Порожденная иллюзией (ЛП) - Тери Браун

Я все еще смотрю на листовку и вспоминаю тот первый раз, когда мама сказала мне, что Гудини мой отец. Мне года четыре или пять, и это тот редкий случай, когда она не работала и не проводила время с каким-нибудь джентльменом. Не помню, как назывался город, но он казался милым: с чистыми тротуарами и сверкающими витринами магазинов. Мама купила мне леденец на палочке, и, пока мы прогуливались рука об руку, я облизывала сахарную сладость. Солнце приятно припекало спину, и мама объясняла мне разницу между шляпкой, которая в любые времена будет смотреться великолепно, и той, что устареет уже через год. Помню, что больше интересовалась леденцом, чем мамиными словами, но было приятно, что она говорит со мной как со взрослой. А потом она вдруг застыла, глядя на гигантскую афишу в витрине.

– Что это, мамочка? – спросила я.

На секунду показалось, что мама промолчит, но потом она наклонилась и подхватила меня на руки. Помню, как извивалась и вырывалась из ее объятий, не желая, чтобы со мной обращались как с младенцем на людях, но мамины руки сжались крепче, и я затихла.

– Смотри, kis szerelem9, – мягко произнесла она, перескакивая на родной венгерский, на котором разговаривала все реже и реже. – Это твой отец.

Я растеряно озиралась по сторонам, пока мама не указала на афишу. И тогда я увидела изображение мужчины, чьи глаза, казалось, смотрели прямо на меня.

– Этот человек – мой отец?

Должно быть, игра света, но на мгновение мне показалось, что мы стоим там все вместе, втроем. Но это было лишь наше с мамой отражение в витрине. Той ночью мама впервые рассказала мне, как они с Гудини встретились и как появилась я.

Интересно, что-нибудь в ее истории было правдой?

Положив листовку на место, я беру приглашение, которое вручил мне зазывала. Ипподром находится на шестой авеню – не так уж и далеко отсюда.

Снова спрятав свою коллекцию, я быстро обедаю и надеваю пальто. В октябре во второй половине дня солнце светит гораздо слабее и дает меньше тепла. Прежде чем отправиться на представление, я исследую район. Некоторые здания разделены на квартиры, как наше, другие сохраняют свой статус величественных домов на одну семью с широкими ступенями и коваными перилами. Это не шикарный район, но вполне респектабельный, так что я оказываюсь в самой гуще среднего класса.

Повсюду я вижу обычных людей: матерей, вышедших на свежий воздух со своими малышами, и детей, играющих на улице. Молодые женщины выглядят так, будто слеплены из одного и того же теста: в одинаковых платьях до щиколотки с косым подолом, в шляпках-клош или в стиле хелмет и с болтающимися на руках браслетами. Дамы прогуливаются рука об руку и секретничают. От осознания, что лишь я гуляю в одиночестве, меня пронзает острая боль. Но ведь я всегда была одна...

Большинство девушек, которых я встречала, пугал мой скандальный образ жизни... и внешность моей матери. Пока я взламывала замки, обманывала вдов военных и выступала на сцене, другие девочки моего возраста учились в школе, помогали своим мамам по дому и, возможно, тайком сбегали на танцы по выходным. Те несколько друзей, которые у меня были, – уже взрослые люди из театральной среды. И так как мы постоянно переезжали, эта дружба в любом случае не длилась долго.

Пересекая улицу, я вспоминаю предчувствие, обрушившееся на меня прошлой ночью, и оглядываюсь по сторонам. Но сейчас чувствую лишь беспокойство от предстоящего похода на шоу Гудини.

Сажусь на трамвай, идущий в центр, и, оплачивая проезд, улыбаюсь беззубому водителю. Свободных мест много – воскресный день, как-никак, – и я усаживаюсь поближе к выходу.

Поглядев вокруг, достаю из сумки листовку и читаю заголовок:

«ФОКУСНИК СРЕДИ ДУХОВ».

Что это значит?

Зная скептицизм Гудини, я почти боюсь выяснить ответ. Как и большинство начинающих исполнителей, едва только вступив в этот мир, Гудини стал показывать карточные фокусы, дурить людей в «угадай, где горошина» и прочих ярмарочных развлечениях. И все ради выживания. Он также утверждал, что говорит с мертвыми, и доказывал это удивительными представлениями. А когда «магия» Гудини начала приносить прибыль, он открестился от всех своих трюков. Но не от знаний, которые получил, выполняя их.

Долгие годы он занимался лишь собственной карьерой и не задумывался о медиумах, обманом вытягивающих у публики деньги. Но все изменилось, когда умерла обожаемая мать Гудини. Он отчаянно пытался войти с ней в контакт и предложил огромное вознаграждение тому, кто сможет призвать ее дух. Многие пытались, но Гудини всех обличил в мошенничестве. Он ожесточился, все больше убеждаясь, что связь с духами попросту невозможна. И вскоре главной целью его жизни стало показать всем, что спиритизм – фальшивка.

Я выхожу из трамвая и полквартала до Ипподрома иду пешком. С этими величественными шпилями, флагами и декоративными деталями он напоминает, скорее, замок, неуместный среди деловых улиц Нью-Йорка. Люди уже толпятся у входа, и я присоединяюсь к очереди.

Теперь я одна из толпы.

Плачу за свой билет, как все остальные. Покупаю завернутый в бумагу горячий крендель, как и все в толпе. И, как и все остальные, занимаю свое место в громадном зрительном зале.

Но как дочь Гудини, достаю блокнот и карандаш, чтобы делать заметки обо всем, что увижу. Люди вокруг напряжены и взволнованы, а я вновь понимаю, насколько же он знаменит.

И вот Гудини появляется. Я задерживаю дыхание. Конечно, я видела его представления прежде. В детстве была на пристани, когда он прыгнул в Гудзон. В Чикаго видела его висящим на высоте восьмиэтажного дома и высвобождающимся из смирительной рубашки. Но тогда я была вместе с мамой, которая привела меня перед самым «освобождением» и увела сразу после. Это совсем другое. Сейчас я могу посвятить изучению Гудини все свое свободное время.

Он выходит на сцену, и я подаюсь вперед; напряжение тугим узлом скручивает внутренности. Он ниже ростом, чем я помню, мощный и мускулистый. Но что действительно удивляет, так это его голос. Внешность Гудини буквально кричит о мужественности, однако голос... высокий, почти женский – совсем не подходящий.

– Я заявляю, что за двадцать пять лет исследований так и не нашел ничего, что убедило бы меня в существовании связи между духами умерших и теми, кто еще во плоти.

Я вспоминаю спиритическую доску, и по коже ползут мурашки. Интересно, что этот великий скептик сказал бы об Уолтере?

Гудини продолжает объяснять, что он критикует не спиритизм как религию, а лишь тех медиумов, которые используют чужое горе, дабы выманить у людей деньги.

Я чувствую неловкость – он говорит о таких, как мама и я, – но стараюсь сохранять спокойствие и следить за мыслью лектора.

– Вообразите ужас на лице медиума, когда посреди сеанса я скину свою маскировку и закричу: «Я Гудини, а вы обманщик!»

Кровь застывает в моих жилах. О да, я могу такое представить.

Он рассказывает, как медиумы изучают своих клиентов перед каждым сеансом, и я вспоминаю, сколько провинциальных кладбищ пришлось посетить, прежде чем мы с мамой начали свое дело. И как часто я тайком подслушивала в магазинах, вылавливая интересные обрывки информации, которые могли бы потом пригодиться.

Гудини заканчивает говорить о расчете и подготовке, присущих спиритическим сеансам, и на сцену выходит его ассистент.

– А сейчас я покажу вам несколько уловок, которые используют медиумы, чтобы заставить наивную публику поверить в их ложь.

Они начинают с трюка с грифельной доской: когда клиент получает письменное послание от духа «с того света». Гудини показывает палец с небольшим кольцом, в котором спрятан мел. Дальше следует демонстрация того, как медиум может незаметно написать что угодно на обратной стороне доски, пока та находится между ним и клиентом. А после отвлекающего маневра (обычно создаваемого помощником) доску переворачивают – все так же незаметно для клиента.

Мое сердце сжимается. Один из лучших маминых приемов отныне бесполезен. Нам придется придумать целую кучу новых трюков, не подвергшихся «проверке Гудини».

Карандаш летает по бумаге, пока Гудини повествует о других уловках, многие из которых мы с мамой использовали бессчетное количество раз. Глотание горящих углей (на самом деле это лишь ватные шарики, которые окунули в подожженный спирт); таинственное постукивание (хитрый механизм в одной из моих туфель); левитирующий стол (медиум или помощник сами поднимают его ногой).

С каждым новым предложением, с каждым разоблаченным приемом мой ужас растет. Человек, который, по словам мамы, является моим отцом, в эту минуту лишает нас средств к существованию.

Мои ноги подрагивают от желания убежать и спрятаться. Я убираю блокнот в сумку и сжимаю вельветовые подлокотники. Я пришла сюда, чтобы встретиться с Гудини – и я с ним встречусь.