Ошибка, которую я совершила - Пола Дейли

— Чтобы снизить выплаты по страхованию гражданской ответственности.

— Но мы все застрахованы профсоюзом на сумму до ста миллионов.

— Это ваша индивидуальная страховка, — пояснил он. — Компания-владелец клиники так же несет ответственность на предмет несчастного случая с пациентом. Дополнительные оценки сотрудников помогут им сократить их взносы. Можно провести аналогию с курсом экстремального автовождения: вы повышаете навыки безопасного вождения, и страховка для вашего автомобиля снижается.

Я кивнула.

— Забыл спросить. Вы замужем, мисс Туви?

— Раздельное проживание, — слишком быстро ответила я. — Можно просто Роз.

У него была чистая гладкая кожа. И такие мягкие губы, что когда я взглянула на них, теплая волна прокатилась по моему телу до самой…

— Хорошо, Роз, — сказал он. — Какие-нибудь операции, медицинские процедуры?

— Четыре года назад я попала в автокатастрофу и перенесла пневмоторакс.

— Пневмо…?

— Извините, я думала, вы медик. Коллапс легкого, — пояснила я. — Так же была сломана рука, но, наверное, это не важно.

— Любые операции, включая проведенные вне Великобритании?

Я молчала.

Он поднял голову и с беспокойством посмотрел на меня.

Так как я продолжала молчать, он поморщился и сказал:

— Мне очень жаль, но здесь требуется полная прозрачность. Это действительно важно.

Я выдохнула. Не хотела, чтобы он знал. До этого момента мне удавалось существовать в некоем прекрасном, туманном, похожем на сон состоянии, надежно отгороженном от действительности дверью клиники. Теперь заклинание забвения было нарушено.

— Я потеряла ребенка. Это случилось во время отпуска на Гран-Канарии, — сказала я. — Я была на двадцать шестой неделе, довольно большой срок.

Он наклонил голову и грустно улыбнулся:

— Очень жаль, — мягко сказал он.

— Этого не должно было случиться, — ответила я.

Я не сказала, что это было началом конца для нас с Уинстоном. Он тогда уже начал изменять мне. Я еще не знала об этом, но видела, что мы уже не те, кем были друг для друга когда-то. Я не видела, что творится у меня под носом, и наивно считала, что второй ребенок сблизит нас. Глупо, конечно, но я не первая женщина, верившая, что младенец на руках изменит мужчину. Если бы женщины перестали тешиться подобными фантазиями, думаю, человечество просто вымерло бы.

Я заметила первое пятнышко крови, когда села на самолет в Манчестере, и к тому времени, когда мы прибыли на Гран-Канарию, стало ясно, что что-то не так. Мы сразу поехали в больницу, где меня подключили к капельнице, быстро осмотрели и обещали просканировать на следующее утро. Уинстону сказали, что он ничем не может мне помочь, а так как я лежала в палате с другой женщиной, остаться ему не разрешили.

Около десяти вечера произошли изменения в расписании. Грубая акушер-гинеколог провела сканирование и сообщила мне на своем ограниченном английском:

— Нет ничего.

Когда я спросила, что она имеет в виду, она ответила:

— Нет ребенка.

Медсестра сказала, что в семь утра мне сделают укол, чтобы спровоцировать принудительные роды. Наполовину испуганная, наполовину охваченная горем, я умоляла о кесаревом сечении, но мне отказали.

После этого я изменилась. Думаю, я просто сдалась. У меня не было ни сил, ни решимости управлять нашей жизнью, и, в конце концов, все начало рушиться. Уинстон спал с другими женщинами. Я махнула рукой на наши финансовые проблемы. И мы все потеряли.

— Мне нужно взять у вас немного крови, — извиняющимся тоном сказал Генри Пичи.

— Анализ? Зачем?

— Любое хирургическое вмешательство, проведенное за пределами Великобритании, сопряжено с повышенным риском СПИДа. Вам делали кесарево сечение?

Я покачала головой:

— Нет. Естественные роды.

— Боюсь, они приравниваются к операции. Несколько капель из большого пальца. Мне только нужно… — он порылся в портфеле в поисках, как оказалось, двух полиэтиленовых конвертов, в каждом из которых был небольшой пластиковый флакон.

— Приступим, — сказал он.

Он протер мой большой палец спиртовой салфеткой. Я чувствовала, как он осторожен, почти бережен. Прежняя игривость между нами исчезла.

— Ваша работа дает вам сильную позицию при общении с людьми, — прокомментировала я, когда игла проткнула мою кожу. — Не все признаются о таких вещах даже на третьем свидании.

Он сжал мой палец и подставил пузырек.

— Ваша тоже, — ответил он, закручивая колпачок. — Вы видите все.

Он был прав. Я знала больше людских секретов, чем хотела бы. Отношения врача и пациента странно интимны. Они невозможны ни в какой другой ситуации. Раньше я думала, что людей заставляет раскрываться сама ситуация — физическая боль, необходимость раздеваться перед посторонним человеком. Но с тех пор я изменила мнение. Не думаю, что мои пациенты когда-либо чувствовали себя уязвимыми. Я изо всех сил старалась успокоить их, создавала фасад приветливого, знающего врача, который разберется с их проблемами с минимум суеты. Так что нет, дело было не в этом. Закрытая дверь. Звукоизолированный кабинет. Возможность снять с себя бремя физической и душевной боли в разговоре с человеком, соблюдающим врачебную тайну. То, что они не смогут сделать больше ни с кем, за исключением, разве что, священника. Но кто сегодня доверяет духовнику?

Закончив, Генри Пичи дал мне клочок ваты и велел прижать к месту укола. Он был очень эффективным.

— Вы обслуживаете весь север Англии? — спросила я, поддерживая светскую беседу. — Поэтому вы здесь только по вторникам и средам?

— Нет. Я работаю только два дня в неделю.

Должно быть, я уставилась на него, потому что он спросил:

— Это странно?

Я подняла брови:

— Просто завидую. Как вам это удается? Наследство? Трастовый фонд?

Он засмеялся, и его глаза снова заискрились:

— Нет.