Дневник больничного охранника - Олег Павлов

Директор объявил, что вывоз умерших из отделений теперь будет оплачиваться сдельно: двадцать тысяч за труп. Завели для учета «журнал регистрации передвижения трупов по больнице», и там еще отдельной статьей «выработка» — кто да сколько отгрузил. И теперь за этой работой бегают наперегонки самые жадные с проворностью похоронных агентов.

Прочитал о людоедах, какой случай имел место в Кемеровской области. Потрясло то, что человечиной они начиняли пельмени, то есть у них-то была спервоначалу мука, потом и желание что-то лепить, как бы хлопотать по хозяйству, и свои приоритеты в еде, читай — любимые блюда. Озверения никак нет, по существу так и остаются людьми, но, значит, жрать человечину можно и не теряя человеческое обличье? Значит, это возможно — обществу людей при каких-то непостижимых обстоятельствах жрать вместо говядины себе подобных и оставаться при том обществом, людьми? Да ведь возможно! Преступлением же в сознание человека становится то, чему он не находит оправданья, но если оправдать, скажем, жаркое из чеченцев патриотизмом и всем прочим, то ведь его бы стали полевые кухни готовить, а солдаты — жрать, и это бы уже не было с точки зрения, скажем, общества, преступленьем, а человечина ведь и меньше отвращение вызывает, чем лягушачьи лапки или змеиная кровь. И ведь делали же немцы перчатки из человеческой кожи, а сувенирные пепельницы — из детских черепов, и не самая дикая была из наций, просвещенная, были и тогда европейцами.

Начато с января 1997

С людьми случается так много нелепых вещей, будто жизнь и есть одно недоразумение. Иногда больница — это кунсткамера или паноптикум. Это когда можно увидеть то, чего еще не видел, но удивительное в своем уродстве. Кто-то сказал, что в морге лежит кастрат, — и побежали смотреть.

Под Новый год много было посещений. Меня (а я сидел в холле) одаривали шоколадом одинокие старушки, что приходили кого-то навещать. Закваска, что ли, у них такая, старая, или это и вправду от одиночества явилось такое желание — дарить чужому человеку, охраннику какому-то больничному, шоколад…

Среди молодых девушек много стало неврастеничек. В прошлом дамочки падали в обмороки. Теперь доводят до обмороков. Орут, вопят, рыдают…

Охранники подзаработали неожиданно на морге. Зашел с улицы торгаш, умолял спасти товар — фрукты. Спасли. Загрузили на ночь в холодильники, благо, пустовали. Теперь думают, как бы это превратить в бизнес, но в тайне от начальства. Деньги смерти не боятся, очень даже любят смерть.

Плотник с розой. Мужичок маленького росточка, рожица сморщенная, со щетинистыми усами, пьет. Пытается ухаживать за женщинами от одиночества. Выбирает, как ему думается, по себе, то есть не очень задиристых и блестящих, а блеклых разведенок из санитарок, можно и с детьми. У одной, у Любани, был день рождения, и он с утра по морозцу принес ей, согревая в телогрейке, одну розу. Но и у санитарок он вызывает брезгливость. Теперь уже жалуются, что надоел: то стоит под дверью и подслушивает женские разговоры, то подкарауливает и неуклюже начинает то ли ухаживать, то ли приставать, а когда посылают его к такой-то матери — уплетается тотчас, похожий на собаку, которая ластилась, понравиться хотела, а в нее кинули палкой.

Труп подешевел! Начальство озабочено тем, как уменьшить оплату. Ну, штрафы… Ну, что еще… Тут подсчитали, что на вывозе умерших, хоть это уже и сдельщина, мужики все-таки обогатились. Ну, мрет народ. В общем, расценки срезали. И сразу же — апатия. Вчера вдвое больше получали за ту же работу. Сегодня — вдвое меньше. Один вопрос, мучительный: за что?!

Кислородчик спьяну напустил в палату кислороду, ну как если бы все конфорки включил и дал ему утекать: а люди, больные, не понимали, почему легче дышится, откуда ж благодать?

Из рапорта на больного, которого за несоблюдение больничного режима отчислили на свободу: «Любил плохо говорить о медперсонале. Не любил тишину и постоянно ее нарушал».

Петров снова напился. Он, говорят, живет уже в больнице, днюет и ночует, — то ли его выгнали из дому, то ли сам ушел. За пьянку директор его оштрафовал, а потом, уже для своего удовольствия, в подвале избил.

Из монолога нашего директора: «Карла Маркса изучали, умники? То-то, у меня все по Карлу Марксу: кто не работает, тот не ест… На улице места много».

Толстая Ирина, регистраторша, когда оформляла мужика, спросила, как обычно, какого цвета ботинки, — он сдавал вещи. А тот взял да задрал ногу с ботинком прямо на стойку: «Во какие — коричневые!»

Дежурные электрики Сергей да Алеха избили дежурного сантехника, новенького паренька, — его обнаружили посреди ночи лежащего без сознания у лифта. Составили рапорт. Того увезли по «скорой», у него переломы ребер. Чего им было делить?

Молоденькие глуповатые девчушки проходят практику от медучилища, всюду суются, всем интересуются, точно собачонки, думая, что открывают в каждом засранном больничном углу тайны медицины. К примеру, привезли старуху, и они глядели, как на операцию, как ей ставила санитарка клизму — обступив кругом в дюжину человек. И потом минуту или две терпеливо ждали результата. Потом упросили Петрова, чтобы он показал им морг, — и побежали за ним вприпрыжку в подвал, будто на карусельку. Пришли разочарованные, ничего не увидели необычного, даже не испугались, хоть надеялись, что увидят что-то страшное — покойников, трупы. Однако трупов в морге не оказалось — уже вывезли. Петров показал им, что есть, что осталось в холодильнике: гору ампутированных ног, которые у нас заворачивают, точно селедку. Потом «скорая» подъехала, как потом оказалось — с инсультом, а они выбежали толпой в белых халатах, так что родственники и тот, который лежал, чуть не распрощались про себя с жизнью, когда увидели целую-то толпу людей в белых халатах. Вот уж страшно.

Беременная кошка в администрации — важная и брезгливая, точно бы зам главврача.

Подбросили молоденькую наркоманку. Конечно, ее же дружки, но врали, что случайно на нее наткнулись и подобрали где-то поблизости. В приемном дежурили Дмитрий и Борис. Пошли смотреть, какая она, голая, когда санитарки ее раздели для реанимации. Еще развлекались: вытряхивали ее модный рюкзачок, рылись в нем… Нашли пузырек с раствором героина и шприц, но бросили — а ухватились за СD-плеер и диски, стали тут же слушать, пока старшая медсестра не отняла и не заперла со всеми вещичками эту игрушку в сейф. При этом героин со шприцем сунули обратно в сумку… Тоже для прикола. Получит же когда-то свои личные вещи, если выкарбкается, — а там доза.

По ящику показали сюжет — в одном городе подмосковном семья промышляла забоем собак и продажей собачьего мяса под видом говядины. Еще трупы собак добывали на ветстанции и также их разделывали. Одна баба купила по дешевке аж сто килограммов — и отравилась. Подала заявление в милицию… Продавцы для убедительности выдали себя за молодоженов и так приехали к покупательнице, наряженные, продать будто б остатки со свадебного стола. Мужик рассказывал, как убивал собак. Некоторые боролись за жизнь и кусали своих убийц. Собаки! А люди в подобных обстоятельствах не бывало случаев, чтобы нападали на своих убийц. Мужичок еще жаловался, что напивался и тогда только отправлялся в ванную их рубить. И убивает для наживы, и напился пьяный, так как что-то мучает, а иначе не может махнуть топором. Пьяный в знак совестливости, но уж поборол совесть — и рубает, а сколько выручить могли со ста килограммов? Но ведь отлавливая собак, убивая. Расчленяя, торгуя, дрожа от страха тратился поболее, чем если бы честно добыл эти же деньги. Трудолюбие живодера… Труд есть, а его результат — страдания дикие живого существа. Сами мяса этого не ели, брезговали. Оправдание для себя у них было, что корейцы — те собачатину за деликатес считают. Как все шатко, скользко оказывается. Мразь человек или не мразь — решает, в общем-то, он сам.

Посудомойка тощая и очкастая. Подол, полный продуктов. Унесла их с кухни и разносит по больнице, подкармливает санитарок, лифтеров, словно кошечек. Мяска уворовала с кухни — и принесла. Рыбки вареной. Пяток яиц. И всегда одно и то же говорит: «Кушайте на здоровье!» У нее был сильный ожог на кухне. Пришла к нашим — те ее подлечили. Мазькой помазали, какой-то укол сделали — и тогда она сама похожа была на кошку с подбитой лапой. Это добро она и запомнила.

Обедают. Народу понабилось в комнатке, и всем нравится, что тесно. Никто не хочет вылезти наружу. Сидят, как в норе. Что-то детское, так дети любят прятаться под диван, это вдруг становится для них другим миром.

Молодухи. Глядели на свои рентгеновские снимки — и покатывались со смеху от того, что увидели.

Работяга: «Не пойдеть!» Плотники в приемном ставили стекло, он заявился и давай митинговать — не пойдеть! не пойдеть! Потом уже в администрации всплыл, где вагонкой обивали двери, и тоже весь разволновался, когда они там вымеряли, — не пойдеть! не пойдеть! А все вставало на свои места — где подстругать надо, где подточить. Только вставало на свои места, он исчезал с грустным видом. Под конец дня уходил с работы пьяный. Плетется, подымает башку, глядит кругом с отвращением — эх, я говорил, не пойдеть! — и шагает домой.