История России с древнейших времен. Книга VII. 1676—1703 - Сергей Соловьев

Но более всего, разумеется, занимали людей, собиравшихся в передней, дела местнические. Много остатков старины сберегла Московская Русь, и между ними крепкий родовой союз, который тем был крепче, чем слабее были все другие союзы. Понятие об единстве рода, как бы он ни был велик и разветвлен, сохранялось. Должен один из членов рода заплатить большую сумму денег, остальные члены рода обязаны складываться для этой уплаты. Старшие члены рода, которых величали господами, обязаны наблюдать за поведением младшего, хотя и совершеннолетнего, уже находящегося в службе, наказывать его за нравственные беспорядки, и правительство, разделявшее общий взгляд относительно крепости родового союза, взыскивало на старших членах рода за поведение младшего. Понятно, что при такой крепости родового союза, при такой ответственности всех членов рода один за другого значение отдельного лица необходимо исчезало пред значением рода; одно лицо было немыслимо без рода: известный Иван Петров не был мыслим как один Иван Петров, а был мыслим только как Иван Петров с братьями и племянниками. При таком слиянии лица с родом возвышалось на службе одно лицо — возвышался целый род, с понижением одного члена рода понижался целый род. Для нас теперь очень понятно, почему человек, имеющий известный высший чин, занимавший высшую должность, не захочет служить под начальством или в товарищах человека, который моложе его по чину или прежней должности; но представим себе, что целый род составляет одно, что каждый член слит со всеми остальными членами, и мы поймем, почему известный Иван Петров не хочет служить в товарищах с Васильем Федоровым, если член одного рода с Иваном Петровым был выше члена рода Василья Федорова; не забудем, что лицо независимое, самостоятельное, как теперь у нас, может, по высшим нравственным или по каким бы то ни было побуждениям, преодолеть побуждения честолюбия; но старинному русскому человеку преодолевать эти побуждения было невозможно, потому что он не имел никакого права располагать честью целого рода, имел священную обязанность беречь ее во что бы то ни стало, поэтому неудивительно, что старинный русский человек, столько послушный великому государю, которого назывался холопом с уничижительным именем, в местнических случаях ослушивался, за обедом, в присутствии царском, спускался под стол, если его принуждали сидеть ниже человека, которому он не мог по родовым счетам уступить, шел в тюрьму, подвергался батогам, кнуту, отобранию поместий и вотчин, но не исполнял воли царской, ибо, в противном случае, что была бы его за жизнь, как бы он показался на глаза родичам, да и всем порядочным людям, ибо в глазах всех их поруха родовой чести была непростительным преступлением; теперь всякий будет каждого родственника такого преступника утягивать , говорить: ты можешь быть ниже меня, потому что родственник твой Иван Петров был ниже Василья Федорова, а я равен Василью Федорову или еще и выше его; мой младший брат в таком-то походе был равен или даже выше старшего брата Василья Федорова и т.д.

Члены шестнадцати знатных родов имели право, обойдя низшие чины, поступать прямо в бояре: Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. Члены пятнадцати родов поступали сначала в окольничие и потом в бояре: Куракины, Долгорукие, Бутурлины, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы. Из тридцати одной фамилии 20 княжеских. Некоторые из князей присоединили к своим фамильным прозваниям прозвания от старых своих уделов, например Ромодановские-Стародубские. В конце царствования Алексея Михайловича показалось это неприличным, и Ромодановским запрещено было писаться Стародубскими. Но знаменитый воевода князь Григорий Григорьевич Ромодановский подал челобитную: «Прислана твоя, великого государя, грамота, написано, чтоб мне впредь Стародубским не писаться. До твоего указа я писаться не стану, а прежде писался я для того: тебе, великому государю, известно, князишки мы Стародубские, а предки мои и отец и дядя писались Стародубские-Ромодановские, да дядя мой князь Иван Петрович, как в Астрахани за вас, великих государей, пострадал от вора лжеименитого Августа, по вашей государской милости написан в книгу, и, страдания его объявляя, на сборное воскресенье поминают Стародубским-Ромодановским. Умилосердись, не вели у меня старой нашей честишки отнять». Государь умилосердился, но велел честишки отнимать. Молодого человека знатной фамилии царь обыкновенно брал во дворец в спальники. Должность спальников состояла в том, что они спали у государя в комнате, человека по четыре, переменяясь посуточно, раздевали и разували государя. Из спальников члены первостепенных родов жаловались прямо в бояре, второстепенных — в окольничие и назывались комнатными или ближними боярами и окольничими. Понятно, что войти в первый ряд знати, доставить себе и всем членам своего рода право, минуя окольничего, получать прямо боярство было заветной целию, и были честолюбцы, которые покушались достигнуть ее без признанных прав: так, например, Головин, пожалованный из дворян в окольничие, бил челом, что окольничих в его пору нет и отец его при царе Михаиле был в боярах; за это челобитье он послан в тюрьму и окольничество ему не сказано, сказано другое: «Тебе, страднику, ни в какой чести не бывать, бояре приговорили тебя бить кнутом и в Сибирь сослать, да государь на милость положил». Родовая честь была такое больное место у старинной русской знати, что, несмотря на очевидное первенство одного рода перед другим, члены рода, которые должны были уступить, придумывали отчаянные средства, чтоб как-нибудь избавиться от этой тяжкой уступки. В этом отношении замечательно местническое дело между двумя первостепенными родами: в 1663 году, за торжественным обедом у государя, князь Юрий Трубецкой получил назначение выше, чем Никита Шереметев; Шереметевы знали хорошо, что Трубецкие выше их, но уступить было тяжело, вспомнили, что они, Шереметевы, старинный московский знатный род, а Трубецкие хотя и знатны, но князья пришлые, Гедиминовичи литовские; вследствие этого старший между Шереметевыми, боярин Петр Васильевич, подал челобитную: «Я и брат мой с князем Юрием был и вперед по отечеству родителей его быть с Трубецкими готовы: только князь Юрий иноземец, и в нашу пору и хуже нас с ним никто не бывал; так если кто-нибудь, не зная меры своей, станет меня бесчестить, то нам и отечеству нашему не было бы порухи». Государь сильно осердился за эту новость, когда и со старыми основаниями местнические споры были невыносимы; он велел сказать Шереметеву: «Ты князя Юрия обесчестил, что назвал его иноземцем: Трубецкие не иноземцы, старый род честный». На Шереметевых князю Юрию Трубецкому доправлено бесчестье: половинный оклад дяди его, боярина князя Алексея Никитича Трубецкого.

Шереметевы имели право опасаться, что кто-нибудь, не зная меры своей, будет их бесчестить вследствие уступки их Трубецким; несколько раз Шереметевых обороняли то от Долгоруких, то от Плещеевых, то от Бутурлиных, то от Годуновых. Но если правительство беспрестанно должно было оборонять и старинные роды, то понятно, как ему трудно было оборонять новых людей, родственников царских, поднявшихся до боярства из незначительных людей, и выскочек вроде Ордина-Нащокина. Тут надобно было изворачиваться разными средствами. Князь Львов бил челом на тестя царского, боярина Илью Милославского: челобитчику отвечали, что ему можно быть с Милославским, во-первых, потому, что он третий брат; во-вторых, потому, что прежде не бивали челом на царских свойственников. Еще труднее было оборонять Ордина-Нащокина: стольник Матвей Пушкин бил челом, что велено ему ехать за польскими послами и с ними ехать к ответу (переговорам), а вести переговоры, в ответе быть боярину Ордину-Нащокину, и ему, Пушкину, меньше Афанасья быть невместно. Нащокин, в свою очередь, бил челом, что Пушкин бьет челом не делом. Государь сказал Пушкину, что прежде мест тут не бывало и теперь нет. Но Пушкин отвечал, что прежде с послами в ответе бывали честные люди, а не в Афанасьеву версту, потому в то время и челобитья не бывало, а его отечество с Афанасьем известно великому государю. Государь повторил, что тут мест не бывало и теперь нет, и Пушкин уступил на первый раз, поехал за послами; но потом раскаялся в своей слабости и перестал ездить к послам; государь послал его в тюрьму и велел сказать, что ему с Нащокиным быть можно, и если не будет, то вотчины и поместья отпишут: Пушкин отвечал: «Отнюдь не бывать, хотя вели, государь, казнить смертью, Нащокин передо мною человек молодой и не родословный». И поставил на своем, не был у послов приставом, сказался больным.

Подле местничества отдельных родов друг с другом шло местничество между членами одного и того же рода, споры о родовом старшинстве, которые имели такое значение в древней русской истории, происходя в роде княжеском. Мы знаем, что в древней Киевской Руси физическое старшинство брало верх, и племянники, несмотря на разные благоприятные обстоятельства, обыкновенно должны были преклоняться пред правами дядей, покушения племянников восстать против прав дядей считались греховными. В Руси Северной, Владимирской и потом Московской, дело пошло быстро обратным путем: родовые отношения между князьями рушились, племянник от старшего брата стал наследовать старшинство, за исключением всех дядей. Этот переворот в отношениях членов владельческого рода не мог остаться без влияния и на отношения в других родах, и если здесь не могло произойти такого же переворота вполне, то, по крайней мере, мы вправе ожидать, что произойдут уступки, сделки, ограничения прав младших дядей пред старшими племянниками, особенно при влиянии великого государя на решения местнических дел, при определении случаев: великий государь, господствуя сам вследствие нового представления о праве сына от старшего брата над дядьми, не мог не благоприятствовать ограничению дядей в пользу племянников, и потому нам неудивительно встречать в местнических делах, что эти ограничения произошли по новому, государеву уложению. Из описываемого времени приведем один любопытный случай такой родовой усобицы: в 1652 году князь Григорий Григорьевич Ромодановский бил челом на племянника своего, князя Юрия, что ему с ним быть невместно: «Он мне в роду в равенстве». Князь Юрий бил челом на дядю: «Хотя он мне по родству дядя, но можно ему со мною быть, потому что у отца своего он осьмой сын, а я у своего отца первый сын, и дед мой отцу его большой брат». Государь сказал: «После велю вас счесть старым родителям (родственникам) вашим». Но князь Григорий государя не послушал и за то посажен в оковы. Дьяки точно так же местничались по своим приказным назначениям: дьяк Елизаров, пожалованный в думные дьяки и оставленный в Поместном приказе, бил челом, что ему невместно быть меньше думного дьяка Гавренева, сидевшего в Разрядном приказе, потому что этот приказ считался выше Поместного.