Хроники Птеродактиля - Елена Лобачева

Голова вождя склонилась в сторону Саши:

— Advenrsus necessitatem ne dii quidem resistunt[7], — процитировал Питтак сам себя и буднично посоветовал: — Не лезь, сама поймет, что делать.

Владимир, передав Сашу Питтаку, вспомнил о Юрии — как бы тот не сунулся в дела земные: Надя-то под угрозой.

Не обнаружив Юрия поблизости и решив, что вечность от него не уйдет, Владимир ринулся ко мне:

— Ваша родня — вам и думать. И нечего мне за Ленку мстить. Я и так пострадавшая сторона.

…Ни жизнь этого дурня не образумила, ни смерть. Рыскает здесь, крутится, ищет истину — мучается одним словом, а пользы пока никакой. Ничего, подождем. В одном он прав: Лену я ему не забуду.

«Паршивый мальчишка», — Николай понял подленькую затею Володьки и изо всех сил пытался задержать его в вестибюле института.

— Как же я доеду домой, Володя, — Николай громко увещевал юношу, используя слепоту как шантаж. Не жди Лену, не собиралась она в институт сегодня, это я так, к старому приятелю заехал, к счастью, ты меня и окликнул. Поехали, уважь слепого человека, будь добр.

Схватившись за рукав Володи, Николай силой потащил его к выходу, стараясь не думать о том, что произойдет, если (не дай бог!) они столкнутся с Леной.

Стажировка за границей замаячила на горизонте жизни дочери как спасение от всех непосильных тягот. Николай радовался тихо, боясь спугнуть удачу. С проректором института Николая связывали приятельские отношения еще со времен рабфака. Лену оповестили о стажировке вчера, и она, ничего не соображая, выболтала все Володьке. И что теперь? Этот паршивец наверняка захочет поломать будущее дочери просто так. Чтобы иметь под рукой мою девочку, на всякий случай. Мысли Николая сгущались в горький комок, он прибавил шагу.

— За вами не угонишься, Николай Сергеевич, — Володька старался не пропустить во встречном потоке Елену. «Ишь чего надумала, за границу от него сбежать, диссидентка несчастная. Нет, я такими тылами разбрасываться не привык», — раздумывая, как сорвать стажировку, Володя быстро ввел Николая в подъезд.

Спустя час они сидели с Леной в «Шоколаднице», строя планы на будущее, в котором не было никакой заграницы. А были их общие дела, общая жизнь и общее будущее, где главным должен стать он, Владимир, а не Елена. Так-то: женщина есть женщина.

Так что там, дочка, у вас происходит? Татьяна перевезла Варвару поближе и совсем не чувствует, что под носом делается? Надо бы узнать ей про сына, пока тот еще жив. Да и внук родной как бы не затерялся во времени.

— Хочу к Николаю на могилку съездить, — Варвара стояла у зеркала и примеряла черный пуховый шарф, тонко вывязанный на оренбургский манер. Поворачиваясь так и эдак, посетовала, что волосы седеют нехотя.

— Будь вся седая, шарф бы смотрелся ярче, — поведала Варвара своему отражению.

Татьяна расслабленно улыбалась, радуясь, что угодила подарком. Мать не любила платки, как и не любила вещи, случайно встреченные на ком-то еще. Все у нее должно быть особенным, только для нее созданным. Ажурный шарф ручной работы благородно оттенял все еще не потухшие глаза Варвары…

— По погоде посмотрим. Вот подсохнет, и поедем, помянем нашего Николая, — Татьяна уютно пристроилась на диване, и ей совсем не хотелось на кладбище. — Я на кладбище с похорон не была, боюсь, заблудимся без Любы… Мам, ты в Омске сказала, где найти тебя можно? Как некому сказать? Ну хорошо, что хоть мой телефон у соседки есть. Как зачем? Да хоть из собеса или еще откуда придут. Тебе что, и пенсия уже не нужна?

— Захотят — найдут. Я уже и регистрацию оформила. Так что считай меня подмосквичкой.

— Кем, кем?

— Подмосквичкой. Ну, не из Москвы, а из Подмосковья.

Четыре березы одинаковой высоты окружали могилу с четырех сторон света. Они исправно сторожили покой Николая, давая прохладу в жаркие дни и укрывая от ветра в осенние. Жаркие дни бывали в середине июля, когда память вела на кладбище в день рождения Николая близких ему людей. Осенние дни тоже вспоминались, потому что именно осенью простился Николай с этой жизнью.

Облокотившись на ограду, Варвара осмотрела крест, на который они с Татьяной повесили купленный у входа веночек, и удовлетворенно перевела взгляд на соседний участок. Там было тесно — покоились двое, и, судя по надписям, муж и жена. Муж пережил жену всего на год. «Да, не живут мужики без надзора. Набалованная порода. А жены торопиться не любят. Возьми Любу, — за гостями да за картами ей не то что печалиться, вспомнить о муже иной раз некогда», — Варвара устыдилась своих мыслей, вспомнив, что сама не знает, как бы себя вела, стань вдовой после полувекового брака.

— Не мне судить, — произнесла она вслух.

— О чем ты, мама? — Татьяна выложила на скамейку бутерброды, разлила в пластиковые стаканчики стограммовый шкалик. — Так помянем, что ли?

Березы качнули ветками, и редкое в этом году солнышко высветило незамысловатую трапезу за помин души.

Позже, подъезжая на электричке к вокзалу, Татьяна через вагонное окно заметила двух мужчин. Уже на платформе, проходя мимо, она ненароком обернулась, и — словно острый коготок процарапал что-то внутри.

Ох, Татьяна, Татьяна. Оторвись от своей ненаглядной персоны и посмотри вокруг. Что повело тебя к моему погосту? Нет, не зов души. Это Варвара. И если мать твоя уже сподобилась на что-то толковое, то и ты, надо думать, сподобишься. А на внука своего посмотри пристальнее. Вдруг узнаешь, или сердцем почуешь. А я помогу. Уже помогаю.

— Посмотри на тех двоих, мама. Ничего не чувствуешь? — Татьяна тормошила мать и пыталась удержать ее от быстрого шага. — Погоди, дай вспомнить, откудая знаю это лицо. Защемило что-то внутри, не к добру.

В полуха слушая дочь, Варвара поправила шарф, обвела глазами платформу и, не увидев ничего примечательного, ускорила шаг.

Татьяна замкнулась, вороша скрытые глубины памяти, о которых не знала мать. В этих глубинах сначала едва наметилось, а затем и совсем прояснилось то кувалдистое лицо, черты которого всплыли в памяти из далекого прошлого. Они прошли еще шагов двадцать, когда Татьяна вдруг развернулась и, не обращая внимания на встречный поток, почти побежала к тем двум мужчинам.

— Простите и не удивляйтесь, но… как вас зовут? Просто Степан, а отчество?

Борис, еще не оправившись от заявления приятеля о родстве со старухой, весь обмяк, готовясь к следующему сюрпризу. «Уже не удивлюсь. Не удивлюсь ничему. Пусть будет что будет», — и, свернув остаток здравого смысла в рулон, направился к стоящей вдалеке «Пиковой даме». Именно так он окрестил Варвару, разглядев наконец ее надменно-прекрасный профиль.

— Вам помочь? — Борис потянулся к сумке и почувствовал легкий водочный запах. «Погуляли бабушки… вот и хорошо», — Борис будто раздвоился. Одной своей частью он следил за Степаном, другая изо всех сил старалась удержать старуху. Не просто удержать, а приручить. Ласково и надолго. Взяв сумку, Борис ощутил уверенность (без сумки не исчезнет), замахал Степану рукой — мол, сюда идите, мы вас ждем.

Степан смотрел на Татьяну с нескрываемым удивлением. Имя отца повергло женщину в непонятное волнение. Она вдруг пристально то с одного бока, то с другого, стала разглядывать Степана: прищуривалась, примеривалась и все время покачивала головой. Затем взяла его под руку и буднично произнесла:

— Нас зовут, пошли.

Варвара дождалась дочь, кивнула Степану и хитро добавила:

— Мы старые, денег нет, значит — поговорить?

— Поговорить, конечно поговорить, — Борис, подыгрывая старухе, по-гусарски добавил: — У вас или у нас? Хорошо, хорошо, в следующий раз. Но… телефончиками обменяемся? Опять в следующий раз? Вы не правы, сударыня, два раза таких случайных встреч не бывает.

Понимая, что излишняя настойчивость все испортит, Борис остановился и с тоской проводил взглядом удаляющиеся силуэты. Когда старухи почти скрылись, он одним кивком приказал Степану проследить. Быстрыми шагами, держась на безопасном расстоянии, Степан, смутно догадываясь о причине, двинулся за своей родней.

Глава 11. Сам собой включился торшер

И снова играли в карты. Кон на сей раз был по рублю, навар по пятьдесят копеек. Примитивная простота этой игры увлекала, завораживала и подчиняла. Сдавалось по четыре карты. Играл тот, кто планировал забрать не менее двух взяток. Те же, у кого на руках оказывалась хотя бы одна взятка — вистовали. Ненужные карты можно было сбросить и заменить другими, из колоды. Если играющий брал больше взяток, кто-то проигрывал и повторял денежный кон, давая другим возможность сыграть бесплатно. Если же играющий не добирал две взятки, ставил штрафной кон, двойной. Это было очень приятно остальным. Играющему сочувствовали и одновременно потирали руки, предвкушая новую «резвость» кого-нибудь из играющих и новую возможность снять повторно удвоившийся кон.