Наулака: История о Западе и Востоке - Редьярд Киплинг

Тарвин повиновался этому голосу, потому что это был голос ребёнка, и, выйдя на веранду, увидел пустую коляску и свиту из десяти воинов огромного роста.

— Здравствуйте! Comment vous portez-vous? Как поживаете? Я принц-наследник. Меня зовут махараджа Кунвар. Когда-нибудь я стану королём. Поедемте со мной кататься.

Он протянул Тарвину, приветствуя его, маленькую ручонку в перчатке. Перчатки были кричащего красного цвета, шерстяные, с зелёными полосками на запястьях. Сам же малыш с головы до ног был облачён в одеяние из золотой парчи, на чалме его красовался эгрет из бриллиантов высотой в шесть дюймов и крупная гроздь изумрудов свисала почти до бровей. Из-под всего этого блеска на Тарвина смотрели чёрные глаза, гордые и вместе с тем исполненные недетской грусти одинокого человека.

Тарвин покорно сел в коляску. Интересно, сохранил ли он ещё способность удивляться чему-либо, спрашивал он себя.

— Мы поедем дальше, по направлению к железной дороге, — сказал малыш. — Кто вы такой? — спросил он ласково, положив ручонку на запястье Тарвина.

— Просто человек, сынок.

Лицо под чалмой казалось очень старым, потому что тот, кто родился для абсолютной, ничем не ограниченной власти, кто никогда не знал неудовлетворённых желаний и вырос под самым свирепым солнцем на земле, стареет намного быстрее, чем другие дети Востока, которые становятся самостоятельными мужчинами, когда по возрасту им полагается быть робкими, неоперившимися птенцами.

— Говорят, вы приехали сюда, чтобы все осматривать?

— Верно, — сказал Тарвин.

— Когда я стану королём, я никому не разрешу приезжать сюда — даже вице-королю.

— Плохо моё дело, — засмеялся Тарвин.

— Вас я пропущу, — возразил мальчик, взвешивая каждое своё слово, — если сумеете рассмешить меня. Рассмешите меня сейчас.

— Вам этого хочется, мальчуган? Ну, что же, жил да был… — «Интересно, что в этой стране могло бы развеселить ребёнка? Я ни разу не видел, чтобы кому-нибудь это удалось». — Фью! — Тар-вин тихо присвистнул. — Что это там, малыш?

Маленькое облачко пыли двигалось где-то далеко-далеко по дороге, ведущей к городу. Пыль поднимала какая-то быстро мчащаяся повозка, следовательно, она не могла иметь ничего общего с обычным для этой страны транспортом.

— То, зачем я сюда и приехал, — сказал махараджа Кунвар. — Она меня вылечит. Так мне сказал мой отец, махараджа. А сейчас я болен. — Он повернулся назад и с царственным выражением лица обратился к своему любимому груму, сидевшему на запятках. — Сур Синг, — произнёс он на местном наречии, — как это называется, когда я впадаю в бесчувствие? Я забыл, как это по-английски.

Грум наклонился вперёд.

— Я не помню, о богоподобный.

— Я вспомнил, — вдруг закричал мальчик. — Миссис Эстес говорит, что это припадки. А что такое припадки?

Тарвин с нежностью коснулся плеча ребёнка, но глаза его были прикованы к облачку пыли.

— Будем надеяться, что она вылечит вас от них, милый мальчик, какими бы они ни были. Но кто эта женщина, о которой вы говорите?

— Я не знаю её имени, но она вылечит меня. Отец послал за нею экипаж. Смотрите!

Коляска принца съехала на обочину дороги, уступая место разболтанной, дребезжащей, готовой вот-вот развалиться почтовой карете, приближение которой сопровождалось безумными звуками надтреснутой трубы.

— Во всяком случае, это лучше, чем телега с парой буйволов, — сказал Тарвин, не обращаясь ни к кому в частности. Ему пришлось приподняться с сиденья, потому что он начинал задыхаться от пыли.

— Молодой человек, разве вы не знаете, кто она? — спросил он хриплым голосом.

— Её сюда прислали, — сказал махараджа Кунвар.

— Её зовут Кейт, — сказал Тарвин; слова застревали у него в горле, — и попробуйте только забыть это. — А затем уже про себя, довольным шёпотом: — Кейт!

Мальчик сделал знак рукой своей свите, и та, разделившись на две части, выстроилась в две шеренги по обе стороны дороги, и вид у эскорта был хоть и потрёпанный, но бравый, как и подобает кавалеристам. Карета остановилась, и Кейт, раздвинув створки носилок, напоминавших паланкин, вышла на дорогу в мятом платье, запылённая, растрёпанная после долгого путешествия, с глазами, красными от недосыпания, изумлённая и растерянная. Ноги у неё затекли и чуть было не подкосились, но Тарвин, выскочив из коляски, подхватил её, невзирая на присутствие свиты и грустноглазого мальчика, одетого в золото и парчу, кричавшего: «Кейт! Кейт!»

— Беги домой, малыш, — сказал Тарвин. — Итак, Кейт?..

Но у Кейт хватило сил лишь плакать и повторять, задыхаясь:

— Это вы! Вы! Вы!

IX

За день до приезда Кейт, когда её ещё никто не ждал, миссис Эстес пригласила Тарвина на завтрак, а Тарвин был не такой человек, чтобы в последний момент отказаться от приглашения из-за того, что кто-то там приехал, и на следующее утро за завтраком он сидел напротив Кейт и улыбался ей, и она невольно улыбалась ему в ответ. Несмотря на бессонную ночь, она была очень свежа и мила в белом миткалёвом платье, в которое она переоделась, сняв дорожный костюм, и, когда после завтрака они оказались вдвоём на веранде (миссис Эстес пошла заниматься домашним хозяйством, а мистер Эстес ушёл в город, в миссионерскую школу), он начал делать ей комплименты по поводу её прохладной белой одежды, не принятой на Западе. Но Кейт остановила его.

— Ник, — сказала она, глядя ему в лицо, — вы сделаете для меня то, о чем я попрошу вас?

Видя, что она настроена весьма серьёзно, он попытался отделаться шуткой, но она перебила его:

— Нет, то, о чем я попрошу вас, очень важно для меня. Я этого очень хочу, Ник. Вы сделаете это?

— Разве есть на свете что-либо, чего бы я для вас не сделал? — спросил он уже серьёзно.

— Не знаю. Может быть, именно это. Но вы должны это сделать.

— Чего же вы хотите?

— Уезжайте отсюда!

Он покачал головой.

— Но вы обязаны.

— Послушайте, Кейт, — сказал Тарвин, глубоко засунув руки в карманы своего белого сюртука, — я не могу. Вы не понимаете, куда приехали. Вы не знаете этих мест. Попросите меня о том же самом через неделю. Я и тогда не соглашусь уехать. Но зато смогу хотя бы поговорить с вами о вашей просьбе.

— Теперь я знаю все, что нужно, — ответила она. — И хочу делать то, ради чего сюда приехала. Я не смогу делать это, если вы останетесь здесь. Ведь вы же понимаете это, правда, Ник? С этим уже ничего не поделаешь.

— Нет, поделаешь. Я поделаю. Я буду хорошо вести себя.

— Не надо говорить о том, что вы будете добры ко мне. Я это и так знаю. Но даже вы, несмотря на всю вашу доброту, будете мешать мне. Поверьте мне, Ник, и уезжайте. Но это вовсе не означает, что я хочу прогнать вас, вы же понимаете.