Путешествие в Восточные страны Вильгельма де Рубрук в лето Благости 1253 - Гильом де Рубрук

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

О посте несториан. О том, как мы ходили во дворец Мангу–хана, и о весьма многих других посещениях

Перед воскресеньем семидесятницы несториане постятся три дня, называемые ими Иониным постом, который тот проповедовал Ниневитянам, а армяне постятся тогда пять дней, называя это постом святого Серкиса, который считается у них наибольшим святым и про которого греки говорят, что он был канон. Несториане начинают пост во вторник и оканчивают его в четверг, так что в пятницу едят мясо. И я видел тогда, как канцлер, то есть старший секретарь двора, по имени Булгай, предоставил им тогда мясное продовольствие в пятницу, и они благословили это мясо с большою торжественностью, как благословляют пасхального агнца. Однако сам Булгай не ел мяса [в пятницу], поступая так по наставлению мастера Вильгельма парижского, его большого друга. Монах сам препоручил Мангу поститься эту неделю, что тот и исполнил, как я слышал. Итак в субботу семидесятницы, когда бывает, так сказать, армянская пасха, мы пошли в процессии к дому Мангу; и монаха, и обоих нас предварительно обшарили, ища, нет ли у нас ножей, затем мы вошли со священниками пред лицо хана. И, когда мы входили, из дома вышел служитель, вынося кости бараньих лопаток, сожженные до черноты угольев; по этому поводу я очень изумился, что это значит. Спросив об этом впоследствии, я узнал, что хан не делает ничего в целом мире без того, чтобы предварительно не поискать совета в этих костях; поэтому он не позволяет человеку входить к себе в дом раньше, чем посоветуется с этой костью. Этот способ гадания происходит так: когда хан хочет что–нибудь предпринять, он приказывает принести себе три упомянутые кости, еще не сожженные, и, держа их, размышляет о том предприятии, о котором хочет искать совета, приступать к нему или нет, а затем передает служителю кости для сожжения. И возле того дома, где он пребывает, существуют два маленьких домика, в которых сожигаются эти кости, и их тщательно отыскивают ежедневно по всему становищу. Итак, когда их сожгут до черноты, их приносят ему обратно, и тогда он рассматривает, раскололись ли кости от жара огня прямо вдоль. Тогда для того, что он должен сделать, дорога открыта. Если же кости треснут поперек, или выскочат из них круглые кусочки, тогда он этого не делает. Ибо или сама кость, или какая–то ткань, лежащая на ее поверхности, всегда трескается на огне. И, если из трех костей одна трескается надлежаще, он предпринимает дело. Итак, когда мы вошли пред его лицо, предупрежденные ранее, чтобы не касаться порога, священники–несториане поднесли ему ладану; он сам положил его в курильницу, и они кадили пред ним. Затем они пропели, благословляя его напиток, и после них монах произнес свое благословение, а в конце и нам надлежало сказать наше. И когда он увидел, что мы держим у груди Библию, он приказал принести ее себе посмотреть и разглядывал ее очень тщательно. Затем, когда он выпил, причем старейший священник поднес ему чашу, они дали пить священникам. После этого мы вышли, и мой товарищ остался сзади; и когда мы были снаружи, он, готовясь выйти сзади нас, повернулся лицом к хану, кланяясь ему, а затем, следуя за нами, споткнулся о порог дома. В то время как мы шли впереди, направляясь с поспешностью к дому сына хана, Балту, наблюдавшие за порогом наложили руки на моего товарища и приказали ему остановиться и не следовать за нами. Затем они позвали какое–то лицо и приказали ему отвести моего товарища к Булгаю, старшему секретарю двора и осуждающему виновных на смерть. А я не знал этого. Однако, оглянувшись и не видя его идущим, я подумал, что они удержали его, чтобы дать ему более легкое платье. Ибо он был слаб и так отягощен шубами, что едва мог ходить. Затем они позвали нашего толмача и приказали ему сесть вместе с моим товарищем. Мы же пошли к дому первородного сына хана. Этот сын имеет уже двух жен и помещается направо от двора своего отца. Увидев, что мы идем, он тотчас вскочил с ложа, на котором сидел, распростерся на землю, ударяясь о нее лбом и преклоняясь пред крестом. Встав, он приказал положить крест с большим почетом на новое сукно на возвышенном месте рядом с собою. У сына хана есть наставник, один несторианский священник, по имени Давид, сильный пьяница, который учит его. Затем Балту приказал нам сесть и дать священникам пить. И сам он также выпил, получив от них благословение. Затем мы пошли ко двору второй госпожи, по имени Кота, которая поклонялась идолам; ее мы застали лежащей в постели и больной. Тогда монах приказал ей встать с постели и поклониться кресту с коленопреклонением и ударяясь о землю лбом, причем он стоял с крестом у западной стороны дома, а она у восточной. После этого они переменились местами, и монах пошел с крестом к востоку, а она к западу, и, хотя она была так слаба, что едва могла стоять на ногах, он смело приказал ей, чтобы она распростерлась вторично, трижды поклоняясь на восток, по обычаю христиан. Она это и сделала. И он научил ее сделать на лице крестное знамение. Затем, когда она снова легла на ложе и за нее были произнесены молитвы, мы пошли к третьему дому, где прежде жила госпожа христианка. По смерти ее ее заместила молодая девушка, которая вместе с дочерью господина радостно приняла нас; в этом доме все с благоговением поклонились кресту; он был положен на шелковое сукно на возвышенном месте, и затем было отдано приказание принести пищу, а именно баранье мясо; когда его положили пред госпожой, она приказала разделить его между священниками. Я же и монах воздерживались от пищи и питья. Когда же это мясо было съедено и было выпито много напитков, нам надлежало идти к помещению благородной девицы Херины, которое находилось сзади большого дома, принадлежавшего ее матери; при внесении креста она распростерлась на земле и поклонилась ему весьма набожно, так как была хорошо в этом наставлена, и положила его на возвышенном месте на шелковой ткани; все эти куски материи, на которые возлагался крест, принадлежали монаху. Этот крест принесен был одним армянином, который прибыл с монахом, по его словам, из Иерусалима; крест был серебряный, весил около четырех марок и имел четыре жемчужины по углам и одну посередине; изображения Спасителя на нем не было, так как армяне и несториане стыдятся показывать Христа пригвожденным ко кресту. Этот крест они поднесли Мангу–хану, и Мангу спросил у армянина, чего он просит. Тот сказал, что он сын одного армянского священника, церковь которого разрушили Саррацины, и попросил у него помощи для восстановления этой церкви. Тогда хан спросил, за какую цену ее можно снова выстроить; тот ответил, что за двести яскотов, то есть за две тысячи марок. И хан приказал дать ему грамоту к тому, кто собирает дань в Персии и Великой Армении, чтобы тот выплатил ему упомянутую сумму серебра. Этот крест монах носил повсюду с собою, и священники, видя доход от него, начали ему завидовать. Итак мы были в доме этой благородной девицы, и она дала священникам обильно выпить. Отсюда мы пошли к четвертому дому, который был последним по числу и по почету. Ибо этой госпожи [хан] не посещал, и дом ее был ветхим, а сама она была мало приятна, но после Пасхи хан приказал построить ей новый дом и новые повозки. Она так же, как и вторая, мало или, пожалуй, ничего не знала о христианстве, но поклонялась прорицателям и идолам. Однако при нашем входе она поклонилась кресту, как ее учили монах и священники. Там священники снова выпили; из этого дома мы вернулись к себе в часовню, которая находилась там поблизости, причем священники пели с громкими завываниями по причине своего опьянения, за которое там не подвергаются порицанию ни мужчины, ни женщины. Затем привели моего товарища, и монах сильно бранил его за то, что тот коснулся порога. На следующий день пришел Булгай, бывший судьей, и подробно расспросил, внушал ли нам кто–нибудь остерегаться от прикосновения к порогу. Я ответил: «Господин, у нас не было с собой толмача, как могли бы мы понять?» Тогда он простил его. После того ему никогда не позволяли входить ни в один дом хана.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

О том, как монах Сергий вылечил госпожу Коту

После того случилось, что госпожа Кота, которая хворала с воскресенья шестидесятницы, захворала смертельно, и волшебства идолопоклонников не могли принести ей никакой пользы. Тогда Мангу послал за монахом, спрашивая у него, что можно тут сделать, и монах легкомысленно ответил, что если она не будет вылечена, то пусть хан отрубит ему голову. После такого заклада монах позвал нас, изложил нам со слезами дело и просил нас бодрствовать с ним эту ночь на молитве, что мы и сделали. У него был некий корень, по названию ревень; монах размельчал его, так сказать, в порошок и полагал в воду с бывшим у него маленьким крестиком с выпуклым изображением Спасителя. Монах говорил про это распятие, что при помощи его он узнавал, когда хворый должен был выздороветь или умереть. Именно, если он должен был поправиться, то оно приставало к груди хворого как бы приклеенное, в противном же случае оно не прикреплялось. И я верил тогда, что этот ревень представлял собою нечто священное, принесенное им из Иерусалима в Святой Земле. Эту воду он давал пить всем хворым, а их внутренности неизбежно подвергались волнениям от столь горького питья. И это движение в их теле они считали за чудо. Когда он готовил это питье, я сказал ему, что его надо сделать из освященной воды, которая приготовляется в Римской Церкви, так как эта вода обладает большой силой для изгнания демонов, ибо мы знали, что госпожа мучима демоном. И, по его просьбам, мы приготовили ему святой воды: он примешал ревеню и положил крест, погрузив его на всю ночь в воду. Я сказал ему также, что если он священник, то священнический чин имеет большую силу для изгнания демонов. Он ответил утвердительно, однако солгал, так как вовсе не имел сана, не знал ни одной буквы, а, как я после проведал, был в своем отечестве, через которое я возвращался, ткачом материи. Итак, на следующий день мы, то есть монах, я и два несторианских священника, пошли к упомянутой госпоже; она находилась в своем маленьком доме сзади большого. При нашем входе она села на ложе, поклонилась кресту, положила его с почетом рядом с собою на шелковую ткань, выпила благословенной воды с ревенем и омыла себе грудь. Монах попросил меня почитать над ней евангелие. Я прочел Страсти Господни по Иоанну. Наконец она развеселилась, чувствуя себя лучше, и приказала принести четыре яскота серебра, которые положила сперва к подножию креста, а потом дала один монаху и протянула один мне, но я не пожелал взять его. Тогда монах, протянув руку, взял его. И каждому из священников она дала по одному яскоту; таким образом за один раз она отдала сорок марок. Затем она приказала принести вина и дала выпить священникам, и мне также надлежало трижды выпить из ее руки в честь св. Троицы. Она начала также учить меня их наречию, причем шутила со мною, что я нем, не имея при себе толмача. На следующий день мы снова вернулись к ней, и Мангу–хан, слыша, что мы пошли туда, приказал ввести нас к нему, так как узнал, что госпоже лучше.