Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет - Владимир Михайлович Семёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При всем том над мною не тяготела родительская опека, да этому и не способствовали обстоятельства. Родители все дни были на работе либо занимались хозяйственными делами. Когда я, восьмилетний, пошел в школу, для меня уже было очевидным, что это — мои «работа и забота», на подсказки нечего рассчитывать и за свои поступки нужно отвечать самому.
Мне, всему моему классу чрезвычайно повезло: первые четыре года нас учила, начиная с палочек и ноликов, чудесная учительница Ольга Ивановна Петрова, для которой все мы были как родные дети. Я молча сопел над тетрадками, иногда дрался в школьном дворе, когда меня дразнили, и ходил в отличниках.
Мама регулярно заглядывала в тетрадки, хвалила и подбадривала, тогда как отцу было некогда, он часто путал, в каком классе я учился.
Хорошо кормить меня и красиво одевать — это было маминой страстью. Одежду она шила сама и с большой выдумкой, гордясь зингеровской швейной машинкой, которую родственники подарили на ее свадьбу. Мама наряжала на Новый год елку, приглашала моих сверстников, поощряла нашу ребячью дружбу.
Был и «трудный» мальчишеский возраст, причем в самые тяжелые годы войны, когда мама занималась мною постоянно, проявляя большое терпение. Несколько разя серьезно болел, и она неделями выхаживала меня, не жалея никаких сил и средств.
Когда я, окончив школу, твердо решил ехать на учебу в Москву, мама много плакала и просила меня все обдумать, но не препятствовала. А я храбрился и настраивал себя на успех, тем более что получил в школе серебряную медаль, тогда единственную в городе. Все пять лет моей учебы в институте мама присылала мне посылки с продуктами, обычно — картошку и мешочек с пшеном, и деньги, благодаря чему я мог серьезно заниматься, не бегая разгружать вагоны. Все это сохранилось в моей памяти наряду с всегда спокойными и оптимистическими рассуждениями матери о жизни, о людях.
Мои длительные командировки в Англию, а затем в Канаду более чем на десяток лет ограничили наше общение. Когда я с семьей вернулся из Канады в Москву, не стало и Павла Ивановича. Мама осталась одна в своем доме в Петровске, подошел пенсионный возраст. Тогда мы с ней и решили, что наилучшим будет продать дом и сообща купить дачу под Москвой, где мама могла жить постоянно, находясь при этом поблизости от нас. Нашлась подходящая дача недалеко от Одинцова, и наших объединенных средств хватило на ее покупку.
Так, в свои 60 лет мама не без волнения начала новый отрезок жизни в Подмосковье, искренне радуясь возможности постоянно общаться с нами. Она быстро подружилась с новыми соседями, с энтузиазмом взялась осваивать свой сад-огород.
Вскоре у нее уже цвели чудесные пионы и гладиолусы, плодоносили кусты смородины и крыжовника. На мою долю приходились ремонтно-строительные работы, которых хватило на много лет и еще осталось, несмотря на то, что наш домик — всего лишь обычный крестьянский сруб, только с мезонином и двумя верандами. Мама гордилась своими цветами, одаривала ими
гостей и соседей. Вспоминала, как в родном Петровске получала призы на городских выставках за свои необычные георгины, о чем даже писали в местной газете. Но сокрушалась, что не растут помидоры, какие вызревали у нее под жарким солнцем Средневолжской лесостепи.
В летние месяцы в ее «имение» приезжали родственники из разных мест, с которыми я был также рад повидаться. Время от времени происходили встречи всех трех сестер: Мария приезжала из Москвы, Лена — из Волжского, обычно со своими двумя дочерьми. У всех дети, у всех связанные с ними проблемы. Сестры отдавали всю душу детям и продолжали опекать их, даже когда те взрослели.
Все они обладали сильными характерами, но были очень разными. Наиболее эмоциональная и даже кокетливая — Мария. Наиболее сдержанная — Лена. Лиза (о матери трудно говорить объективно) мне и другим всегда казалась уравновешенной и мудрой, хотя эмоций у нее также хватало. А я, наблюдая их втроем; всегда вспоминал «Трех сестер» Чехова.
В нашем, можно сказать, «фамильном имении» на двенадцати сотках рос и мужал в летнюю пору сын Сережа, поначалу — играя в песочке, а затем — гоняя на «велике», как когда-то его отец (то есть я). Потом моя мама, называвшаяся уже баба Лиза, носила на руках внучку Машу, родившуюся в конце 1973 года. Годы спустя там же, на лужайке подросшая Маша играла с подружками в бадминтон. Мама перешагнула 80-летний рубеж, но была еще вполне бодрой, когда на даче оттаскивала от лужи кроху Ваню, своего правнука. Успела она порадоваться и второму правнуку — Александру, который родился 21 августа 1991 года.
То была особенно тревожная ночь, когда «гекачеписты» ввели в Москве чрезвычайное положение и перекрыли танками главные магистрали, а еще не родившийся младенец Саша затопал ножками при звуках выстрелов около Белого дома и потребовал от своей мамы
немедленно ехать в родильный дом. Это — не метафора. Мама Таня и ее ребенок в ту летнюю ночь проснулись от звуков перестрелки у Белого дома, до которого было менее километра, и Сережа затем метался и искал машину, чтобы, минуя танковые преграды, провезти жену в родильный дом. А я в дни путча сдал в партком свой билет члена КПСС. В своем заявлении написал, что бездарные руководители запятнали партию новым преступлением — участием в антинародном янаевском заговоре.
Оптимизм и любовь к жизни никогда не покидали мою маму. Ее живо интересовали события в стране и мире. Она редко на что-либо жаловалась. Но здоровье стало подводить ее, о чем она сказала мне очень ясно, когда летом 1989 года я приехал из Индонезии в очередной отпуск. Это был редкий случай, когда она настойчиво попросила меня: заканчивай свои заграничные командировки, мои силы уходят, я хочу, чтобы ты был рядом. Я так и поступил, оставив перед возвращением в Джакарту заявление на имя заместителя министра, чтобы мне готовили замену на посту посла.
Следующим летом я вернулся окончательно, и более трех лет мама была с нами. Силы ее покидали, временами мутнело сознание, ее определили в больницу. 5 декабря 1993 года мама скончалась.
Я очень хотел
