Первый рассказ - Геннадий Федорович Лазарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И еще он винил Савича в том, что перенял от него частицу подозрительности к людям, и там, в колонии, она укрепилась.
После колонии домой не вернулся. Он все еще начинал жизнь, и хотел делать это один. Нина писала ему. Просила приехать. Но с ним случилась новая история…
Савич, кажется, дремлет. Тропинин забывает о нем. Ничего, что снаружи льет холодный дождь. Дождь будет всегда. Вот и дамочка в каком-то смятении… А этот чернявый пианист знает, о чем сказать. Он не жалеет и не обманывает. Он, как мудрый старец, без страха заглядывает тебе в душу и, не спрашивая, по-хозяйски прикидывает, что бы там поправить… Дождь был и будет. Надо бежать отсюда, пока отвык…
Женщина шепчет:
— Юрий Петрович, я сейчас уйду.
Савич отрицательно качает головой.
— Юрий Петрович, я не могу больше здесь.
Тропинин, подавшись вперед, слушает женщину. Она резко оборачивается:
— Вас интересуют чужие разговоры?
Ее чистое, слегка напудренное лицо так близко, что, глядя на Тропинина, она косит глазами. Тропинин опускает голову.
— Ненормальный какой-то…
Она отворачивается.
Со сцены доносится только шум. Неестественно дергается у рояля чернявый пианист.
Тропинин протягивает руку к женщине, хочет тронуть за плечо, но это получается у него грубо. Женщина вскакивает.
— Безобразие!
Тропинин не узнает свой голос:
— Не верьте ему, уйдите.
Как-то неохотно встает Савич. Засунув руки в карманы, повертывается к Тропинину.
— Вам чего, собственно? Вы пьяны?
И по тому, как Савич отвел глаза, Тропинин понял: узнал. Он тоже встал.
— Я уже сказал…
И не договорил: за рукав тянула женщина с программками.
— Гражданин, немедленно выйдите. Я позову милиционера.
Тропинин покорно пошел за ней. Чувствовал он себя скверно. Хотел извиниться, но в дверях, совсем растерявшись, почему-то сказал:
— До свидания.
Сзади только хлопнула дверь.
И он снова стоял, привалившись к колонне.
Не услышал, как снова хлопнула дверь и кто-то подошел к нему. А когда почувствовал на плече чью-то руку и, обернувшись, увидел милиционера — не удивился.
— Пойдем, — сказал милиционер и показал в темноту.
У освещенного подъезда большого дома милиционер остановился. Теперь Тропинин разглядел: это был Савич.
— Заходи, — сказал Савич, показывая на дверь.
Они поднялись на третий этаж. Савич позвонил. Им открыла пожилая женщина, молча пропустила их. В коридоре Савич сказал:
— Ну вот… Раздевайся.
Снял шинель, фуражку. Остался в гражданском костюме. Глянув на безучастно стоящего Тропинина, усмехнулся:
— Не хочешь? Проходи так.
Комната, тесно уставленная мебелью, с множеством красивых мелочей, отдавала каким-то вдовьим уютом.
— Садись. От этого хуже не будет.
Они сели у стола в мягких креслах. Савич подвинул Тропинину шкатулку с папиросами. Молча закурили.
— О чем мы сейчас думаем? — начал Савич, загадочно улыбаясь. — Наверное, о том, как однажды встретились. Так?
Тропинин угрюмо кивнул. Савич перестал улыбаться.
— Сегодня я тебя понял… Жалко Верочку. У нее подлый муж… Но это совсем другая музыка…
Было видно, что он не курит: неумело потушил папиросу.
Вошла пожилая женщина, поставила на стол тарелку с горкой пирожков, кофейник. Бесшумно вышла.
Савич разлил кофе.
— Да, брат, видно и тебя судьбишка не жалует. Вид у тебя… один фонарь под глазом чего стоит! Впрочем, ни о чем не спрашиваю. Не поверишь, до смерти надоело слушать вранье!.. Ты ешь, Тропинин.
Тропинин курил. Спросил равнодушно:
— А если я все-таки рискну говорить правду?
— Я, может быть, не о тебе. — Савич начал мять новую папиросу. — Встретил тебя и подумал: врач после больного моет руки. Там все проще и чище. Даже смерть… Того старика-татарина я помню не хуже тебя…
— Почему? — невольно спросил Тропинин.
— В какой-то мере мы соучастники: ты совершил преступление, я — не предотвратил его… А обязанность наказывать? Здесь мы расходуем нечто большее, чем пенициллин и касторку. — Савич криво усмехнулся. — Я не жалуюсь тебе. Я только сказал, что хорошо помню старика-татарина.
— Зачем вы привели меня сюда?
Савич внимательно посмотрел на Тропинина.
— Зачем?.. Ты извини… Хочу задать тебе один вопрос. Ты должен понять, почему я спрашиваю.
Тропинин молча пожал плечами.
— Вот мой вопрос: тебе трудно сейчас?
И по тому, как Савич начал разговор — болезненно и жестоко, Тропинин понял: вопрос был не красивым жестом, не служебным сочувствием, а настоящей человеческой тревогой. Понял и причину его: подозрительный вид Тропинина, его странное появление в филармонии были за пределами легких догадок.
Наверное, впервые посмотрел на Савича доверчиво и просто.
— Я лучше расскажу о себе.
Савич ободряюще кивнул.
— Освободили раньше срока. Поехал на разработки железной руды. Велись вскрышные работы. Устроился подрывником. Работа так себе, да и место глухое… Однажды перед взрывом слишком поздно заметил (был старшим), что в зоне остался человек. Побежал за ним. Глупо было бежать. Мне глаз выбило, а его совсем… Семья большая осталась. Когда вылечился — стал помогать. Отдавал все. Четыре года жил с ними. Теперь отказались: подросли. Вот и приехал…
— К отцу?
— Нет. — Тропинин тяжело вздохнул. — Только не сейчас. Уеду. Потом, может быть…
— Тебе видней, — согласился Савич.
Он улыбнулся. Прошелся по комнате. Склонившись над Тропининым, доверительно сказал:
— О Верочке плохо не думай. Пока только знаю, что жалеет меня. Дружила с моей женой. — Заметив, как Тропинин внимательно осмотрел комнату, пояснил: — Да, я теперь холост… Год назад, когда с женой поздно возвращались домой, на нас напали. Хотели покончить со мной. Она защищала меня, когда я уже был без сознания, и погибла…
Савич подошел к окну. Долго смотрел в темноту. И опять Тропинин подумал, что и этот разговор непременно должен был произойти, потому что настало время думать иначе, и Савич помог ему в этом. И не потому, что услышал что-то особенное, а просто открыл в Савиче то доброе и мужественное, которое не мог заметить раньше.
Тропинин собрался уходить. Савич спросил:
— Куда теперь?
— В Тюмень.
— Что ж, счастливо… Ты постарайся забыть эти передряги. Скверно жить прошлым…
…Чтобы поехать на вокзал, Тропинину нужно было свернуть к трамвайной остановке. Но он забыл об этом, и только остановившись на перекрестке в двух кварталах от знакомого дома, понял, что идет все-таки к Нине.
«Пойду, еще раз посмотрю на ее дом — и все», — решил он.
У подъезда еще издали увидел две неподвижные фигуры.
«Может быть, и она…
