Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Габриэль Маркес

Мне не дают выговориться

Женщина, которая поила меня, была воплощенной любезностью. Стоило мне заикнуться о моих скитаниях, как она говорила:

– Помолчите пока. Расскажете потом.

Я съел бы все, что попалось под руку. Из кухни в комнату долетали аппетитные запахи готовящейся пищи. Но все мои мольбы оказались напрасными.

– Мы дадим вам поесть, когда вас осмотрит врач, – раздавалось в ответ.

Но врач все не приходил. Каждые десять минут мне давали с ложечки подслащенную воду. Самая молоденькая из женщин, совсем еще девочка, обмыла мне раны тряпицами, намоченными в теплой воде, и мало-помалу мне становилось легче. Я был уверен, что нахожусь среди друзей. Ими руководили добрые намерения. Если бы вместо подслащенной воды они дали мне поесть, мой организм не вынес бы такой нагрузки.

Мужчину, который нашел меня на дороге, звали Дамасо Имитела. В десять часов утра девятого марта – то есть в тот же день, когда я выбрался на берег, – он отправился в соседнее селение Мулатос и вернулся домой с полицейскими. Они тоже не слышали о разыгравшейся на «Кальдасе» трагедии. В Мулатосе о ней не знал никто. Газеты туда не доходят. В одной из лавчонок установлен электрогенератор, который питает холодильник и радиоприемник, однако новостей там не слушают. Как потом выяснилось, когда Дамасо Имитела сообщил инспектору, что нашел меня полумертвого на берегу и что якобы я утверждаю, будто я – с эсминца «Кальдас», полицейские запустили электрогенератор и весь день просидели перед радиоприемником, слушая новости из Картахены. Но о катастрофе к тому времени говорить уже прекратили. Только ранним вечером мелькнуло короткое сообщение.

Тогда инспектор, все полицейские и шестьсот жителей Мулатоса поспешили мне на помощь. Вскоре после полуночи они нагрянули в дом Дамасо и разбудили меня своими громкими голосами. А мне впервые за двенадцать дней удалось забыться спокойным сном. Под утро дом был набит битком. Весь Мулатос – мужчины, женщины, дети – явился поглазеть на меня. Это было мое первое столкновение с толпой зевак, которые потом частенько ходили за мной по пятам. Жители Мулатоса явились с керосиновыми лампами и электрическими фонариками. Когда инспектор и его добровольные помощники кинулись вытаскивать меня из кровати, я почувствовал, что моя опаленная солнцем кожа буквально лопается. Они устроили у моей постели настоящую давку.

Дышать было нечем. Я задыхался в переполненной людьми комнате. Когда я появился на пороге, в лицо мне ударил свет множества ламп и фонарей, и я на мгновение ослеп. Зеваки оживленно обсуждали происходящее, а инспектор полиции громко отдавал приказания. Упав за борт эсминца, я только и делал, что двигался в неизвестном направлении. В то утро я тоже отправился бог знает куда, не имея ни малейшего понятия о том, какую участь мне уготовила эта толпа доброжелателей.

Как я был факиром

Дорога от того места, где меня нашли, до Мулатоса долгая и трудная. Меня уложили в гамак, прикрепленный к двум палкам. За каждый конец взялось по двое мужчин, и они понесли меня по длинной, узкой дороге, освещаемой керосиновыми лампами. Мы шли под открытым небом, но жара стояла такая, словно мы сидели в наглухо закрытом помещении.

Каждые полчаса мои восемь носильщиков менялись. Тогда мне давали глоток воды и кусочек содового печенья. Мне хотелось выяснить, куда и зачем меня несут, но мне никак это не удавалось. Казалось, что молчал только я, голоса окружавших меня людей сливались в неумолчный гул. Инспектор, возглавлявший процессию, не подпускал ко мне никого. Вдалеке слышались крики, приказания, разные возгласы. Когда мы добрались до длинной улочки в Мулатосе, толпа разрослась настолько, что полицейские уже не могли ее сдержать. Было около восьми утра.

Мулатос – это небольшой рыбацкий поселок, почты там нет. Ближайший населенный пункт – Сан-Хуан-де-Ураба, куда дважды в неделю прилетает маленький самолетик из Монтериа. Когда мы добрались до Мулатоса, я решил, что мы у цели. Мне так хотелось связаться со своими близкими… Но Мулатос оказался лишь перевалочным пунктом, меньше чем на полпути до Сан-Хуана.

Меня поместили в какой-то дом, и народ становился в очередь, чтобы на меня поглазеть. Я невольно вспомнил факира, на которого за пятьдесят сентаво ходил посмотреть два года тому назад в Боготе. Желающие на него взглянуть должны были отстоять несколько часов в огромной очереди. За пятнадцать минут она продвигалась вперед всего на каких-то полметра. Когда любопытный доходил до комнаты, где в стеклянном ящике сидел факир, ему уже было не до факира. Больше всего ему хотелось пробкой вылететь из комнаты, размять ноги и вдохнуть свежего воздуха.

Единственная разница между факиром и мной заключалась в том, что факир сидел в стеклянном ящике. Факир не ел девять дней, я же провел десять голодных дней в море и еще один провалялся на кровати в Мулатосе. Передо мной мелькали разные лица – белые и черные, бесконечная вереница лиц. Жара стояла жуткая. Ну а я уже оправился настолько, что у меня даже появилось некое подобие чувства юмора, и я подумал, что в дверях вполне можно было бы продавать билеты желающим поглазеть на жертву кораблекрушения.

В том же самом гамаке, в котором меня принесли в Мулатос, я двинулся дальше в Сан-Хуан-де-Ураба, но теперь мой эскорт увеличился. Теперь процессию составляли не меньше шестисот мужчин. А кроме них, еще женщины, дети и животные. Кое-кто отправился в путь верхом на осле, но большинство шагало пешком. Переход занял почти весь день. Путешествуя на плечах мужчин, которые несли гамак по очереди, я постепенно восстанавливал силы. Мулатос, как я подозреваю, в те дни опустел. Спозаранку включили электрогенератор и радио, и музыка гремела на всю округу. Все происходящее напоминало ярмарку. А я, виновник торжества, возлежал на ложе, мимо которого продефилировал, глазея на меня, весь поселок. Вот эти-то люди и не захотели отпускать меня в путь одного, а отправились со мной в Сан-Хуан-де-Ураба огромным караваном, заполонившим всю узкую извилистую дорогу.

Во время путешествия я постоянно мучился от голода и жажды. Кусочки содового печенья и малюсенькие глоточки воды слегка поддерживали меня, но аппетит мой только разыгрался. Въезд в Сан-Хуан напомнил мне народные празднества. Все жители маленького и живописного поселка, продуваемого морскими ветрами, вышли мне навстречу. На этот раз уже были приняты меры, чтобы оградить меня от назойливых зевак. Полиции удалось сдержать толпу, запрудившую улицы.

Так окончилось мое путешествие. Доктор Умберто Гомес – первый врач, который, после моих скитаний в море, сообщил мне приятную новость. Он приберег ее напоследок, поскольку сначала хотел убедиться, что я в состоянии ее вынести. Потрепав меня по щеке и приветливо улыбнувшись, он сказал:

– Вы сейчас отправитесь на самолете в Картахену. Там вас ждут родные.

Глава 14

Мой героизм проявился в том, что я не умер

Я никогда не думал, что можно стать героем только потому, что пробудешь десять дней на плоту и вытерпишь муки голода и жажды. У меня не было иного выхода. Окажись на плоту запас воды, галеты, компас и рыболовные снасти, я наверняка тоже был бы сейчас жив, однако меня не считали бы героем. Так что мой героизм проявился исключительно в том, что я за десять дней не умер от голода и жажды.

Я совершенно не стремился стать героем. Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли судьба подсунула мне этакую конфетку с сюрпризом, окружив мое спасение ореолом героизма, мне приходится с этим стоически мириться.

Меня спрашивают, как чувствуют себя герои. Я совершенно не знаю, что отвечать на подобные вопросы. Я лично чувствую себя так же, как и раньше. Я не изменился ни внешне, ни внутренне. Солнечные ожоги прошли, шрам на колене зарубцевался. Я прежний Луис Алехандро Веласко и на большее не претендую.

А вот люди вокруг – те изменились. Мои друзья полюбили меня еще сильнее. А враги, наверно, еще сильнее возненавидели, хотя, по-моему, у меня нет врагов. Когда меня узнают на улице, то глазеют, как на диковинную зверушку. Поэтому я решил ходить в штатском – пока люди не позабудут обо всей этой истории.

Первое, что ощущаешь, став важной персоной, – это что люди обожают слушать твою историю, когда бы и где бы ты ее ни рассказывал. Я понял это в военно-морском госпитале в Картахене, где ко мне приставили охранника, чтобы оградить меня от назойливых посетителей. Я знал, что когда выйду из больницы, то должен буду бесконечно рассказывать о случившемся, ведь, как мне сообщили охранники, в город со всей страны съехались журналисты, жаждавшие обо всем написать и поместить мои фотографии. Один из газетчиков, обладатель шикарных двадцатисантиметровых усов, сфотографировал меня пятьдесят с лишним раз, но задать мне вопросы ему не позволили.

Другой, оказавшийся побойчее, переоделся врачом, обманул охранника и проник ко мне в палату. Он добился шумного и вполне заслуженного успеха, но ему пришлось за это порядком натерпеться.