Крысы - Мигель Делибес

Будто этого еще мало, Хосе Луис, Альгвасил, однажды растолковал Хустито, что землянку Крысолова взорвать силой невозможно. После длительного совещания с судьей в Торресильориго Хосе Луис пришел к выводу, что Крысолов, не заплатив ни одной песеты, — хозяин своей землянки.

— Хозяин? — с недоумением переспросил Хустито. — А нельзя ли узнать, кому он за нее заплатил хоть два реала?

Хосе Луис самодовольно осклабился.

— Деньги! — сказал он. — Для закона дело не только в деньгах. Не будем его нарушать, Хусто. Давность тоже имеет значение.

— Давность?

— Конечно. Вот послушай: у тебя есть какая-то вещь, и в один прекрасный день, только потому, что прошло время, ты становишься ее владельцем. Уж это точно, поверь.

Хустито нахмурил брови, и бородавка его запульсировала, как живая.

— Хоть бы я и украл ее?

— Хоть бы и украл.

— Тогда нас перехитрили, — с отчаянием сказал Хустито.

Когда началась эта история с землянкой, Колумба стала смотреть на Нини косо, как на своего самого заклятого врага. А Нини, малыш, будто не замечал ее отношения, и ему в голову не приходило, что настанет день, когда он отважится на такую опасную проделку — выльет в колодец Хустито бидон газолина. Но все идет своим чередом, и когда, на святого Бернардина Сиенского, Колумба, как каждый год, позвала Нини, чтобы отсадить курицу, мальчик, ни о чем не подозревая, пришел, выщипал у каплуна перья на грудке, натер ее пучком крапивы, затем посадил каплуна в ящик на копошившихся цыплят, чтобы он успокоился. Наседка между тем смотрела, как дура, на все происходящее из-за решеток клетки, словно все это ее нисколько не касается. Но вот мальчик закончил, и Колумба, вместо того чтобы, как обычно, дать ему хлеба и шоколада, уставилась на него с таким же дурацким выражением, как у курицы. Колумба иногда говорила, что у Нини лицо всегда холодное, даже в пору от Пречистой до Пречистой[9], когда жара сильней всего. Дурьвино объяснял, что так бывает у всех, кто много думает, — пока мозги работают, голова снаружи, мол, охлаждается и лицо становится холодным, ведь калорий в теле определенное количество, и если их тратишь в одном месте, значит забираешь из другого. Большой Раввин, коль разговор шел при нем, поддерживал кабатчика и вспоминал, что, когда дон Эустасио де ла Пьедра — а он был человек ученый — щупал позвонки его отца, лицо у дона Эустасио тоже было холодным. Но теперь, под невозмутимым взглядом Колумбы, Нини только смог проговорить:

— Что ж, все готово.

Тогда она, будто проснувшись, положила мальчику руку на плечо и сказала:

— Нини, можно спросить, почему вы не уходите из землянки?

— Нет, — угрюмо сказал мальчик.

— Вы не уйдете или нельзя спросить?

— И то и другое.

— И то и другое, и то и другое! — Колумба стала трясти его, и сердитый ее голос все повышался. — Когда-нибудь кости твои сгниют от ревматизма из-за того, что вы живете под землей, и тогда ты ни рта не сможешь раскрыть, ни ногой пошевельнуть.

Нини смотрел невозмутимо.

— А как живут кролики? — сказал он.

Тут Колумба вышла из себя и влепила мальчику с размаху две знатные пощечины. И, будто это ее обидели, прикрыла щеки ладонями и зарыдала, громко всхлипывая.

В ту же ночь Нини стащил из сарая Богача бидон газолина и вылил его в колодец Хустито. Утром Колумба, как обычно, выпила натощак стакан воды и, сделав последний глоток, прищелкнула языком.

— Вода имеет какой-то привкус, — сказала она.

— Господь с тобой, — кротко сказал Хустито.

— Говорю тебе, она имеет какой-то привкус, — настаивала Колумба.

Хустито нагнулся к ведру, понюхал, и у него заметно задрожали пальцы.

— Знаешь, ты права! Вода пахнет газолином.

Он зажег спичку, жидкость в ведре ярко запылала, и Хустито начал бить себя в грудь кулаком и хохотать во все горло. В сильном возбуждении он схватил велосипед и, делая страшные гримасы, сказал Колумбе:

— Об этом молчок, слышишь? Тут в земле нефть. Еду сообщить Начальнику. Это поважней, чем землянки. Но пока не приедет Начальник, никому ни слова, слышишь?

Под вечер явился в маленькой машине Начальник. Солнце еще не зашло, но уже слышались пронзительные крики выпей на холме Мерино, а с земли подымался оглушающий стрекот кузнечиков.

Дрожащими руками Хустито проделал опыт, и Начальник, глядя, как пылает вода в ведре, ощутил, что по спине у него пробежал мороз и вместе с тем, как это ни странно, с лысины потек ручьями пот.

— Добро, добро… — сказал он наконец, подмигнув с видом сообщника. — Надо, чтобы техник посмотрел. Возможно, это находка. Даже я не могу предвидеть все последствия. Завтра приеду опять. А пока — молчание.

Уже в сумерках перед домом Хустито собралась вся деревня. Росалино, Уполномоченный, взял слово и сказал, что они, мол, слыхали, что приезжал инкогнито Сеньор Губернатор, и что Антолиано и Малый Раввин видели машину, и что, наверно, случилось в деревне что-то важное, и что Хустито как Алькальд обязав их уведомить, в чем дело.

После его речи на деревню с холмов, подобно удушливому аромату, хлынула страстная трескотня кузнечиков, заполнила собою все, и Хусто, Алькальд, минутку поколебавшись, сказал:

— Ничего не случилось, ровно ничего, уверяю вас.

Но сеньора Либрада, мать Сабины, жены Прудена, провизжала пронзительным своим голосом:

— Брось, Хусто, не заставляй себя просить.

И Доминика, жена Антолиано, сказала:

— Это очень некрасиво, Хусто.

И Хусто обернулся к ней.

— Что некрасиво, Доминика?

И Доминика сказала:

— Заставлять себя упрашивать.

Тогда Хусто примиряющим жестом поднял обе ладони и сказал: «Ладно уж». И с нарочитой медлительностью подошел к колодцу, набрал в медное ведерко воду и поджег ее. Языки пламени, извиваясь, поднялись к темному небу, и Хустито, из самых глубин груди исходящим, зычным голосом Алькальда, сказал:

— Друзья! От Приюта Дональсио до Сиськи Торресильориго — у нас тут под землей море нефти. Так сказал Начальник. Завтра мы станем богачами. А пока я прошу от вас одного — спокойствия и молчания.

Слова его были встречены воплями восторга. Мужчины и женщины обнимались, взлетали в воздух засаленные береты, а Пруден скинул с себя потертую грубошерстную куртку и прыгал на ней, будто помешанный. Временами он соскакивал с нее и говорил: «Топчи, Доминика. Там внизу богатство. Надо его прикрыть». А Мамес, Немой, пуская слюни, обернулся к Алькальду, как бы готовясь произнести речь, но сказал только: «Хе», из уголка его рта потекла желтоватая пена. И он повторил: «Хе». Тогда Сабина, будто рехнувшись, закричала: «Немой заговорил! Немой заговорил!» И сеньора Либрада, черная и сморщенная, как засохшая виноградина, сказала: «Чудо. Немой заговорил». И Вирхилио, взобравшись на плечи Дурьвино, завопил: «Фрутос! Ракеты!» Фрутос, Присяжный, в один миг сбегал в Аюнтамиенто, и сумрачное небо сверкающими линиями прорезали ракеты, лопаясь вверху короткими вспышками. Сеньора Кло, продираясь через толпу, устремилась к Сабине, но, заметив Вирхилина на плечах у Дурьвино, закричала: «Сойди, Вирхилио! Упадешь». Потом спросила у Сабины: «Сабина, это правда, что Немой заговорил?» И Сабина сказала: «Он сказал «Олé»[10], все слыхали». Донья Ресу позади нее перекрестилась. Только Гвадалупе и его ребята были как-то в стороне от всей этой сумятицы, стояли кружком, потупя головы. Наконец, Старшой локтями проложил себе дорогу и подошел к Хустито.

— А мы, Хусто? — мрачно сказал он. — Мы-то что получим от всего этого?

Алькальд был счастлив. Он сказал:

— Вам дадим долю, ясное дело. Нефти здесь хватит на всех. Привезете ваших жен и детишек и будете жить с нами.

В эту ночь никто в деревне не спал, и наутро, едва прибыл в большой машине сеньор Губернатор и с ним двое мужчин со строгими, таинственными лицами, как возбужденная и полусонная толпа обступила их кругом. Но когда Хустито зажег спичку и поднес ее к ведерку и спичка погасла, в толпе раздался ропот разочарования. Хустито побледнел, но еще три раза повторил опыт с тем же результатом, и наконец сеньор Губернатор велел ему взять ведерко и зайти в дом вместе с двумя мужчинами строгого и таинственного вида. Когда они вышли, народ выжидающе окружил их, и сеньор Губернатор с помощью Хустито, который подталкивал его под зад, неуклюже влез на закраину колодца и сказал напыщенным тоном:

— Крестьяне, вы стали жертвой жестокой шутки. Нефти здесь нет. Но не падайте духом. Нефть в копытах ваших мулов и в лемехах ваших плугов. Трудитесь по-прежнему, и трудом своим вы повысите ваш жизненный уровень и будете способствовать величию Испании. Да здравствует деревня!

Никто не аплодировал. Сойдя с закраины колодца, сеньор Губернатор провел белоснежным платочком по блестящей лысине, дружески толкнул Хустито в бок и пробормотал: «Весьма сожалею». Затем повторил уже громко: «Поверьте, весьма сожалею». И, обращаясь к тем двоим со строгими и таинственными лицами, сказал, указывая на автомобиль: «Прошу садиться». Шофер в униформе открыл дверцу, и большой автомобиль скрылся на дороге за тучей пыли.