближе... Я решил швырнуть куда попало вниз вещи Сен-Тьерри и потом спастись бегством. И все-таки мне их не хватало. Куда они подевались? Неужто они оставили меня наедине с... с чем-то гораздо более страшным?

Напрасно освещал я все углы. Ничто не шевельнулось. Шаг за шагом я приближался к двери, ведущей в подвал. Она была по-прежнему затворена. Я прижался к ней ухом. В памяти всплыла копошащаяся масса, издающая пронзительный писк... Быть может, насытившись, они отправились на поиски новой добычи? Толкнув дверь, я направил фонарь вперед... Нужно идти. Нужно прежде самому увидеть то, что предстанет взору Меньеля... Я должен взглянуть на это глазами постороннего. Я осторожно ступал со ступеньки на ступеньку, готовый увидеть внизу мерцание их зрачков. Но меня встречали лишь почерневшие камни. Крысы покинули дом, как покидают, говорят, корабль перед крушением. Я миновал последний поворот. Подвал ярко высветился.

Он был пуст, как прибранный стол. Ни единой крысы. Ни одной косточки, ничего.

Я присел на последнюю ступеньку - ноги больше не держали. Подвал пуст, совершенно пуст. Остался только витающий в воздухе животный запах смешанный запах хищников и тления. Но этот запах смерти исходит, должно быть, уже от меня самого. Столько положить сил, и вот что в результате... Надо было прийти пораньше. Я слишком долго выжидал... Я тяжело выпрямился. Дом своей массой давил мне на плечи. Я обошел погреб в тщетной надежде отыскать какой-нибудь след - должно же было хоть что-то остаться, к примеру, от ботинок... А пряжка ремня - она-то точно крысам не по зубам... Внезапно мне открылась истина. Вернее, передо мной возник образ, жуткий как видение. Симон!.. Симон был здесь... Накануне. Он все и убрал. То, на что не хватило мужества у меня, удалось ему. И теперь останки Сен-Тьерри закопаны в каком-нибудь укромном уголке парка, вне досягаемости. Так вот почему Симон выглядел перед похоронами таким усталым. И вот почему в письме он дал мне указание приступить к работам. Он следовал твердо намеченному плану. Плану, благодаря которому руки у него теперь оказались развязаны. Из Милана он будет поддерживать иллюзию столько, сколько сочтет нужным. А потом Сен-Тьерри окончательно исчезнет. И я ничего уже не смогу сделать. Ничего!..

Я поднялся, по-прежнему погруженный в свои невеселые размышления. Если я осмелюсь открыть рот, я тем самым признаюсь, что убил Сен-Тьерри. Из этого круга мне не выбраться. Двери я оставил открытыми. К чему предосторожности? Павильон теперь не играет никакой роли. Разумеется, если я приду с повинной, начнется расследование. Но Симона это серьезно не коснется, поскольку убил-то не он. Мне остается только молчать. И пьянствовать, чтобы все забыть.

Подавленный, я тронулся в обратный путь к Клермону. Какая чудовищная несправедливость! А что, если заговорить с Симоном?.. Если сказать: "Сен-Тьерри убил я, но ты еще худший мерзавец. Даю тебе двадцать четыре часа, чтобы ты убрался на все четыре стороны"?

Ну вот, снова пошли безумные идеи, идиотские планы!.. Правда, не такие уж и идиотские. Я вполне в состоянии заставить Симона раскрыть карты, выжать из него, чего же он в конце концов хочет. Ну и что? Он предложит мне денег, как обыкновенному шантажисту. Ни один из пас не сможет выдать другого, но он сохранит надо мной преимущество, имея возможность в любой момент рассказать все Марселине, открыть ей глаза на меня... Я задыхался от унижения и омерзения. Я жаждал поделиться совершенным мной преступлением с кем угодно, просто потому, что оно слишком хорошо удалось, потому, что оборвалась последняя ниточка, связывавшая его со мной; в общем, потому, что оно стало совершенно невероятным... Настоящие бредни алкоголика: крысы, загадочно исчезающий труп... Катя по пустынной дороге, я один оплакивал его. То, что сейчас подстроил мне Симон, было для меня несравненно хуже всего прочего. Лучше бы меня оскорбили, отхлестали по щекам. О, с каким бы удовольствием я его задушил!

Я поставил машину во втором ряду - видимо, нарочно, чтобы натравить на себя полицию - и поднялся к себе. Коньяка в бутылке оставалось на самом донышке. Я выпил его залпом. Так дело оставлять нельзя. Если я дам Симону уехать, все будет кончено. Больше я его не увижу. Надо ловить момент, пока он тут, под рукой. Сказать ему: "Я видел тебя позавчера вечером в парке... Мне там надо было еще раз кое-что промерить (или еще что-нибудь, или вообще ничего, мне-то оправдываться незачем). Ты тащил что-то тяжелое... И по дороге обронил кое-какие штуки - я их подобрал..." Показать ему портсигар, зажигалку. Конечно, он попытается все отрицать. Будет обвинять меня. Но доказательств-то у него никаких. Я буду выступать в роли свидетеля. Положение изменится в мою пользу. Тогда я буду вправе требовать. "Если не хочешь, чтобы я все рассказал Марселине, выкладывай, что задумал... и поживей!" От денег я откажусь. И даже на правду мне в конечном счете наплевать. Он дрогнет и откроет карты. У меня было такое чувство, что после этого я наконец обрету покой.

Оглушив себя снотворным, я провалился в забытье. Когда я проснулся, меня ожидал мой гнев: отдохнувший, ярко-красный, пылающий. Я позвонил в замок.

- Это вы, Фирмэн?.. Говорит Шармон... Могу я попросить к телефону мсье Лефёра?

- Сожалею, мсье, но он уехал.

- Уже?

- Он выехал вчера, ночным поездом. Он очень торопился вернуться к мсье.

- А мадам де Сен-Тьерри?

- Ей немного нездоровится, мсье. Я получил указание не беспокоить ее. Передать ей что-нибудь, мсье?

- Нет, благодарю.

Я в ярости швырнул трубку на рычаг. Я все больше распалялся. Выходит, мне суждено вечно опаздывать в погоне за правдой, в попытках перехватить инициативу. Он ускользнул. Пока я шарил в подвале, он был уже на пути в Милан. А теперь, когда я топчусь на месте, он довершает ограбление своего патрона, разорение своей сестры. И что потом?..