Наш лисенок - Антон Таммсааре

На следующий день Атс услышал, как отец сказал маме:

— Ночью лиса так скрутила цепь, что, если бы у нее хватило сил дернуть хоть чуточку сильнее, цепь, пожалуй, лопнула бы.

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что лиса может разорвать цепь? — недоверчиво спросила мама.

— Кто этого зверя знает… — ответил отец. — К тому же цепь сильно проржавела. Не мешало бы сделать ее немного покрепче.

Эти слова как-то особенно застряли у Атса в голове, наверно, потому, что он все время помнил то, что мама говорила о свободе и о том, как все любят ее. Теперь Атс стал внимательно наблюдать за Моссой, ему хотелось хоть разок увидеть, как выглядит лисья цепь, когда она запуталась так, как рассказал отец.

По цепь чаще всего запутывалась ночью, а так как пана и мама вставали утром раньше Атса, то они и раскручивали ее. Мальчику никак не удавалось увидеть ее скрученной. Даже петух видел, куры видели, а Атс ни разу не видал, как попадала в беду лиса со своей запутавшейся цепью. Петух и куры могли теперь свободно гулять под большой елкой, могли даже заглянуть в лисью нору: лисе было не дотянуться до них.

Наверно, петух догадывался о том, что лиса боится его, и подходил к ней совсем близко, гордо вытянув шею, широко раскрыв клюв и кукарекая во всю глотку. Пение его раздражало Моссу, и она начинала изо всех сил прыгать на своей запутавшейся цепи. Тогда петух выпячивал грудь и, угрожая, кричал: «Кок-кок-кок-кок!» — ему казалось, что это самое грозное слово на свете.

Случилось, однако, так, что помогла Атсу беда, и он на собственном опыте убедился, что бывают и удачные беды. Как-то раз мама сварила щи из квашеной капусты. Для Атса это было большое лакомство, особенно если щи ели со свиным шпиком. Атс вечером наелся их до отпала, хотя мама и предупреждала его, что нельзя так много есть на ночь глядя. К тому же капуста немного перестоялась, так что кто знает, как она подействует.

Но Атс не послушался. Он ел, как всегда, не веря, что то, что вкусно для рта, может быть плохо для живота. Теперь он на себе испытал, что бывает и такое. Ночью он проснулся от сильной боли в желудке. Пришлось ему бежать во двор. Атсу очень не хотелось идти одному, и он позвал маму, по она отказалась с ним идти, сказав:

— Ну чего это я с тобой пойду, во дворе уже совсем светло. Да и Мосса с Пийтсу составят тебе компанию.

Мамины слова всё и решили. Атс не стал больше звать ее с собой. Теперь даже если бы она захотела пойти с ним, Атс стал бы возражать, потому что ему вдруг пришло в голову, что он, может быть, наконец увидит скрученную цепь Моссы и попробует, сможет ли ее разорвать, если всерьез захочет. Эта мысль подействовала на него так, что боль в животе сразу как рукой сняло. Атс даже усомнился, вообще болел ли у него живот. Может быть, он почувствовал боль только потому, что ему хотелось увидеть запутавшуюся цепь Моссы.

Мосса, как это уже не раз бывало, опять скрутила цепь в такой тугой узел, что стояла, вплотную прижавшись к стене дома. Атс подошел к ней, схватил цепь и дернул. Цепь затрещала, подалась немного, но не разорвалась.

— Пана ошибся, — пробормотал Атс про себя, — думает, будто Мосса может разорвать свою цепь, а это даже мне не под силу.

Для верности Атс дернул еще раз, потом еще, собрав все свои силы. И на тебе! Цепь поддавалась все больше и больше, пока наконец не лопнула. Это тем больше удивило Атса, что у него уже почти не оставалось надежды справиться с цепью. К тому же ему так хотелось, чтобы отец ошибся хотя бы один разок, а не только он, Атс. По теперь оказалось, что прав опять был отец: скрученная цепь действительно разорвалась.

Остолбенев от удивления, Атс уставился на цепь. Но вдруг его снова пронзила боль, да куда сильнее, чем раньше. Он бросил цепь на землю, совсем позабыв, что уже разорвал ее. Когда Мосса кинулась бежать и конец цепи со звоном потянулся следом за ней, Атс понял, что он наделал, но было уже поздно. Что сделано, то сделано. Единственным утешением оставалась надежда, что Мосса вернется, так же как она вернулась зимой в снег и мороз, хотя мама и папа и не верили в это. Но теперь и сам Атс не слишком в этом был уверен и потому поплелся домой грустный.

— Что ты там делал так долго? — спросила мама у мальчика.

— У лисы цепь опять запуталась, и я хотел ее распутать, — пробормотал Атс.

— Вечно ты с Моссой возишься, стоит тебе только высунуть нос за порог, и днем и ночью. Этак и простудиться недолго, сейчас на дворе холодно стало. Папа утром сам ее распутает.

Сказав это., мама снова легла. Но Атсу не спалось. Он долго метался в кровати: сердце у него ныло из-за Моссы. И еще он ломал голову над тем, поймет ли отец утром, кто помог Моссе разорвать цепь. Но ведь даже если папа ничего не заметит, проступок все-таки останется на его, Атса, совести. Ночью он солгал матери, а утром ему придется врать еще и отцу, во всяком случае, скрывать от него, что он натворил ночью.

Но утром все произошло совсем не так, как ночью думал Атс. Точно так же, как ночью, когда у него схватило живот, он совсем забыл, что разорвал цепь и дал лисе убежать в лес, так и утром он со сна не вспомнил, что никто, кроме него, не знает о том, что он натворил, и о том, что решил скрыть это. Когда мама разбудила его утром и, чтобы поднять поскорее, сказала, что ночью Мосса разорвала цепь и убежала в лес, Атс сказал:

— Я знаю.

Для мамы его слова были как гром с ясного неба. Она с изумлением посмотрела на Атса и только через секунду спросила:

— Откуда ты это знаешь?

Атс понял, что сам себя выдал, и, стараясь выпутаться, сказал:

— Видел во сне.

Но мама, конечно, не поверила ни в какой сон: Атс так просто и естественно сказал о побеге Моссы, за этим должно было скрываться что-то гораздо более реальное, чем сон. И она спросила:

— А сам ты ночью не трогал цепь? Ты слишком долго задержался во дворе.

Сначала Атс пытался все отрицать, но скоро понял, что с каждым новым вопросом мама все ближе подбирается к правде. И решил, что лучше самому все рассказать, чем оставаться под подозрением. Свое признание он начал такими словами:

— Ты же сама говорила: лиса плачет потому, что хочет на свободу.

— Ты тоже, бывает, плачешь, когда тебя не пускают туда, куда тебе хочется, да разве с этим можно всегда считаться? Ты плачешь по глупости, — объясняла мама.

— Значит, лиса тоже плачет по глупости?

— А ты как думаешь? — ответила мама. — До сегодняшнего дня я ее кормила: если ее теперь отпустить, она не сумеет добывать себе пищу.

— Но она очень хорошо умеет ловить в комнате тараканов, — возразил Атс.

— Разве лиса тараканами наестся? — сказала мама. — Да в лесу их и нет.

— В лесу водятся лесные тараканы и лесные клопы, — проговорил Атс уверенно.

— Значит, по-твоему, Мосса отправилась в лес ловить их? — насмешливо спросила мама.

— В лесу есть еще птицы, зайцы и мыши, — продолжал Атс.

— Ну конечно, так Мосса и поймает их, громыхая своей цепью, — сказала мама.

Только теперь Атс понял, какое это несчастье — обрывок цепи, который тянется за Моссой всюду, куда бы она ни пошла.

— Как бы эта цепь не зацепилась за что-нибудь, тогда наша Мосса там и умрет, — сказала мама, словно предвидя несчастье.

У Атса от этих слов сжалось сердце.

— Я слышал, как пана сказал, что Мосса может разорвать запутавшуюся цепь, вот я и захотел попробовать, можно ли ее разорвать, — объяснял Атс, будто он хотел этим оправдаться в маминых глазах.

— Какой же ты упрямый, — сказала мама. — Что при тебе ни скажи, все непременно повернешь по-своему. Папа говорит, что лиса может разорвать цепь, а ты вместо Моссы сам начинаешь ее рвать. Хочешь помочь Моссе! Скажи-ка мне лучше, уж не были ли твои колики в животе такой же глупостью, как все остальное? Ничего у тебя не болело, про живот ты все выдумал, чтобы выйти ночью во двор.

Атс растерялся. Неужели мама не верит даже в то, что у него болел живот? А ведь он потому и выпустил из рук цепь! Он же вовсе не собирался отпускать лису на волю, он только хотел попробовать, хватит ли у него сил разорвать цепь. О воле он вспомнил уже потом, когда лиса убежала. О воле он подумал, чтобы немножко утешиться.

Атсу долго пришлось убеждать маму, прежде чем она поверила, что ночью у него и правда болел живот. А поверив, мама заволновалась, как объяснить все отцу, чтобы тот не рассердился: мама не хотела, чтобы она одна знала, как все случилось на самом деле. Но мамины страхи оказались напрасными. Когда она рассказала обо всем отцу, он только засмеялся и сказал:

— Что посеешь, то и пожнешь. Отпустил лису, вот и остался без нее. Свои розги всегда больней бьют.

Отец сказал это во дворе, но так громко, что через открытое окно Атс все слышал — и слова и смех. И странно, только теперь он ощутил в груди такую же щемящую боль, как зимой, когда отец и лесорубы смеялись над пережженной веревкой.