Коммунальные конфорки - Жанна Юрьевна Вишневская

что их звали женскими именами, меня не удивляло, бабушкину корову, например, звали Маня, но что делали коровы на танковых полигонах, я так и не понял, хотя их там, похоже, было много, и имена у них были довольно редкие даже по городским понятиям.

Так, однажды к нам пришла бабушкина приятельница, которую звали Регина. Я, желая блеснуть воспитанием, вежливо поздоровался и неуклюже попытался сделать приятное, сказав, что таким красивым именем звали корову, которую дедушка доил в армии. Комплимент, как и вечер, не удался, дама ушла, даже не попробовав бабушкиных фирменных булочек с корицей, а дедушка свалил к соседу, обруганный и бабушкой, и мамой. Досталось и папе, который попытался заступиться, аргументируя, что он бы тоже доил, если бы на флот пускали коров или хотя бы коз. Мама отбрила, что, судя по папе, на кораблях и так одни козлы и бараны. На этом все надулись и разошлись по углам.

Я же, послонявшись от папы к маме в безуспешных попытках их помирить, отправился вслед за дедушкой в квартиру ниже этажом.

Там была коммуналка с тремя жильцами. Кто-то в паспортном столе был, по-видимому, большим поклонником русской литературы девятнадцатого века и поселил в одну квартиру слесаря Мазаева, учительницу Зайцеву и старушку Некрасову.

Точную дату рождения Клавдии Мефодьевны Некрасовой не знал никто. Казалось, что она жила в своей комнате с окнами во двор со дня постройки дома. Сколько я ее помню, она не менялась, ходила в одном и том же драповом пальто, лишь летом переодеваясь в вязаную кофту, и в неизменном фартуке и платочке. Карманы фартука словно были бездонными. Она доставала оттуда конфеты детям, корм голубям и даже косточку для Двойры. Расул поставил для Мефодьевны скамеечку перед парадной, во дворе, там она и сидела часами, если позволяла ленинградская погода. Все мамаши оставляли ей коляски, пока бегали по магазинам, а она с удовольствием нянчилась с младенцами, подкидывая их на еще крепких руках.

Каждый день она неизменно следовала с бидончиком в магазин-низок, покупала литр молока и четвертушку круглого за шестнадцать копеек, раз в неделю кусочек постной грудинки, и там по мелочи – пару картофелин, свеклу, кочан капусты. Никогда не лезла без очереди, хоть и пропускали, отрицательно качала головой и терпеливо ждала.

Продавщица Нина, завидев ее, зычно спрашивала:

– Ну что, Мефодьевна, как всегда?

Старушка Некрасова согласно кивала и протягивала чистый бидончик. Осмотревшись, просила сто граммов ливерной или сто пятьдесят российского.

Бабушка как-то спросила:

– Что ты, Мефодьевна, каждый день ходишь? Давай мы тебе по-соседски поможем – на зиму мешок картошки притащим, или продуктов на неделю принесем.

– Нет, Генечка, спасибо! Я сама. Знаешь, пока двигаюсь – живу.

Что ж, это как раз было понятно.

Так и ходила бы Мефодьевна себе в магазин каждый день, да, на беду, в школе начали проходить Гайдара – «Тимура и его команду».

* * *

Тут требуется небольшое отступление.

Литературу в четвертом классе местной школы преподавала Ольга Альбертовна Зайцева, жившая в квартире с Мефодьевной.

Ее дед, Илья Евсеевич Зайцев, был зажиточным купцом, держал небольшое кожевенное производство, имел свой дом в Санкт-Петербурге и загородное имение в поселке Ильжо неподалеку от Луги. Во время революции купца, как водится, пристрелили, безутешную вдову с детьми уплотнили. Оставшиеся Зайцевы сгинули во время войны, а кого не дострелили немцы, тех сгноили в лагерях сталинские соколы. Чудом выжила одна Ольга Альбертовна. Дом, где ее семья жила раньше, экспроприировали, в комнате, которую ей оставили, находиться было морально тяжело, и путем несложного обмена она получила жилье в коммунальной квартире на улице Воинова.

Переехала с нехитрым скарбом: старинными фотографиями и какими-то дорогими сердцу мелочами, которые удалось сохранить в революционное лихолетье и не обменять на еду во время войны. Да и это почти все пропало в пятидесятые, когда уводили мать Оленьки по доносу соседки, метившей на одну из комнат Зайцевых. Саму Олю почему-то не тронули – может, просто-напросто про нее забыли. В Ленинграде ей попасть в институт не светило, поэтому она уехала к тетке в Воронеж, закончила там педагогический факультет, поработала по распределению в Кустанае, а потом все-таки перебралась в Ленинград и устроилась работать в школу учителем русского и литературы.

Жила Ольга Альбертовна весьма скромно, все, что оставалось с небольшой учительской зарплаты, тратила на книги. Соседи ее уважали и жалели, очень уж она была какая-то не от мира сего и терялась, как крот на свету. На ней в очередях всегда заканчивались продукты, билеты в театр, в кино и так далее. Мужчины, видимо, тоже закончились, потому что к своим почти сорока она замужем не побывала, да и не замужем была тоже не очень часто и неудачно. Детей от этих неудач, к счастью или к несчастью, не было.

Но учительницей Ольга Альбертовна была хорошей, ребята ее любили и кнопки на стул не подкладывали. Что с нее возьмешь? К завучу или директору не побежит, только виновато улыбнется, очки поправит и как ни в чем не бывало продолжит о творчестве Пушкина рассказывать. Даже зачинщикам бузы не по себе становилось. Весь интерес пропадал, не начавшись. Оценки она всегда самые лучшие ставила, но, как ни странно, ее ученики все первые места на районных олимпиадах занимали. Даже двоечники подтягивались и начинали писать одноклассницам стихи с банальными рифмами «кровь – любовь» и «глаза – гроза».

Старшеклассники же шли дальше, заимствуя известные строчки, но выдавая за свои, переделав только пару предложений. Разомлевшие одноклассницы прощали столь явный плагиат.

Твои глаза как два тумана,

Как два прыжка из темноты.

Каким путем, каким обманом

За партой оказалась ты?

Так что уроки Ольги Альбертовны даром не пропадали.

Гайдара она преподавала с таким комсомольским задором и искренностью, что отрядов тимуровцев в нашем и близлежащих дворах сформировалось больше, чем нуждающихся стариков и старушек. Наверное, средневековые рыцари так не боролись за руки и сердца прекрасных синьор, как юные тимуровцы за местных пенсионеров.

Сначала старое поколение отнеслось к помощи даже с восторгом. Ну а кто откажется, чтобы и мусор вынесли, и пол помыли, и в магазин сходили? Но отрядов было много, а старушек мало. По прошествии нескольких дней, когда в квартиру Клавдии Мефодьевны позвонили в течение часа четыре раза с предложением вынести мусор, добрая старушка осатанела. Ей не давали возможности самой сходить в магазин, лишив тем самым мелких ежедневных радостей. Она пыталась прошмыгнуть утром, пока дети спят, но не тут-то