У них что-то с головой, у этих русских - Анна-Лена Лаурен

Причина проста: сделать себе настоящую регистрацию или невозможно, или очень хлопотно.

Самое труднопреодолимое препятствие в том, что нужно предъявить действующий договор о найме жилья. Ни один хозяин, сдающий квартиру внаем, такого документа не даст, потому что не платит налогов со своего дохода от квартиры. Иными словами, процесс невозможно даже начать.

Причина номер два состоит в том, что большинство не считает, что им вообще нужна регистрация. Некоторые делают себе фальшивую регистрацию, просто отыскав в Интернете нужные фирмы. Эти фирмы совершенно открыто рекламируют себя в метро и по всему городу.

И вообще, ничего страшного не случится, даже если милиция тебя сцапает. Часто из положения удается выпутаться благодаря уверенному, независимому поведению – при условии, что ты белый и этнический русский (выходцам из Центральной Азии и кавказцам всегда приходится откупаться). В худшем случае придется отдать денежку, но и это менее хлопотно, чем делать регистрацию.

Все это, разумеется, приводит к целому ряду неприятных последствий. Невозможно проголосовать там, где живешь, – придется ехать в родной город, который может находиться на расстоянии в несколько тысяч километров. Возможно, это и не является основной причиной низкой избирательной активности россиян, но я убеждена, что такое объяснение по меньшей мере небезосновательно.

Невозможно получить официальные документы там, где живешь. Когда моя подруга выходила замуж, ей пришлось проехать полторы тысячи километров до Мурманска и столько же обратно, чтобы получить паспорт со своей новой фамилией. Дистанцию пришлось пройти дважды — в первый раз она подавала заявление на смену паспорта, а во второй приезжала забрать готовый паспорт. Итого ей пришлось проехать шесть тысяч километров — из-за того, что она не сумела зарегистрироваться в Москве.

Позже она купила квартиру в Москве и наконец смогла зарегистрироваться. И все-таки ей пришлось еще раз проехать полторы тысячи километров до Мурманска и столько же обратно, чтобы выписаться из Мурманска. По телефону она не могла этого сделать. В Москве требовали печать, удостоверяющую, что она выписалась из Мурманска.

Система просто идиотская. Поэтому и сложились две параллельные реальности: реальность, в которой, по мнению служащих Министерства внутренних дел, живут граждане, и та, которая существует на самом деле.

С бюрократией, окружающей иностранных журналистов, не стало проще — в последние годы положение только ухудшилось. Когда я во второй половине девяностых начала писать репортажи о России, президента страны звали Борис Ельцин, и контроль над СМИ был в большой степени ослаблен. Уже тогда журналисты, работающие в России, конечно, должны были иметь специальную аккредитацию Министерства иностранных дел. В то же время можно было спокойно работать и без нее, и в России было полно финских журналистов, которые ездили туда-обратно по туристической визе.

Я довольно много написала во время своих частных путешествий, в которые я ездила, естественно, по туристической визе. Когда поездки стали более регулярными, в газете «Хювудстадсбладет», на которую я тогда работала, решили, что мне надо сделать годовую российскую визу и российскую аккредитацию, чтобы я из Хельсинки могла следить, что делается в России, и меня можно было быстро отправить туда на задание. Я позвонила в российский МИД, чтобы выяснить, как и что; мне доброжелательно ответил очаровательный господин, который много лет занимался аккредитациями журналистов из Скандинавии.

Мои документы пошли в министерство. Процесс в общей сложности занял почти год; за этот год в министерстве произошла смена поколений (смена власти в Кремле имела место несколькими годами раньше). Очаровательного господина сменил молодой человек, застать которого было невозможно.

В результате, когда МИД наконец сообщил о своем решении, я получила аккредитацию и годовую визу, но как корреспондент с местом работы не в Финляндии, а в Москве. Министерство хотело ограничить число журналистов с постоянной аккредитацией, которые освещают события в России из Финляндии. Их слишком много, объяснил молодой человек по телефону.

«Разве вы не понимаете, что в таком случае я все равно приеду, только по туристической визе? Почему вы не даете мне сделать это законно?» — зашипела я в трубку чиновнику, которого, кажется, забавляло мое бешенство.

Справедливости ради надо сказать, что он не стал упрекать меня за эту вспышку, когда я через два года объявилась в Москве как корреспондент финского телевидения. Меня не оштрафовали за былые нарушения. Может быть, потому, что многие чиновники сами знают о параллельной реальности, в которой все живут, но в первую очередь, наверное, потому, что я явилась из незначительной, с российской точки зрения, страны как представитель незначительного СМИ. Служащие Министерства иностранных дел концентрируются на серьезных странах — США, Великобритании, Германии, Франции — и серьезных СМИ — Би-би-си, Си-эн-эн, «Нью-Йорк Таймс». Просто милость господня, что у министерских чиновников не остается энергии на финских гномов.

Чтобы работать в России, иностранному журналисту нужно получить два документа: аккредитацию российского МИДа и годовую визу. Процесс может занять несколько месяцев, ибо дело это нелегкое, особенно когда подаешь заявление в первый раз. И не из-за того, что требования невыполнимы, а потому, что процесс сложный и хлопотный, а документы должны быть оформлены так, как хочет министерство. К тому же правила могут поменяться когда угодно.

Российский МИД требует, чтобы были поданы: письмо от работодателя, письмо от московского отделения, копия паспорта и визы, а также две фотографии.

Когда твое заявление одобрят, ты получаешь аккредитацию, и тогда можно подавать заявление на годовую визу. Делается это не в Министерстве иностранных дел, а в московских отделениях Министерства внутренних дел. Имея при себе письмо из МИДа, копию договора с домовладельцем и еще кое-какие другие документы, оставляешь новое заявление.

Очень важно, чтобы в документах не было ошибок. Когда я через год пришла продлить аккредитацию, мидовский служащий всполошился. Он протянул мне письмо, которое я должна была отнести в Министерство внутренних дел, чтобы продлить аккредитацию, и ткнул пальцем: «В паспорте ваше имя написано как „Анна-Лена”, а в старой визе стоит „Анна Лена”. Надеюсь, у вас не возникнет проблем, когда вы будете продлевать визу».

Какое счастье, что чиновники из МВД не придали значения пропаже дефиса.

Так что в России документы следует держать в порядке. Однако существуют ситуации, когда приходится выбирать: или ты нарушаешь закон, или упускаешь возможность сделать хороший репортаж.

Я считаю, что мой долг московского корреспондента — вести репортажи даже из регионов, подобных Чечне, республике, которую буквально сровняли с землей во время одной из самых ужасных гражданских войн современности, в 1994—1996 годах и с 1999-го, длившейся примерно еще пять лет. Пока у региона был статус «зона контртеррористической операции», зарубежным журналистам запрещалось передвигаться по нему, если они не входили в официальную журналистскую группу. Запрет не распространялся на российских журналистов, и этот факт подкрепляет подозрения в том, что за запретом стоит вовсе не забота о безопасности журналистов. Скорее всего, Кремль хотел знать, чем занимаемся мы, зарубежные журналисты.

Российское Министерство иностранных дел организовывало для журналистов регулярные поездки в Чечню — поездки, во время которых журналистов, разумеется, строго контролировали, и работать самостоятельно было сложно. Я давно собиралась отправиться в одну из поездок, но на них каждый раз накладывались какие-нибудь другие командировки.

В течение 2007 года другие журналисты сообщали мне, что положение в Чечне значительно стабилизировалось. У меня была чеченская спецаккредитация, так что в принципе я могла бы посетить Чечню законно. Поразмышляв несколько дней, я сняла телефонную трубку, позвонила в кадыровскую администрацию в Грозном и сообщила, что выезжаю. На том конце сказали: «Добро пожаловать!»

Поездка прошла блестяще. Я свободно перемещалась по Грозному, брала интервью, у кого хотела, и снимала все, что хотела. Время от времени мне на мобильный звонили из администрации Кадырова, проверяя, «все ли в порядке». Перед отъездом из Грозного я дала короткий и довольно неопределенный устный отчет о том, что за репортажи я сделала. И всё.

Я не сомневаюсь в том, что администрации Кадырова были известны мои передвижения по Грозному. Скорее всего, это одна из причин, по которой поездка прошла хорошо. Чечня – маленький регион, который Рамзан Кадыров сейчас контролирует почти полностью. И именно его законы распространяются на тех, кто ступает на землю Грозного, – его, а не Москвы. Это одно из обычных для России разногласий между разными государственными учреждениями. Из-за полного отсутствия открытости и демократического контроля они живут своей собственной жизнью. Они не контактируют друг с другом и нередко руководствуются совершенно разными интересами. Поэтому в государстве российском не следует рассчитывать на то, что левая рука знает, чем в этот момент занята правая.