Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей - Светлана Абакумова

Торговец кивнул, сделав вид что согласен, сказал: – Мы подождем.

И, молча, они ждали час. Тулан старался даже случайно не оборачиваться на ларь, на бедную Татуану. Чтобы не вспылить, не вытащить оружие и не сорвать всю сделку.

Да. Слуга через полчаса привез на осле золото и камни в сумке. Он быстро понимал мысли хозяина, как все индейцы. Умел!

Вот золото, – сказал слуга. И камни.

Тулан торговцу: – Вот, возьми золото и драгоценнейшие камни.

Торговец: – Этого мало!

Тулан – И дворец в горах в придачу!

Торговец: – И это не вся цена за нее, я же вижу!

Тулан: – Тогда возьми половину моей бессмертной души за ее свободу!

Торговец – Отдай всю душу! Скажи, мне «бери мою душу, змий»!

Тулан крикнул: Бери мою душу за нее!!!

Торговец, кивнув, бросил ему ключ от замка, и нобиль отомкнул замок.

Тулан тут же приказал верному слуге: – Иди же домой! Твоя работа сделана!

Когда тот вышел, нобиль из-под плаща, с бедра, достал нож и заколол торговца двумя точными ударами в сердце. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Татуана сидела, как столб, окаменев в прозрачном ящике. Тулан вытащил ее оттуда. Потом он собрал свое золото и камни, взял мешок с драгоценностями через плечо, предварительно бросив туда необтертый нож, поднял сидящую девушку и за руку повел, почти потащил, за собой.

Тулан воскликнул, глядя назад с гневом: – Камни и золото я забрал, а часть души уже не смогу – души не вернуть! Душа останется навсегда в этом подлом залоге, на пару, вместе с черной душой торговца! Какое мне горе!

и уходя, отряхнул полы одежды, сказав: – Прах сей опасен.

Девушку он оставил на час в придорожной гостинице, в комнате, под охраной своего слуги метиса. Оставил вместе со всеми ценными узлами. А сам пошел домой – чтобы проститься.

Дом ТУЛАНА. Прощание

Тулан приказал слуге: собрать всех в большой комнате.

Они собрались все в одной большой комнате, жена и дети. Хуан Тулан встал и сказал:

Я собираюсь в поход – на подвиг молитвенный, и ближайшие пять лет буду отмаливать грехи всего нашего семейства в горах – в далекой часовне. На нашем роду лежит уже много грехов, мною пролито немало крови и есть одно проклятье. Чтобы род не погиб, не захирел-не пропал, я буду молиться за вас, за всех.

– Да как же так? Ты, отец семейства, что ли вдруг подвинулся на святости, как Савонарола? – вскричала пораженная известием жена.

Хуан Тулан продолжал: – И святые отцы, именем Святого Хуана, поддержали меня и обещали мне молитвенную поддержку. Так и должно быть – кто-то один из рода должен хотя бы часть своей жизни посвятить отмаливанию грехов.

– И я уеду, да, срочно! – закричала Криста, – я поеду с тобой.

Тулан отвечал: Жена ты моя, простись за меня со всеми друзьями и родственниками. Ты останешься здесь, как я сказал. Ты останешься с детьми. Я уеду ночью.

Рассказчик: Много трагических историй начинается так просто, бестрепетно, с короткого шага вбок, в сторону, и мне это кажется страшным. Что ли это жизнь пришивает яркие заплаты на свое протершееся полотно.

Я продолжу рассказ.

Накануне его отъезда ночь была весенняя, светлая и ветреная. За домом волновалась улица, и оттуда долетал под ветром злой и беспомощный лай собак. В ловушке, в саду, сидел скунс и тихо подвывал от боли.

Хуан Тулан не уехал сразу, как того хотел, он лежал на полу, на ковре – на спине, с закрытыми глазами. Криста сидела рядом с ним. Оба молчали.

Наконец жена спросила: – Ты спишь?

Тулан: – Нет, что тебе?

Жена: – А ведь ты меня больше не любишь, жизнь изменилась, всё даром прошло.

Тулан: – Нет, не даром. Вспомни все наше – хорошее. И не говори таких глупостей.

Жена: – Как же я теперь?

Тулан: – А что тебе мешает здесь спокойно жить?

Жена: – Вот ты опять, опять, уедешь сейчас. Раньше в походы, сейчас молиться. А что же со мной будет?

Тулан: – Да все то-же, что и последние годы и месяцы. А потом я же тебе твердо сказал: через 5 лет вернусь, а на следующий год приеду, может тоже, на месяц – зимой.

Жена: – Да, может быть, приедешь. Только раньше ты не говорил мне таких слов «что тебе мешает здесь жить спокойно». Ты меня любил, другие слова говорил.

Тулан: – Да, ты изменилась, трудно узнать.

Жена: – Прошло мое время, как ни бывало…

Тулан: (Он пожал плечами, выдержал паузу) – Я тебя не понимаю. Достань мне мою одежду. Пора собираться.

Она скорбно достала и подала одежду, в том числе новый белый плащ паломника. Жена говорила с ним еще, он отвечал скупо, сам дивясь себе. Обычно ручеек его речи тёк без перерывов.

Тулан жене – Не понимаю, что с тобой стряслось, может туземная лихорадка начинается? Ты нездорова?

Жена: – Оттого и нездорова, что не мила тебе. Чем же я больна?

Тулан: – Ты меня не понимаешь. Я говорю, ум твой нездоров. Потому ты подумай про мой отъезд положительно, что такое-этакое случилось, то и должно было случиться. Почему ты решила, что я тебя не люблю? Одно надо говорить и верить в это, мы с тобой одна семья.

Она не ответила. Светило окно, шумел сад, долетал шум ночного города. Город ночью шумит. Она тихонько сошла с лежака и, гордо расправив плечи, подергивая головой, твердо пошла в своих узконосых туфлях в соседний зал. Он позвал ее по имени: – Криста!

Она вернулась, склонив голову, чтобы он не видал, что все глаза у нее в слезах.

Криста: Что, мой муж, отец моих детей?

Хуан Тулан: Сядь и не плачь. Поцелуй меня, ну?

Он присел, она села рядом, он обнял ее, она затрепетала в рыданиях.

Он покачал ее чуть-чуть, переложил на лежанку и крикнул в двери «Стража! Коней!». Вбежал слуга – оруженосец, неся, как пук тростника, меч, стрелы и кинжал хозяина. Жена закрыла голову одеялом, стараясь не слышать, не видеть всего этого. Слезы душили ее. Она пыталась, затаившись, сжаться и выжить, как-то не умереть от горя. Хуан Тулан тронув ее за плечо и не получив ответа, быстро вышел. Следом заспешил юный оруженосец обычной походкой – ставя при ходьбе ступни носками внутрь.

Рассказчик: Татуана ждала его, выйдя к воротам гостиницы. С серым кроликом в руках. Они быстро погрузили вещи на лам и коней, и двинулись в путь. С ними ехала стража.

Не торопясь, выехали из города. Уже светало. Они были так счастливы своим побегом, что всю дорогу готовы были беседовать, без конца.

С ними ехали несколько воинов из его, нобильской свиты. А как же без них? Им был дан приказ помалкивать, держать язык за зубами. Перед переходом в горах Тулан принес в жертву голубку по-индейски, – в дар языческим богам, хотя и был христианином. Веки белой птицы мучительно дрогнули перед смертью. Тенью промелькнула при этом старушка, божий одуванчик, через тропу она что ли перебежала и скрылась в тени деревьев. Или показалось?

В пути

Хуан Тулан: Я еду второй день с прекрасной женщиной, птицей—цветком, и свитой верных слуг. Слуга, эй! метис, подуди-ка в дуду! Тата-Татуана! Ты и не знаешь, как счастливо будешь жить в моем дворце! – говорил он, заглядываясь на нее, придерживая коня. – Он станет твоим домом, все мои слуги будут служить тебе, и сам Я – последний из слуг твоих. Все для тебя!

(Она улыбалась).

Хуан Тулан: Там всё твое! Ты сокровище, а я покупатель бесценных сокровищ! Да, ты стоишь той души, которую я отдал за тебя! Лежа в гамаках, мы будем смотреть, как встает и садится солнце, и слушать в сладком безделье сказки старой Бабки—Заплатницы. Тут девушка сказала «Нет», услышав про ведьму (ей вспомнилась сцена ее похищения)…

Хуан Тулан продолжал – Она знает о судьбе каждого. Знает твою и мою судьбу. Если ты спросишь ее, узнаешь что…, – продолжал он.

НЕТ! – еще раз сказала девушка.

Тулан: Ну что ты капризничаешь! Нет, так нет. Хотя, старая каргуша вынянчила всех моих детей, да и меня тоже.

Он был в золоте, в кольчуге из металлических пластин и кожи, покрытых золотой вязью, а на плечах его лежал плащ из теплой шерсти. Богато!

К ночи они расположились на ночлег.

Тулан: – Меня знобит от любви. 10 всадников свиты кажутся мне тенями сна! Жар ночной рвет меня изнутри. И это все из-за тебя! (укорял он Татуану).

Рассказчик: Девушка смотрела по сторонам и видела, как все яркие цвета дня переходят в синий и тают вдали. В горных ущельях, у их оснований, вился дымок – туман. Она сделала руками движения танца, неведомого танца, двигаясь лишь на месте.