Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи - Жан Флори

Боэмунд высадился в Авлоне 1 ноября 1096 года, в тот момент, когда произошла драматическая развязка событий. О ней подробно поведали единственные возможные очевидцы — греки и уцелевшие из армии Петра. Рассказы первых сохранила Анна Комнина, вторых — Альберт Ахенский. Последний не получил от церковного начальства разрешения участвовать в крестовом походе; он проявил свой интерес к нему, подробно расспрашивая крестоносцев, вернувшихся в родные края. Долгое время историки не уделяли особого внимания его сочинению, однако сравнительно недавно труд Альберта тщательно изучили и пересмотрели прежние взгляды на весомость его свидетельства. Начиная с 1106 года, Альберт Ахенский написать первые шесть книг своей истории крестового похода, завершившихся смертью Готфрида Бульонского, что может возвести его в ранг самых ранних и достойных доверия хронистов, несмотря на хронологические неточности и противоречия в деталях, связанные, без сомнения, с обилием свидетельств, которые автор не согласовал между собой. Без Альберта история «народного» крестового похода была бы нам почти полностью неизвестна. Его свидетельства часто совпадают с повествованием Анны Комниной, что придает его произведению еще большую ценность[204].

Как и Анна, Альберт считает, что это бедствие произошло лишь из-за неосторожности некоторых воинов Петра Пустынника. Вплоть до сего времени они могли жить мирно, не испытывая затруднений с провизией, благодаря великодушию византийского императора; грабить окрестности их побудила исключительно праздность. Теми, кто предопределил роковой исход событий, были, по словам Альберта Ахенского, «французы и римляне», а затем и «германцы», позавидовавшие добыче, легко захваченной первыми. Но, по мнению Анны, этими первыми неразумными грабителями были норманны. Разгромив их, турки хитростью заставили оставшихся в лагере поверить, что норманны стали хозяевами Никеи, побудив остальное войско поспешить поучаствовать в грабежах и угодить в расставленную ими ловушку[205].

В глазах обоих авторов басилевс никоим образом был не ответствен за катастрофу: напротив, он сделал все, чтобы предотвратить ее; после свершившегося он постарался спасти то, что могло уцелеть. Альберт Ахенский говорит даже, что «рассказ Петра преисполнил басилевса состраданием». Он немедленно приказал войску туркополов отправиться на помощь латинянам, отбросить турок и привести уцелевших в Константинополь. За исключением некоторых деталей, этот рассказ совпадает с повествованием Анны Комниной[206].

«Французские» хронисты предлагают совершенно иную версию этих событий, крайне неблагоприятную как для Петра Пустынника, так и для Алексея. Заметим, однако, что ни один из этих хронистов не был свидетелем интересующего нас события; все те, кто упоминает о нем, почти дословно повторяют норманнского Анонима, автора «Деяний франков». Однако и он не являлся очевидцем: он мог узнать обо всем лишь из рассказов уцелевших людей Петра, через норманнов, которые, как говорилось выше, уже прибыли к тому времени на место происшествия. Если ответственными за истребление христианского лагеря были действительно норманны, как говорит принцесса, то легко можно понять, что они старались оправдаться и возложить вину на других, в частности, на Алексея, их давнего врага, и на Петра Пустынника, бездарного вождя и горе-монаха.

Именно так поступил автор «Деяний франков». По его словам, император предупреждал войска Петра, включавшие в себя франков, германцев, а также лангобардов, говоря, что им не следует переправляться через Босфор, так как они недостаточно сильны, чтобы справиться с турками. Однако люди Петра уже вовсю разбойничали в городе, о чем поведал лишь автор «Деяний франков»[207]. Тогда император избавился от них: «Взбешенный, [он] дал приказ переправить их через пролив»[208]. Иными словами, это означало выдать их врагу!

В рассказе этого же автора лангобарды сыграли скорее положительную роль: вместе с германцами они, отделившись от «преисполненных гордыни» франков, выбрали своим главой некоего Райнольда, который устроил туркам ловушку. Однако, оказавшись перед превосходящими силами сарацин, он был вынужден укрыться в заброшенной крепости, в которой выдержал восьмидневную осаду, неимоверно страдая от голода и жажды. В конце концов, его предал предводитель германцев, который выдал крепость туркам, а норманнов — им на растерзание, поскольку турки перебили всех, кто отказался переменить веру.

Так обстояло дело с этими отважными норманнами, превращенными в мучеников веры: «Таковы были те, кто первым обрел счастливое мученичество во имя Господа Христа», — заключает автор[209]. Истинными же виновниками разгрома, по мнению норманнского Анонима, были не норманны, а Петр Пустынник, в то время, правда, находившийся в Константинополе. Дело даже не в его отсутствии: по мнению автора, этот проповедник был неспособен управлять людьми, поэтому турки смогли разгромить лагерь вблизи Цивитота, перебив в нем почти всех христиан. И Аноним заключает: «Все это случилось в октябре месяце. Император, услышав, что турки так рассеяли наших, очень сильно обрадовался и, отдав приказ, сделал так, чтобы оставшиеся наши переходили Геллеспонт. После того как они уже были по ту сторону, он разоружил их»[210].

Вне всякого сомнения, это умышленное искажение фактов можно отнести на счет сильнейшей неприязни к византийцам. У норманнов она была стойкой, почти атавистической; вероятно, ее подпитывали также рассказы уцелевших норманнов, желавших оправдаться. Однако, на мой взгляд, антивизантийские настроения появились в тексте Анонима позднее и являются следствием продуманной пропаганды Боэмунда; и в этом норманну помогал его хронист. Цель состояла в том, чтобы показать басилевса врагом, которого надлежало сломить ради успеха крестового похода, изменником, сделавшим все, чтобы привести его к провалу. В 1105 году, во время окончательной редакции «Деяний франков», когда Боэмунд старался набрать во Франции воинов для нового крестового похода (против Алексея), размах пропаганды, как мы увидим позднее, стал еще более значительным.

В начале ноября, когда Боэмунд высадился в Авлоне, ни он, ни его хронист еще не знали о недавних событиях. Норманн явно не собирался напрямую нападать на Алексея, который был полон подозрений на его счет, а потому умножил меры предосторожности. До нас не дошло какого-либо послания Боэмунда Алексею, хотя он должен был уведомить басилевса о своем скором прибытии в его земли в качестве союзника, а не врага. Так поступил, к примеру, брат короля Франции Гуго де Вермандуа, отправив басилевсу послание. По мнению Анны Комниной, оно было крайне тщеславным: Гуго потребовал, чтобы его приняли с почестями, соответствующими его положению[211]. Многие ученые, среди которых Поль Риан, Генрих Хагенмейер, Фердинанд Шаландон и Ральф Евдейл, утверждают, что письмо было отправлено из Франции перед отъездом Гуго[212]. Они датируют его июнем; я же, как и Эмили Джемисон, склонен думать, что его отправили позднее, причем из Апулии, когда Гуго, принятый Боэмундом, вместе с братом Танкреда Вильгельмом готовился к плаванию от Бари до Диррахия[213].

Мы ничего не знаем о том, сколько людей последовало за Гуго и Вильгельмом. Их флот попал в жестокий шторм и потерял большую часть кораблей; Гуго удалось спастись — он добрался до берега вблизи Диррахия. Правитель (дука) города помог ему и «предоставил волю, но не полную свободу», как пишет Анна Комнина. Сегодня мы бы сказали, что с Гуго не спускали глаз. Узнав о произошедшем, Алексей поручил дуке Мануилу Вутумиту привести графа Вермандуа в Константинополь, «держа путь не напрямик, а в объезд через Филиппополь, так как боялся продолжавших прибывать кельтских толп и отрядов. Император принял Гуго с почетом, всячески выражая ему свою благосклонность, дал много денег и тут же убедил стать его вассалом и принести обычную у латинян клятву»[214]. Алексею было крайне необходимо — на чем мы остановимся ниже — получить от предводителей крестоносцев гарантии того, что византийские земли, отвоеванные их войсками, вернутся под контроль императора, а не выскользнут из-под его власти. Кажется, что Гуго де Вермандуа не испытывал ни малейших колебаний, принося клятву императору.

Автор «Деяний» излагает события иначе: по его мысли, дука Диррахия (речь идет об Иоанне Комнине, племяннике Алексея) «таил в сердце своем злой умысел»: велев задержать Гуго и норманна Вильгельма, он привел их в Константинополь, где они принесли присягу императору[215]. Пленники! Алексей, очевидно, совершенно не был заинтересован в том, чтобы удерживать в плену двух человек, особенно Гуго Французского. И все же именно в таком ракурсе вести о пребывании Гуго в Константинополе спустя месяц дошли до Готфрида Бульонского, чьи войска 23 ноября подошли к Филиппополису (Пловдиву), где они оставались вплоть до 1 декабря[216]. «Именно туда ему доставили послания о том, что император удерживает в плену брата французского короля Гуго Великого, Дрого и Кларебольда, заковав их в цепи», — в достаточно суровой манере сообщает об этом Альберт Ахенский[217]. Возможно, упомянутые «послания» исходили от норманнов, если не от самого Боэмунда. Возможно даже, что Боэмунд, узнав о приходе большой армии Готфрида, намеревался заключить с ним союз против Алексея. Мнимое «пленение» этих «французов» способствовало этому проекту.