Железные игрушки — магнитный потолок - Юрий Невский

Василий вырос, возмужал. Нельзя сказать, что был общительным и веселым. В компаниях не верховодил, злоупотреблял в меру. Но когда в девяностом — девяносто третьем и страна, и его личная судьба пошли вразнос, он (к тому времени сделав рывок из своего сибирского городка и, как ему казалось тогда, прочно обосновавшись в столице) — выпивал без ограничений. Поговорка всплывала откуда-то из глубин подсознания ну как говорится покойник водочку Василий невольно осекался. «Тьфу-тьфу, типун на язык!» Чаще всего возлияния происходили где-нибудь в лесопосадке, недалеко от железнодорожного полотна, под грохот проносящихся мимо составов. Из-за развода со второй женой-москвичкой, неудачной попытки раскрутить свой бизнес, потери друзей, скурвившихся от больших денег (а то погибших за большие деньги), и горького осознания, что его дар писателя оказался неуместным — Василий пошел «по кривой дорожке». Реально эта «дорожка» пролегала от станции Лосиноостровская Ярославской дороги — через платформы Северянин, Яуза — до Маленковской. Именно на этом отрезке (ставшем для него своеобразной «осью зла») находилось временное жилье, временные собутыльники, временные места работ, временные пункты приема стеклотары и цветмета.

Однажды допился до того, что ему явились два синих мужика с зелеными лицами. Нет! сначала он увидел фантастически огромные, бездушные глаза чудовища, готового сожрать его! Это были окна кабины, два «глаза» налетающего локомотива, а в них — по синему зрачку. Машинист и его помощник в синей форме, с зеленеющими (под цвет локомотива) лицами. Василий оказался у них на пути (и у локомотива, ими управляемого, соответственно), когда решил отплясать «на дорожку» традиционный индейский танец с выбрасыванием ног, размахиванием руками и дикими выкриками йо-хху! йо-хху! Эта «дорожка» оказалась Ярославской железной дорогой, на отрезке между станцией Лосиноостровская и платформой Северянин.

Но все же есть в мире некая страшная сила!

Он получил от нее судьбоносный пинок… или был схвачен за волосы, поднят вверх и отшвырнут на спасительную насыпь… все произошло в одно мгновение! Однако за долю секунды до того, в тишине «мертвой зоны» (точно на центральной оси перед мчащимся локомотивом, преодолевающим мощное сопротивление воздуха, находится «мертвая зона»: звуковые волны предупреждающего гудка расходятся в стороны, эта «зона» полностью изолирована от звука) — и тишина эта становилась все более невыносимой, сжимающейся и сжимающей сердце от предчувствия чего-то грозного, неотвратимого — он услышал это легкое, прошелестевшее

Киодо Цусин

Ну конечно! В детстве, отец Василия (любитель утренних пробежек и лыжных походов), выходя по утрам из ванной (пар, аромат мыльной пены для бритья) и растираясь мохнатым полотенцем, будил его (ужас серых зимних сумерек, дикие морозы, о которых сейчас можно только вспоминать), чтобы вести в детский сад. При этом с бодряческим подхохатыванием: ого! вставай! наши-то, с утра еще один В-52 подбили в воздушном бою!

Об этом в новостях по радио сообщал ТАСС, ссылаясь на Рейтер… и на Киодо Цусин, наверное.

Тогда американская военщина тянула напалмовые руки, чтобы задушить в огненных объятиях маленьких не сдающихся вьетнамцев. Но тяжелые В-57 и В-52, атакованные нашими МИГами, которыми управляли узкоглазые соколы Хо Ши Мина — оставляя в небе дымный шлейф, сваливались за морской горизонт. Это показывали в кинохронике перед началом сеанса.

И, по ассоциации с японским агентством, можно вспомнить о «семейной реликвии», хранящейся в родительском доме. Это книжка «Что нужно знать красноармейцу-пограничнику о японских диверсантах». Она почти насквозь пробита заточкой (высший хулиганский шик в те давние годы — трехгранный напильник, заточенный «под пику»). Старший брат Василия возвращался поздно вечером от своего товарища, и за гаражами (почему-то это всегда бывало «за гаражами») его повстречал тогдашний «смотрящий» их двора, закоренелый хулиган Мастаченко, по кличке Мастак. Между ними произошла конкретная разборка. Брат получил заточкой в живот. Но… библиотечка пограничника! Книга! Спрятанная под брючным ремнем (взял ее почитать на ночь) — она послужила надежным щитом! Брат остался жив.

В книжке, выпущенной Воениздатом ДальВО, наряду с описанием излюбленных способов перехода границы японскими диверсантами (например, с помощью прикрепленных к ногам «копыт» или «лап», имитирующих следы животных) была глава, в которой рассказывалось о «языке татуировок» на теле разведчиков (что могло помочь идентифицировать личность убитого, либо захваченного в плен нарушителя). Правда, из этого «языка» можно разобрать лишь первый, приведенный в начале иероглиф Единение сил… Все последующее осталось втуне, как бы «запечатанным». Страницы буквально прожжены, вдавлены внутрь острием, «сплавились» в момент удара, разъединить их невозможно.

Произвело ли появление во дворе «воскресшего» брата на плохого парня Мастака впечатление, близкое к культурологическому шоку, неизвестно. Но Василий, поверив в могущество Книги, наверное, тогда и решил стать писателем.

После явления сине-зеленых мужиков на Василия не снизошла благодать, конечно. Он не поднялся с насыпи совсем другим человеком, не отказался тут же от пагубной страсти. Но в дальнейшем пересмотрел свою жизнь заново. Боролся с искушением, в выпивке себя ограничил. А доводилось принять рюмку-две — всегда хорошо закусывал. И особенно обращал внимание, чтобы не было поблизости железнодорожных (и даже трамвайных) путей, автомобильных дорог, велосипедных дорожек. Навсегда отказался от диких и нелепых «индейских плясок».

К тому времени, когда в предчувствии неких свершений, стоял на платформе, пытаясь угадать, что заколдовано в иероглифах-снежинках, искрящихся на ресницах и прядях волос, выбившихся из-под шапочки любительницы музыки к хорошо сделанным, добротным вестернам — в его жизни было четыре пишущих машинки…

Четыре машинки с женскими именами.

Четыре жены, с которыми развелся.

В съездах-разъездах, разводах-женитьбах прошло время. В угаре, поисках компромисса и, как говорит американский писатель Стивен Кинг, «король ужасов», в «организации благотворительных обедов». Два десятка рассказов Василия были напечатаны, и даже премии за некоторые получил. Почему-то редакторы новых, только что открывающихся литературных журналов, альманахов, любили ставить какой-нибудь его рассказ (обычно в рубрику «Дебют», «Голоса молодых», «Зеленое перо» или что-то в этом роде); а он-то знал — плохая примета! Если в первом номере его рассказ, то непременно это издание тут же прогорит, его закроют, редакцию распустят.

Потому просил плату (чаще всего, символическую) вперед — пока еще издатели надеются на что-то, спонсоры подкармливают.

Когда-то была издана его единственная тоненькая книжка. Рассказы в ней светлые, солнечные. Солнечный ветер над рекой, тарзанка над рекой, купание в реке, рыбалка.

.. Так я там недалеко, в десяти минутах от этой самой больницы живу! — воскликнул Василий. — А вы с кем собираетесь праздновать Новый год?

— Я? Не знаю… Мама в больнице… И как это бывает? — Онега (так звали прекрасную скрипачку) была растеряна. — Ведь ее не заберешь. Нет. Мы в Истре живем. Сама не знаю.

— Видите ли, у меня только что очень сильная боль вступила под лопатку, вот здесь. Отдает в плечо, болит невыносимо! Надо растирать мазью степных кочевников, это древний рецепт, на основе змеиного яда. Натереть это место, укутать шалью и заклеить скотчем (мое ноу-хау, кстати); и все пройдет. Но не могу же я сам это сделать? Так что, если посетите мое скромное жилище, то будет очень удобно. И больница рядом, можно навещать вашу маму. У меня комната в коммуналке, ну и что? С соседями все нормально.

М-да… она погрустнела. — Я вас понимаю… У мамы ведь так же было. Сначала боль под лопаткой, и в плечо отдавалось, она не обращала внимания. Я ей «сеточку» сделаю из йода, и вроде пройдет. А потом, как вдарило! И вот тебе на, упекли в больницу! И еще неизвестно, как ее вытащить оттуда.

— Сеточку, сеточку! — в сердцах воскликнул Василий. — Кто это вам сказал? Не сеточку надо делать, а рисовать йодом иероглиф Единение ветров рождает бурю, а единение сил способно двигать горы. Но ничего, я вас научу. Вытащим вашу маму, — заверил Василий.

Этот год, судьбоносно начавшийся для Василия, пролетел, гремя ветрами вагона-февраля, треща ломающимся льдом вагона-марта… Ворвался в зеленый дым весны, в жару лета. И опять — желтая и багряная листва навстречу, потоки холодных ветров. Еще один поезд исчез, пропал в снежной мгле.

Тогда, после гонки сквозь железнодорожную ночь, у Онеги были свои планы, она отказалась от заманчивого предложения. Но обменялись телефонами. И через несколько дней она позвонила. Что-то неотложное с мамой, сама не успевает приехать из Истры. Нужно сходить в больницу, передать то, найти этого. И так случилось (не могло не случиться) — вскоре Онега снизошла в его жилище. Работа у нее в Истре, она скрипачка в оркестре, который патронирует администрация области. Мама Онеги пробыла в больнице долго, потом ее здоровье пошло на поправку. Василий приписывал это иероглифу Единение сил. Сделал его рисунок, вырезал трафарет, чтобы Онега сама наносила маме йодовые письмена. От иероглифа, оттого, что втирала змеиную мазь — ее скрипка в оркестре звучала все изощреннее… с какой-то надмирной холодящей отстраненностью. Это заметили и коллеги-музыканты, и даже дирижер сказал: «Что это вы так… по-змеиному играете?!» Но общая гармония оркестра приобрела новые, яркие краски. Коллектив занял первое место на престижном конкурсе, получил грант, был приглашен на гастроли в Европу.