Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты знаешь, чьи это картины? — показала Ли Мэй на подсвеченные щиты по правой стороне перехода.
Мы проходили мимо «Подсолнухов».
Я улыбнулся.
— Конечно.
Пока я рассказывал ей об увлечении Ван Гога Азией, его опытах с тростниковой палочкой вместо кисти, дзэнских мотивах «Кипарисов» — Ли Мэй не отрывала от меня взгляда.
Из гомонящего туннеля мы выбрались на воздух, поднялись по небольшой лестнице и оказались на неширокой полосе набережной.
Царапал полотнище неба шпиль телебашни. Каменным цветком тянулся ввысь небоскреб Цзиньмао. Темнел плотный строй высоток Пудуна.
Низким отрывистым гудком сигналил здоровенный черный теплоход. Несколько барж с кранами спешили куда-то, вспенивая грязную воду.
Мы подошли к ограждению. Ли Мэй встала у перил. Я осторожно положил руки ей на плечи. Так мы простояли минут пять, разглядывая противоположный берег.
— Ты был на телебашне? — повернув вполоборота голову, спросила она.
Я едва удержался, чтобы не поцеловать ее.
— А... да... один раз, — ответил растерянно. — Но было еще пасмурней, чем сегодня. Ничего сверху не разглядел.
— Там, в башне, есть хороший музей истории города.
— Да, хороший. Хотя, знаешь, я не особо люблю музеи.
— Почему?
— В них нет жизни.
Она засмеялась:
— Ты смотрел фильм «Хэллбой?»
— Нет.
— Там герой говорит про музеи, как ты: подделки и репродукции.
— Он прав.
— Вы с ним немного похожи. Не внешне, нет. Характером.
Она стала рассказывать мне про краснолицего и рогатого героя фильма. Я слушал, замерев: во время рассказа она откинула голову, почти прикоснувшись к моей груди.
— Он, наверное, несчастный парень... — заметил я.
— Почему?
— Если у него рога...
Пробовал объяснить, что значит для русских «рогоносец», но смущало и мешало объяснению английское «horny», да и китайцы, как оказалось, признаком обманутого мужа считали не рога.
— У нас говорят — «зеленая шапочка», — пояснила Ли Мэй. — Если мужу изменяет жена, такой человек должен ходить в зеленой шапке.
— И что, ходят?
— Нет, — засмеялась она. — Только иностранцы. Иногда, зимой.
— Хорошо, что сказала. А то вдруг бы купил...
— Ты ведь не женат. Так что можно.
— Зато другие этого не знают.
— Верно...
Помолчала. Вдруг развернулась и с любопытством спросила:
— А ты не был женат раньше? Почему до сих пор один?
Врать или не врать — пронеслось в голове.
— Был. Но уже давно. Там, в прошлой жизни, в России.
— А дети? Есть дети?
— Нет.
Она приложила руку к моей груди.
— Извини, — взглянула проникновенно.
Видно, на лице моем все же отразилось что-то такое...
— Ерунда. Расскажи мне еще что-нибудь.
— О чем?
— Не знаю... Мне интересно, чем иностранцы отличаются от китайцев. Вот видишь — у нас рога, у вас зеленые шапки...
— Ты умеешь считать по-китайски? Показывать на пальцах?
— Нет.
— Смотри. До пяти — как у вас, по количеству пальцев. А вот как показать шесть?
Я растопырил пальцы на левой руке и поднес их к мизинцу на правой.
— Вот... — улыбнулась она. — Видишь, неудобно. Обе руки заняты. А надо вот так.
Она изобразила нечто вроде жеста, каким показывают телефонную трубку или бутылку спиртного — кулак с оттопыренными мизинцем и большим пальцем.
— Семь, — показала она собранные в щепотку три пальца, как в православном крещении.
Я старательно повторял.
— Восемь.
Так изображают пистолет.
— Девять.
Согнутый крючком указательный палец.
— Десять.
Ли Мэй сложила крест из двух указательных.
— Вот это будет твое домашнее задание. Ты ведь задаешь студентам? Вот и тебе. Выучишь и покажешь мне в следующий раз.
«В следующий раз!»
Тихая сумасшедшая радость. Конечно. Обязательно.
Возле нас собралась кучка людей. Китайцы — люди повышенной, почти болезненной любопытности. Ссора двух старушек из-за пучка зелени на рынке, перебранка между водителями мопеда и автомобиля, лаовай, завязывающий покрепче шнурок на ботинке, собачка, тявкающая на прохожих, — вокруг всегда находятся благодарные зрители. Если же случается потасовка между двумя мужиками, — чаще всего это «схватка на пальцах», когда оппоненты трясут друг перед другом указательными пальцами, тычут ими в лицо и истошно орут, — толпа собирается самая внушительная.
Зрители внимают уроку счета на пальцах. Ближайший из них, дедок в кепке-маоцзэдунке, стоит почти вплотную. Вслушивается, приоткрыв рот, и пристально, точно подозревая в мошенничестве, разглядывает наши руки.
— Если сейчас кто-нибудь из них полезет практиковаться в английском...
Я начал заводиться, и Ли Мэй, прыснув от смеха, потащила меня прочь.
Почти бегом мы добрались до высоких стел в конце набережной. Вокруг памятника было почти безлюдно. На широкой гранитной плите блестели иероглифы. Несколько человек бросали монеты куда-то вниз — за ограждение, окружавшее небольшую площадку посредине.
Мы подошли ближе.
Сооружение походило на бетонный колодец. Внизу плескалась вода и виднелся деревянный островок, усыпанный мелочью.
— Там живут черепахи, — сказала Ли Мэй. — Если кинуть монетку и попасть, это хорошая примета: черепахи приносят долголетие.
В воде я разглядел несколько темных округлых силуэтов. Одна черепаха подплыла к островку, высунула из воды смешную голову и положила на мокрое дерево передние лапы-ласты.
Судя по оживлению бросателей монет, целились они как раз в черепаху. Легковесные цзяо[6] цели не достигали, и тогда в ход пошли увесистые юани. Когда одна из монет под восторженное «ай-я!» публики чиркнула по панцирю черепахи, та поспешила снова скрыться в воде.
— Будет жить долго... — сказал я, больше имея в виду расторопную черепаху.
За памятником, на реке, снова загудел теплоход. На этот раз долго и протяжно.
— Сколько ты хотел бы прожить? — вдруг спросила меня Ли Мэй.
Пожал плечами.
— Не знаю. Зависит от того, как. Если счастливо...
— Да, конечно, счастливо. Сколько?
— Иногда достаточно и одного дня. Такого, как сегодня.
Прежде чем она успела спросить что-нибудь еще, обнял и притянул к себе.
Она вздрогнула, на мгновение уперлась ладонями в мою грудь, как тогда, в автобусе, откинула голову, скользнула взглядом куда-то в сторону.
— Нет, здесь люди...
— Я знаю... — сказал я, склоняясь к ней.
Наши губы почти касались друг друга.
Сердце мое обмирало.
Руки Ли Мэй обняли меня за спину.
— Но люди... — сказала она опять, на этот раз едва слышно.
— Пусть смотрят...
Губы ее, теплые, чуть напряженные, слились с моими. Она закрыла глаза. Расслабляясь, ответила на поцелуй. Я гладил ее волосы, отрывался от губ и целовал шею, скулы… брал ее лицо в ладони, касался губами век, бровей, лба... вдыхал аромат ее духов, кожи, волос... смотрел на ресницы, на изгибы ушка, на тонкие волоски у шеи, не попавшие в собранный резинкой «хвост»... Сознание мое уплывало — я не видел ни зданий напротив, ни глазевших на нас туристов, не слышал сигналов машин и гудков с реки. Все исчезло, осталась только Ли Мэй — вкус ее губ, теплота дыхания, упругость тела...
...Мы не сразу заметили, что начало накрапывать. Стояли, обнявшись, вжимаясь друг в друга. Лишь когда дождь пошел сильнее, очнулись, одновременно посмотрели вверх, потом друг на друга и засмеялись.
Лицо Ли Мэй разрумянилось, по-детски совсем. Уши пунцово горели.
Она отвела взгляд, прикрыла глаза рукой. Покачала головой.
Небо проседало, наползая на пик телебашни. С той стороны реки тянулась серая бахрома дождя. Частые капли намочили плитку площади, рябью покрыли воду в черепаховой заводи.
Волосы Ли Мэй блестели от влаги.
— Бежим! — сказал я.
Держась за руки, забежали на веранду кафе. Сели за столик.
Сквозь мокрый пластик крыши виднелись темные пятна — голуби, сидевшие поверху, нахохлились, но не улетали.
Нам принесли кофе.
Румянец на щеках Ли Мэй почти угас, только уши краснели по-прежнему, как у ребенка.
— Все видели... — сказала она, вновь качая головой. — Что они подумают?..
Взял ее за руку.
— Это не их дело. Они если и видели нас, то в первый и в последний раз в жизни. Забудь о них.
— Я первый раз целовалась с парнем на людях...
— А раньше?
— Только один раз... В школе. Но никто не видел!
— Один раз?!
Ли Мэй кивнула, высвободила руку и закрыла ладонями лицо.
— Почему ты любишь меня? — спросила, не убирая рук.
— Потому что я люблю тебя. И я рад, что ты знаешь это.
Убрала руки, сложила их на столе. Внимательно и серьезно взглянула на меня.
— Конечно, знаю. Ты ведь поцеловал меня. И я поцеловала тебя.
«В ее возрасте, — вспомнил я, — у Инки уже было два аборта...»