Большой Гапаль - Поль Констан

И они прошли по ту сторону зеркала.

— Месье, — сказала Аббатиса, обращаясь к господину де Танкреду, — у вас презабавный вид, как будто недавно вы лицезрели призрак, ваши глаза так прикованы к тому, что вы только что видели, вы даже не заметили нашего появления. Что там такое?

— Ничего, Мадам, — смутившись, ответил молодой человек.

— Господин де Танкред, вы желаете убедить нас, будто ваши глаза — всего лишь некие предметы, которые могут бросать взгляды, кокетничать и исторгать слезы при звуках полкового барабана. Вы закрываете их, вы перескакиваете ими с предмета на предмет, и вы не умеете ими пользоваться? Отвечайте же, что вы видели.

— Ничего, Мадам, только большое зеркало в богатой раме, правая часть которого слегка закрыта красным занавесом.

— А что в зеркале?

— Ничего, взгляните сами, Мадам, зеркало очень темное, там только мое отражение…

— А кроме вас, что вы там прячете за собственным отражением?

— Мадам, в глубине, возле камина, это, очевидно, служанка, она складывает одежду…

Присутствующие хранили тишину, все глаза были устремлены на господина де Танкреда в ожидании, что он скажет еще.

— …Две женщины, обе такие прекрасные, я даже не знаю, какая из них более красива, они стоят одна подле другой и разглядывают нас, как на спектакле.

— Вы видите их глаза?

— Нет, Мадам, не вижу, ведь они смотрят на меня.

— Эмили-Габриель, — позвала Аббатиса, повернувшись к девочке, — подойдите и встаньте рядом с господином де Танкредом, вам нужно столько сказать друг другу, ведь вы оба можете смотреть из глубины на поверхность, это преимущество юности.

И она подала руку некоему старому воздыхателю, который, подобно ей, умел смотреть только вперед.

12

ГОСПОДИН ДЕ ТАНКРЕД

— …Вот так и случилось, — рассказывал потом господин де Танкред, — что я, поступив на службу к тете, оказался у ног племянницы!

Панегирист, коему довелось выслушивать это признание, прекрасно знал, что все произошло не просто так, а по особой воле Софии-Виктории, которая называла господина де Танкреда не иначе, как Черновичок.

— Отчего же Черновичок, Мадам? — поинтересовался Панегирист, которому нужно было все прояснить.

— Черновичок, Месье, — это слово я изобрела сама, я называю так мужчину, которого вручаю молодым девушкам, дабы они получили возможность заострить свои зубки и коготки, изведать свое сердце, испытать на ком-то свои глупости и отточить свой стиль. Чтобы они, исписавшие столько страниц, смогли наконец услыхать, что говорят мужчины о предмете, в котором они весьма немногословны.

Эмили-Габриель — таковы были правила игры — совершенно не подозревала о тетиной затее. Но она, считавшая себя до сих пор весьма счастливой, стала ощущать себя счастливей во сто крат с тех пор, как господин де Танкред принялся следовать за нею по пятам. Но, будучи столь счастливой, она не осознавала, что раньше была счастлива в меньшей степени. Она принимала все как есть, подобно тому, как по утрам мы восхищаемся зарождающимся днем, нисколько не упрекая ночь за то, что та была слишком темна.

Аббатиса наблюдала, как они бесконечно прогуливаются по аллеям туда и обратно, подобно людям, которым есть о чем поговорить. Эмили-Габриель шагала резво, внезапно останавливалась, вновь пускалась в путь, сделав полуоборот, вдруг застывала прямо напротив господина де Танкреда, затем, неожиданно повернувшись, оказывалась у него за спиной, и он вынужден был повернуться тоже. Они продолжали путь вместе, так доходили до конца аллеи, тут же поворачивали назад и расслабленно вышагивали в обратном направлении.

— Что она ему говорит? — гадала Аббатиса.

Господин де Танкред все время прыгал, сначала через бордюры газонов, потом через изгороди, это был подвиг, который не повторялся со времен тети Розамунды; он прыгал через все, что только можно было перепрыгнуть, но больше всего он прыгал там, где не было никаких препятствий. Он прыгал, соединив ноги и отбросив их вправо, он прыгал, отбросив их влево, прыгал прямо вверх, прыгал, вытянув руки над головой, прыгал, что называется, штопором, а также расставив ноги колесом.

— Что может он ей говорить? — спрашивала себя Аббатиса.

— Тетя, Тетя, — доверчиво шептала ей Эмили-Габриель, — я просто очарована господином де Танкредом.

— Он делает вам красивые комплименты? Рассказывает прекрасные истории?

— Нет, ничего такого, Тетя, — отвечала Эмили-Габриель, еще немножко запыхавшаяся.

— Он признается вам в любви?

— Нет, тетя, он вообще ничего не говорит. Я думаю даже, что он вовсе не умеет говорить. Он прыгает.

— Это я видела.

— Я пытаюсь делать, как он. Мы делаем с ним упражнения, к которым я, по правде сказать, совсем не была готова.

— Как? Вы целыми днями бегаете?

— Да, мы бегаем, Тетя, бегаем друг за другом, бегаем рядом, бегаем и вдоль, и поперек. Он всегда выигрывает.

— И вам нравится это, Дочь моя?

— Мне нравится это больше всего на свете, и если позволите, Тетя, ведь еще не совсем стемнело, мне бы хотелось побегать еще!

Утром Аббатиса увидела их в большой библиотеке, где Эмили-Габриель имела обыкновение заниматься. На столе лежала груда книг, которые господин де Танкред раскрывал и перелистывал с видом знатока. Так-так, подумала Аббатиса, вот и сильная сторона нашего прыгуна. Потом она повстречала их в картинной галерее, где господин де Танкред, проходя вдоль стен, с серьезным лицом поворачивал голову направо, налево, чуть отступал, подходил поближе. Прекрасно, сделала вывод Аббатиса, это еще и любитель искусства, и она удалилась на цыпочках, в ожидании, когда Эмили-Габриель придет к ней делиться впечатлениями.

— Вы даже не представляете, Мать моя, как сильно я люблю господина де Танкреда.

— Очевидно, вы обнаружили, что он очень много знает и разбирается в живописи, вероятно, он обратил ваше внимание на какую-нибудь картину, которую вы прежде не замечали, или перевел вам некий трудный пассаж, которого вы не знали?

— Да нет же, Тетя, нет, ничего такого не было. В том-то и дело, он необыкновенный, я таких прежде не встречала, он не умеет ни говорить, ни читать, он не умеет смотреть. Что может быть чудеснее? Он вообще ничего не умеет.

— Так вы желаете стать его наставницей, обучить его всему, что знаете сами? Вам нравится иметь подле себя мужчину, неумелого, как ребенок?

— Вовсе нет, Тетя! Разве можно научить черепаху ползать или бабочку — порхать с цветка на цветок! Господин де Танкред принадлежит к той категории людей, которых философы называют Человеком Естественным. Он как добрый дикарь. Все мужчины, с которыми мне доводилось беседовать прежде, разговаривают, философствуют, цитируют книги, анализируют картины. А он чист, как только что родившийся агнец, до которого страшно даже дотронуться, чтобы не повредить белоснежной шкурки, он как Адам до падения, еще не помышляющий о фиговом листке, как мужчины с островов Фортуны, одетые лишь в свою улыбку.

— Так вы занимаетесь философией, вы представляете себя путешественницей, вы изучаете его нравы?

— Ну да, Тетя, он мой учитель. Он учит меня, как перелистывать книгу, не читая, как смотреть на картину, не видя ее. У меня уже хорошо это получается, Тетя. Но я должна оставить вас, господин де Танкред обещал показать мне, как можно играть на музыкальном инструменте, не извлекая звуков!

Она просто издевается! — не могла сдержать гнев Аббатиса, — я воспитывала ее на великом и возвышенном, а она радуется рядом с этим ничтожеством!

Эмили-Габриель вовсе не издевалась, она действительно считала господина де Танкреда личностью выдающейся. Когда, увлекши ее к дереву, он нацарапал на коре сердце, пронзенное стрелой, она убедилась, что любовь ее не осталась без взаимности. Какой очаровательный способ признания, и какой оригинальный к тому же! Аббатиса предостерегала ее против лживых речей, вычурных комплиментов, предложений, высказанных на языке змея-искусителя, каким мужчины обычно пользуются, чтобы соблазнять женщин… а тут господин де Танкред просто нарисовал сердечко, причем таким способом, какого раньше она никогда не встречала, нарисовал при помощи инструмента, не похожего ни на кисть художника, ни на перо писателя, господин де Танкред специально изобрел его ради нее, да и нарисовал он его там, где даже представить себя было нельзя, в секретном местечке, на дереве, которое будет расти, становиться шире, взращивая меж ветвей нежную тайну, которая тоже будет расти и набираться сил вместе с деревом.

И вот теперь господин де Танкред присаживается на корточки на аллее, посыпанной песком, и чертит такое же сердце. Затем стирает его, чуть отступает назад, чертит новое, снова стирает, пока Эмили-Габриель, отведя его руку, не обводит рисунок каемкой белого песка, а то, первое, — веночком из маргариток. Она присоединяется к нему и рисует свое первое сердце, оно меньше, чем то, что нарисовал господин де Танкред, и рука слегка дрожит, она хочет его переделать, но он не дает и обводит сердце, словно крепость — насыпью, маленькими камешками. Стоя рядом, они по очереди рисуют сердечки, и вот они уже повсюду на аллее, до самых деревьев-фигур, где песок мельче.