Журнал «Вокруг Света» №06 за 1970 год - Вокруг Света

Пират Хайр эд-Дин Барбаросса, высадившись на этих островах, соединил их дамбой с материком, выставил из бойниц триста пушек и создал таким образом укрепленную гавань Алжира. Не случайно она в свое время завоевала себе славу неприступного логова морских пиратов: одиннадцать раз пытались взять его с моря, и каждый раз безуспешно. Но это дела давно минувших дней. Сейчас здесь далеко в разные стороны раскинулся порт, большие океанские теплоходы входят в гавань, подошла к порту железная дорога, берега живут шумной деловой жизнью современного города.

Отсюда мы и направимся в Алжир так, как шла сама история. Только сначала остановимся у небольшого буфета с трогательным названием «Casse-une-croute», что означает «Замори червячка», съедим несколько палочек жареной тут же на углях баранины, тарелку креветок и гроздь фиников, а затем пойдем по ступенькам вверх. Направо уже виднеется старый город, налево — новые кварталы. Если повернуть направо, мы очутимся на площади, которая именуется сейчас площадью Мучеников.

На этой площади продавали в рабство пленных, а их было множество. К началу XVII века в Алжире насчитывалось более 25 тысяч рабов, что в те времена являлось признаком экономического благосостояния города. Запряженные вместо мулов в повозки, они возили камни для построек, гребли, прикованные к веслам, на галерах. Отсюда в гаремы местных владык отправляли наложниц. Можно к случаю вспомнить и красивые легенды, посвященные женщинам старого Алжира. Однако в жизни все было реальнее и суровее. Власть янычаров, жестокость местных деев, безудержный разгул морских пиратов — все это создавало в городе атмосферу извечной вражды, алчности, кровопролития. Много крови видели эти камни, здесь было место казни и экзекуций. Сожжения, колесования, крючкования — все это было будничным делом.

Именно сюда, на эту площадь, в 1575 году привели капитана испанского королевского флота Мигеля Сервантеса де Сааведра с чугунным ядром на ноге — знаком рабства. Хорошо известно, как будущий великий писатель, захваченный в плен пиратской галерой арнаута Дали Мами, пять лет мужественно преодолевал все ужасы рабства, устраивал побеги — себе, но прежде всего другим, снова попадал на каторгу и снова пытался бежать — и так до тех пор, пока «отцы искупители» не выплатили за него положенные дукаты...

Религия соседствовала с насилием. И как бы в доказательство тому, площадь Мучеников окружена старыми мечетями. Самая древняя из них — Большая мечеть, или Джамаа эль-Кебир, воздвигнутая в 1069 году на месте римской базилики. В ней сохранились основные черты мусульманской культовой архитектуры Северной Африки — Магриба: благородство и простота форм, подковообразные зазубренные арки, соединяющие несколько параллельных нефов, двускатная черепичная кровля, держащаяся на открытых деревянных стропилах, высокий квадратный минарет, внутренний дворик с мраморными водоемами.

В колониальную эпоху центр площади занял памятник герцогу Орлеанскому. Герцог восседал на лихом коне. Кстати, автор скульптуры Марошетти допустил какой-то просчет в уздечке лошади и в страхе перед гневом герцога покончил с собой. Восемь лет назад живая история Алжира стерла следы печально известного «дюка». Правда, все еще торчит постамент, покрывшийся травой и плесенью.

А среди этих декораций истории бурлит уже утренний Алжир, удивительнейший город, вобравший в себя такое разнообразие лиц — смуглых, черных, белых, город-перекресток арабского мира, Черной Африки и европейского Средиземноморья, город, нашедший место и для ампирных домов, напоминающих парижские авеню, и для мавританских арок, и для новых громадин, и для линий Ле Корбюзье, вписанных в приморский пейзаж. Все это создает удивительно уютную атмосферу давно обжитого города, прочно пустившего корни.

Долго можно бы рассказывать об Алжире. Однако сегодня наша цель — Касьба (1 На русском языке встречаются также написания «Касба» и «Казба», но сами алжирцы произносят название старого города именно так — Касьба. — Прим. автора.).

Колоннада набережной и площадь Мучеников как бы служат основанием архитектурного треугольника, который уходит отсюда вверх на сто двадцать метров. Это жилые кварталы Касьбы, старой берберской крепости, перестроенной в XVI веке в мусульманский город. Сама природа сделала Касьбу неприступной. К тому же пират Хайр эд-Дин обнес ее высокой крепостной стеной, построил несколько фортов, окружил земляным валом. И время почти не тронуло ее.

До наших дней облик старого города остался практически в прежнем виде, если не считать кое-каких разрушений, произведенных пожарами и обстрелами колониальных войск. В Касьбе нет площадей, нет зелени, разве что на окнах, а жилища не только лепятся друг к другу, но и причудливыми сводами перебрасываются над узенькими переулками, закрывая небо. Ширина большинства переулков Касьбы не превышает полутора-двух метров, что делает их похожими на подземные переходы или теснины ущелья; кое-где и рук нельзя развести в стороны. Единственный транспорт, на котором здесь перевозят поклажу, это ослики. Но вот один из них, демонстрируя свое легендарное упрямство, остановился посреди улицы, и уже не пройти никому.

Большинство улиц, тянущихся от моря, представляют собою лестницы. Выше, выше — всего более четырехсот ступенек. Прямых улиц нет вовсе, все под острыми углами переходят одна в другую, извиваются, образуют зигзаги, заводят в тупики. Без ступенек вверх подниматься нелегко, ноги скользят по гладким, сточенным подошвами камням.

Неуловима Касьба, она как бы играет с тобой в прятки. За каждым поворотом вновь и вновь те же дома; лабиринт. Но приглядитесь. Вот на самом верху стены застыли странной формы выступы, подпертые снизу деревянными консолями, вот барельеф с рукой Фатьмы, призванной уберечь живущих в доме от козней дьявола, а вот тяжелая подкова над низкой дверью, обитой деревянными гвоздями с широкими головками. (Мы бы подумали: на счастье, но вполне возможно, подкова иллюстрирует древнее арабское изречение: «Если под этой крышей ты скажешь что-нибудь необдуманное, то твой мул копытом раздробит тебе челюсть».)

Вот фонтаны. И самый знаменитый из них — фонтан Н"Фиссы, о яркими росписями персидского фаянса. Впрочем, фонтанами в нашем понимании их назвать трудно. В Касьбе нет воды в домах, как и не было до последнего времени канализации. Поэтому из фонтанов берут воду для хозяйства. Где-то я видела такую форму фонтана, с такой же плоской задней стенкой... Вспомнила! Это же наш знаменитый Бахчисарайский фонтан! Только здесь нет каскада для «слез», а вода идет живо, весело, словно радуясь красочным узорам.

Чем знаменита Н"Фисса? О, это очень трогательная легенда. А может, и не легенда. Были у алжирского дея Гассана две дочери — Н"Фисса и Фатьма. Оберегая дочерей от посторонних взглядов, дей держал их в полном заточении. Даже в гости девушек возили в закрытой карете в сопровождении янычар. В доме дея (том самом, где сейчас Музей народного искусства) окна очень маленькие, но через них девушки однажды увидели белокурого юношу, проходившего мимо. Юноша не сказал ни слова, но потом прошел еще один раз, и еще... С тех пор сестры ждали его каждый день и каждый час. Но он больше не появился. И тогда они покончили с собой, сначала Н"Фисса, за ней Фатьма...

Когда это было? Вчера? Все как будто по-прежнему в этом странном, таинственном городе, показывающем чужим только глухие стены. Его описывали множество раз, каждый по-своему, чтобы прийти в результате к единому мнению: Касьба — постоянная, вековая, неповторимая — воспринимается всякий раз в зависимости от настроения человека. Один рисовал ее мрачным очагом убийств и преступлений, другому ее крикливое оживление, гомон, ярмарочный дух представлялись радостной и даже торжественной экзотикой. Альфонс Доде пугал читателей: «Настоящий разбойничий притон этот верхний город: узкие темные переулки карабкаются между двумя рядами таинственных домов, крыши которых сходятся, образуя туннель, низкие двери, немые, печальные окна с решетками... Направо и налево кучи темных лавчонок, где свирепые турки с разбойничьими лицами, сверкая зубами и белками глаз, курят длинные трубки и тихо шепчутся между собой, как будто замышляя что-то недоброе». Правда, эти страсти-мордасти, быть может, понадобились Доде для придания необходимого «антуража» повествованию.

А вот Мопассан любил ее лестницы, переулки, любил ее людей. Но как бы то ни было, иностранцев последние сто лет непременно предупреждали, что заходить в Касьбу опасно.

Я очень любила приходить сюда одна, без провожатых, особенно вечером. Ребята играют, догоняя друг друга. В ущелье переулка застыл вратарь, готовый взять мяч. Девочки бегут за водой к водоемам с пластмассовыми ведерками всех цветов. Кипит на улице торговля, товар не умещается в маленьких лавчонках; мясники разделывают бараньи туши; кустари и ремесленники тоже вылезли навстречу прохладе из своих душных мастерских, и тут можно смотреть на процесс производства во всех нюансах — как ткут ковры, лудят медные изделия, инкрустируют деревянные столики. И кофе пьют тут же на улице, тот самый кофе, который еще в далеком прошлом называли «черным как ночь, горячим как ад и сладким как любовь». А вот парикмахер поставил посреди переулка свое кресло и, сыпя прибаутками, щелкает ножницами. Правда, пройти по переулку в результате невозможно, но это уже «детали».