Годунов в кругу родни - Анна Феликсовна Литвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соображения, подталкивающие к этому последнему решению достаточно очевидны, ведь Дмитрий Иванович скончался в 1605 г., а в датированных надписях, относящихся к первым годам XVII столетия, фигурирует именно Матрона. Однако в целом данная реконструкция, предполагающая раннюю кончину Стефаниды, никак не может быть признана верной. Как мы убедились выше, жалованная подтвердительная грамота Михаила Федоровича недвусмысленно и подробно говорит о том, какие именно земельные угодья обладательница имени Стефанида унаследовала в 1606 г., после кончины своего мужа[90], и что, сделавшись старицей Александрой, Стефанида жила, здравствовала и сохраняла возможность распоряжаться мужниным наследством по крайней мере до 1628 г.
С другой стороны, и версия Н. А. Маясовой — сначала брак с Матроной, а затем со Стефанидой — также вызывает ряд существенных сомнений. В самом деле, если Матроны в XVII в. не было в живых (как утверждает исследовательница), а женат боярин был уже на Стефаниде, то почему во вкладных записях на Псалтирях этого времени упоминается сам Дмитрий Иванович и одна из его умерших жен, но ничего не говорится ни о покойной Агриппине, ни о живой Стефаниде? Почему Стефанида не упомянута в надписи на Евангелии 1605 г., хотя там есть Матрона? Почему мы находим на окладе этого Евангелия парное изображение святого патрона живого Дмитрия Ивановича и небесной покровительницы его будто бы уже умершей жены Матроны, но не видим никаких следов почитания св. Стефаниды, покровительницы здравствующей супруги? Почему на пелене с изображением Крещения, которая вышла, как полагает Н. А. Маясова [2004: 182–183 [№ 45]], из мастерской Стефаниды Андреевны, мы вновь обнаруживаем изображения Димитрия Солунского и преподобной Матроны, но не находим образа св. Стефаниды, тезки самой хозяйки мастерской?
Почему, наконец, при всем чрезвычайном богатстве вкладов семьи Дмитрия Ивановича мы вовсе не видим изображения св. Стефаниды не только на перечисленных выше предметах, но и на каких-либо других[91], тогда как на недостаток образов св. Матроны и св. Агриппины жаловаться отнюдь не приходится? Отчего, с другой стороны, отчество Андреевна часто употребляется рядом с именем Стефанида, но не с именем Матрона? Не странно ли, что Стефанида делает вклады только от себя самой, а Матрона — только вместе с мужем?
Эти лакуны, эта странная чересполосица в употреблении имен, эти намеки на некое функциональное распределение между ними окажутся совершенно объяснимыми и понятными, если мы допустим, что во всех упомянутых случаях речь идет не о двух разных супругах Дмитрия Ивановича — неизвестной по отчеству Матроне и Стефаниде Андреевне, — но об одной и той же жене, обладавшей в миру двумя христианскими именами, Стефанида и Матрона, которые используются попеременно, в зависимости от ситуации, типа текста и иных причин.
Ничего противоречащего этой гипотезе в приведенных выше текстах не обнаруживается[92]. Примеров же, когда одно и то же лицо в публичной жизни и в некоторых ситуациях жизни церковной называется одним из своих имен, а в каких-то монастырских документах — другим, в нашем распоряжении более чем достаточно, причем распределение антропонимов бывает довольно разнообразным, сложным и причудливым. Так, уже упоминавшийся в нашем исследовании князь Иван / Сергей Татев в записях Вкладной книги Троице-Сергиева монастыря появляется то как Иван, то как Сергей[93]. Сходным образом, под разными именами упоминается, например, и мать Ивана Андреевича Хворостинина, Гликерия / Елена[94].
Почти столь же обильно и разнообразно, как имена Стефанида и Матрона, представлены в источниках два мирских христианских имени последней жены боярина Федора Ивановича Мстиславского, Ирины / Домники, скончавшейся в 1630 г.[95] В перечислении вкладов, которые ее муж делает незадолго до своей кончины, она именуется княгиней Домникой (Домникеей) [Мятлев, 1915: 315]. Несколько позже, уже будучи вдовой, в Дворцовых разрядах она будет именоваться Ириной Михайловной [ДР, I: 789; II: 97, 116, 122, 136, 138]. Как Ирина она дает поминальные вклады по матери и по мужу в различные монастыри [Алексеев, 2006: 33; Рыбаков, 1987: 113 [л. 408]], однако в надписи на пелене «Богоматерь Одигитрия», которую княгиня по обету вкладывает в 1630 г. в московский Вознесенский монастырь, она показана как «боярина кнзш. 0едора Ивановича Мстисло(в)ско(г) кнгини До(м)ника Миха(и)ло(в)на» [Маясова, 2004: 270 [№ 88]]. В ту же пору она пишет завещание, называя себя княгиней Ириной Михайловной [Шереметев, 1880: 133 [№ III]], на надгробной же плите ее будет стоять имя Домника [ДРВ, XIX: 386 [№ 18]].
Число примеров подобного рода попеременного использования двух христианских имен одного лица может быть многократно умножено. Распределение же функций между ними было устроено довольно сложно, и в каждом конкретном случае его трудно предсказать наперед [Литвина & Успенский, 2020: 9–44]. Очевидно, что при дворе, например, и в бытовом обиходе носитель светской христианской двуименности чаще всего пользовался своим публичным именем, причащаться же и исповедоваться он должен был под именем крестильным. Очень редко нарушалось правило, согласно которому по крестильному имени ему выбирали имя иноческое. Что же касается всего остального, то здесь мы имеем дело лишь с некоторыми тенденциями и предпочтениями, а отнюдь не с твердыми закономерностями.
Так, чаще (но вовсе не обязательно!) с отчеством употребляется публичное, а не крестильное имя. Завещание, как правило (но опять-таки — не всегда!), открывается именем крестильным [Литвина & Успенский, 2020: 45–89]. Когда человек делает вклад по другим людям, он склонен скорее употреблять свое публичное имя, а вот для самого поминаемого вероятнее на первый план будет вынесено имя крестильное или связанная с этим именем дата, однако и здесь распределение антропонимов может оказаться иным. Заказчик патронального изображения, скорее всего, отдаст предпочтение святому тезке по крестильному имени, однако рядом с ним может появиться и изображение святого тезки по имени публичному, некрестильному[96], подобно тому как два этих именования одного лица могут сойтись в одном тексте[97].
Иначе говоря, употребление имен Матрона и Стефанида в семье Дмитрия Годунова весьма и весьма напоминает классический эпизод из истории двуименности, сродни тому, что мы наблюдали у ее внучатого племянника, царевича Федора / Феодота Борисовича, и доброго десятка других лиц. Существенно, однако, что все это разительное сходство — отнюдь не главный аргумент в пользу того, что Стефанида Андреевна Годунова
