Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник) - Пелам Вудхаус

Посвятив целый день этой проблеме, он пришел к выводу, что Эйлин чересчур добра и от жертвы своей не откажется. Надо было придумать что-то другое. Он стал вспоминать ее речи.

Как она сказала, бедненькая? Трудновато, особенно ночью? Ага, вот! Ночью мы ее и накормим.

Вот почему на столике у кровати лежала промасленная бумага, а на бумаге – что-то вроде тех натюрмортов, которые радуют глаз в небогатых гостиных: язык, хлеб, нож, вилка, соль, пробочник и маленькая бутылка белого вина.

До сих пор мы показывали силу его любви только через слово и несказанно рады, что можем представить более весомое свидетельство. Раздобыть это все было очень трудно. В доме поменьше Джордж спокойно обчистил бы кладовую, но здесь, в замке, он просто не знал, где она. Блуждать по лабиринтам, расположенным за зеленой гардиной, он не решился. Пришлось отправиться в Маркет-Бландинг и все купить.

К счастью, Фредди ехал туда же и согласился его подвезти, хотя и не слишком радушно. Доехав до места, он поспешил избавиться от спутника, но и Джордж стремился к тому же, так что они расстались, не проявляя излишнего любопытства. Еду удалось купить в лавочке, вино – в кабачке (в другом, не в «Гербе Эмсвортов»). Винам сельского розлива Джордж не доверял, но решил, что в данном случае оно сгодится. Обратно весь путь, все пять миль, он прошел пешком.

Тут и начались главные трудности. Конечно, Джордж был сверхчеловеком, но все же понимал, что не совсем прилично вносить в чужой дом свою еду. Как-никак получается, что тебя плохо кормят. Словно шпион, переносящий депешу через линию врага, он двигался перебежками и, захлопнув дверь своей комнаты, испытал исключительно счастье.

Теперь оставалось подобраться к ее спальне, тихонько постучаться и, услышав хоть какой-нибудь шорох, поскорее нырнуть во тьму. У Эйлин, думал он, хватит ума догадаться о том, что перед ней – ужин, а может быть – и о том, что принесла его любящая рука. Вторая часть не так уж важна, утром он сам ей скажет. Некоторые ставят свечу под спудом, но не он, не Джордж Эмерсон.

Он снова взглянул на часы. Стрелка приближалась к двум. Несомненно, весь дом спит.

Джордж взял язык, хлеб, нож, вилку, соль, пробочник, вино и вышел из комнаты. Всюду стояла тишина. Он направился вниз.

3

Незаменимый Бакстер в плаще и в резиновых туфлях сидел на галерее. Первый пыл, помогавший ему вынести бдения, сменился усталостью, глаза слипались, а когда удавалось их разлепить, мрак просто давил на сетчатку. Словом, Бакстер страдал; время не двигалось.

Мысли куда-то ускользали. Он знал, что это плохо, и пытался удержать их, сосредоточившись на чем-нибудь одном. Выбрал он скарабея, но зря. Мысли немедленно перекинулись на Египет, на хвори мистера Питерса и на многое другое.

Он решил, что виноват толстый тип, который заговорил с ним в кабачке. Без всех этих разговоров он был бы свеж как огурчик. Мысли устремились к толстому типу. По странной случайности и он устремился к ним; во всяком случае, появился перед Бакстером. Тот лез по стене Вестминстерского аббатства в пижаме и в цилиндре, а тип выглянул из окошка и крикнул: «Привет, Фредди!» Только он собрался сказать, что его зовут не Фредди, как очутился на Пиккадилли с Эшем Марсоном. Эш сообщил: «Никто меня не любит!», да так жалобно, что Бакстер чуть не заплакал, но обнаружил, что он – не на Пиккадилли, а на аэроплане, над замком, и не с Эшем, а с мистером Питерсом, который нежно поглаживает бомбу. Мистер Питерc объяснил, что украл ее из музея, на живца, конкретней – на холодное мясо с пикулями, и Бакстер понял, что иначе ее не украдешь. «А теперь я ее брошу, – сказал мистер Питерc, – ничего не поделаешь, врач прописал». Падала она медленно и кружилась, как перышко. Ниже, ниже… сейчас, сейчас…

От грохота он проснулся и не сразу понял, что внизу, в холле, что-то случилось.

4

Если мы вникнем в первопричины, то обнаружим, что все столкновения происходят вот почему: какие-то два тела не хотят считаться с тем, что по закону природы в одном месте должно находиться только одно тело. Телами этими были Эш и Джордж, место же находилось у подножия лестницы. Джордж достиг его в 2 часа 1 мин. 3 сек., Эш – на секунду позже и немедленно взлетел вверх, тогда как Джордж упал вниз. Оба они задели столик, уставленный фарфором и фотографиями. Именно это и услышал Бакстер, особенно фарфор.

Джордж подумал, что столкнулся с грабителем; Эш не подумал ничего, но попытался избавиться от незнакомца. Тот, утратив к этому времени свои припасы, мог действовать обеими руками, а потому левой схватил Эша, правой же дал ему в бок. Эш попытался схватить его за горло, однако Джордж схватил его за уши и как следует крутанул их, что и вызвало первый крик, если не считать того «Ф-ф-ф!», который они издали оба в самом начале. Эш высвободил уши и треснул Джорджа локтем. Джордж лягнул Эша по ноге. Эш снова занялся горлом противника, и дело шло весело, когда Бакстер спустился по ступенькам, споткнулся о ноги Эша, полетел вперед и врезался в другой столик, тоже с фарфором и фотографиями. Холл в Бландингском замке был как бы и гостиной; когда леди Энн не страдала мигренью у себя в спальне, она любила именно здесь пить с гостями чай. Тем самым столиков хватало, и фарфора тоже.

Однако врезываться в столики и бить фарфор – дело хлопотное, тут нужно время, нужен досуг. Ни у Эша, ни у Джорджа, ни у Бакстера их не было. Каждый из них боялся объяснений. Первые двое, как сговорившись, отпустили друг друга, попыхтели и скрылись: один – за зеленой гардиной, другой – где-то наверху. Третий высвободился от обломков и пополз к штепселю, который находился недалеко от лестницы. Точнее, он двигался на четвереньках, что безопасней, хотя и медленней, чем обычная ходьба.

Тем временем собирались гости, привлеченные грохотом и звоном. Звучали приглушенные голоса. Бакстер продвигался к штепселю. Он знал, что еще жив, но не более. Остатки сна удачно сочетались с последствиями удара о столик, создавая некоторую отупелость. Он продвигался и на пути коснулся рукой чего-то холодного, странного, необычайно страшного.

Сказать, что сердце у него остановилось, не позволит наука. Сердце не останавливается. Что бы его владелец ни делал, оно бьется как миленькое. Точнее будет сравнение с человеком, который впервые едет в скоростном лифте. Там, где полагалось находиться самым сокровенным органам, была холодная пустота. В горле пересохло. По спине неслись мурашки. Бакстер понял, чего он коснулся.

Как ни болезненно столкновение со столиком, он знал, что рядом дерутся два человека. Обирая осколки фарфора, он слышал удары и пыхтенье. Драка шла не на жизнь, а на смерть. И вот, пожалуйста – мертвое тело. Если б человек лежал без чувств, он не был бы таким холодным.

Бакстер поднял голову и закричал. Он думал, что кричит: «На помощь! Убийство!», но получилось: «А-о-о! У-и-о!» И кто-то ответил ему револьверной стрельбой.

Когда поднялся шум, граф Эмсворт спал здоровым и мирным сном. Проснувшись, он сел в постели и понял, что внизу – грабители. Он зажег свет, вскочил на ноги, взял из ящика револьвер и пошел разбираться, что к чему. Мечтательный пэр не был трусом.

Вниз он прибыл во главе множества родичей, облаченных в пижамы и халаты. Во главе он шел потому, что, встретив их в коридоре, сразу сказал: «Я пойду первым, у меня есть оружие». Они охотно уступили. Не совались, заметьте, не метались, не спорили, а скромно встали сзади. Алджернон Вустер даже воскликнул: «Черт, прекрасная мысль!» – и мягко стушевался, епископ же Годальминский сказал: «Конечно, Кларенс! Воля твоя, веди нас».

Ощутив, что больше ступенек нет, лорд Эмсворт остановился. Царила тьма; грабители, видимо, отдыхали. Потом один из них заговорил очень неприятным голосом. Храбрый лорд не совсем его понял, но получалось что-то вроде: «А-о-о! У-и-о». Вероятно, тайный сигнал. Граф поднял револьвер и выстрелил, ориентируясь по звуку.

К счастью для него, Бакстер пребывал на четвереньках, а то пришлось бы нанимать нового секретаря. Шесть пуль пролетели мимо него. Разместились они так: одна пробила стекло и скрылась во мраке, вторая попала в гонг, третья, четвертая и пятая – в стену. Шестая, то есть последняя, угодила в портрет бабушки по материнской линии, удивительно его украсив. Мы не виним эту бабушку за то, что она в свое время разрешила написать себя в виде Венеры, выходящей из моря (конечно, прикрывшись), но не можем скрыть, что пуля внука избавила Бландингский замок от одного из главных страшилищ.

Отстрелявшись, граф спросил: «Кто там?» – несколько обиженно, словно он свое дело сделал, лед сломал, пора вступить в беседу и незваному гостю.

Бакстер не отвечал, отложив объяснения хотя бы до того времени, когда зажгут свет. Прижавшись всем телом к ковру, он затаился. Щека его коснулась мертвого тела, но он не выдал себя. Да, заморгал; да, задрожал – но не выдал.

Кто-то, скорее всего епископ, сказал там, наверху: