Жизнь зовет. Честное комсомольское - Агния Кузнецова

— Да так! — отвечает Павел любимой фразой ребят, за которой легко скрыть истину, когда не хочешь или не можешь открыть ее.

Председатель озабоченно оглядывает поле:

— Снег меня подковал, Павел. Так подковал, что выход найти трудно. У тебя бывало так, чтобы выход найти было трудно?

Щеки Павла заливает краска, губы вздрагивают. Он отводит в сторону глаза.

— Бывало, — чуть слышно говорит он и низко опускает голову.

Василий Ильич несколько секунд молча смотрит на мальчика, потом приближается к нему.

— Что же такое с тобой случилось, Павел? — участливо спрашивает он.

Толпы городских школьников двигаются по дороге к пристани. Слабый, теплый ветер дует им вдогонку. Позади остается село. Старые дома с огородами, с банями «по-черному» то беспорядочно уходят в гору, то спускаются к реке. Белеют новые, стройные улицы с домами, построенными для работников МТС. Тянутся длинные каменные цехи молочно-товарной фермы.

Девочки и мальчики часто оглядываются.

За двадцать дней село стало родным, и жаль расставаться с ним. Теперь не кажется трудной работа на поле. Вспоминаются веселые происшествия, смешные неудачи, вечера в клубе…

Шагают ребята по грязной дороге — кричат, смеются, поют.

Павел идет с Ритой. Он несет ее увесистый рюкзак. За спиной Риты такой же, но почти пустой рюкзак Павла.

Павел рассказывает Рите о председателе. Она с интересом слушает его, жалеет председателя такой же чистой, глубокой жалостью, которая пробуждалась в ней к Павлу в те дни, когда она узнала, что он и есть тот самый подследственный ее матери.

Они сворачивают вслед за ребятами на проселочную дорогу, живописно украшенную по бокам старыми соснами и стройными лиственницами.

Впереди блестит зеленоватая полоска воды и видны неприхотливые постройки пристани.

Ребята прибавляют шаг.

«Это, наверное, разговор с председателем повлиял на Павла», — думает Рита.

— Ты как-то переменился, Павел, после встречи с ним. Стал веселее, проще… — несмело говорит она, ожидая, что Павел станет отрицать это.

Но Павел не возражает. Он сбоку смотрит на Риту, на ее короткий носик с красным пятнышком, на краешек глаза. Она идет большими шагами, чтобы не отстать от него.

«Понимает все с первого взгляда, с первого слова, как Тышка», — с грустью и с радостью думает Павел.

— И там, на поле, я рассказал ему все, Рита, — говорит Павел. — Ни одному человеку я этого никогда не говорил. И он тоже рассказал мне всю свою жизнь. А потом сказал мне три истины, которые спасали его от всех невзгод. Этих истин, Рита, я никогда не забуду. Вот первая: «Если жизнь тебе не дается — сопротивляйся. Бери ее за горло. Диктуй ей свои требования и заставляй подчиняться». Хорошая истина, Рита?

— Хорошая. А вторая?

— Вот вторая: «Страдания должны не расслаблять, а закалять человека».

— Тоже очень верно, — задумчиво говорит Рита. — А третья?

— Третью я скажу потом.

Они прибавляют шаг, догоняют товарищей, и их сразу же оглушает веселый, многоголосый шум.

Пароход стоит у пристани, призывно поблескивая свежепокрашенной палубой и чистыми окнами кают.

Вот с берега на пароход перекинут трап, и вечно спешащая куда-то, ликующая толпа молодежи врывается на палубу.

Ребята сбрасывают мешки, рюкзаки, ставят чемоданы и с удовольствием думают о нескольких часах путешествия по реке.

Зычный свист парохода подхватывают ветер и эхо в горах.

Ребята машут руками опустевшей пристани и смотрят, как отдаляется берег. Все тоньше и меньше становится высокая труба тепличного комбината, возвышающаяся над селом, и наконец исчезает совсем.

Крутые берега, то пустынные, то покрытые густым лесом, медленно уходят и уходят назад. Поднимаются скалистые, сказочные горы. Кажется, что они тут же вырастают из-под земли.

— Ребята, — говорит Ваня, мечтательно глядя на берег, — хотите, я расскажу вам сказку?

Его окружают одноклассники. Они всегда с удовольствием слушают Ванины сказки. Откуда он их берет? Или сам сочиняет, или помнит из книг? Но в книгах никто не читал таких сказок.

— «По утрам, когда вставало солнце и, выплывая из-за горизонта, зажигало ярким пламенем небо, над рекой звучали странные песни. Это были песни скал — заунывные и монотонные, напоминающие тихий звук эха, шорох осыпающегося гравия, шум свергающихся со скал водопадов, — нараспев говорит Ваня. — Только старый горный орел бесстрашно парил над вершинами скал, слушая эти песни. Одна скала была древняя старуха — морщинистая, с седыми лишаями, в монашеском черном клобуке, надвинутом на окаменелое лицо. Издали клобук этот походил на пирамиду. На вершине ее свил себе гнездо орел. Другая скала, поменьше и помоложе, стояла украшенная самоцветами, местами прикрыв их красноватым каменным плащом, чтобы не ворчала на нее старшая скала — монахиня.

Пели они по утрам вечную песню гор о том, что все вокруг родится и умирает, радуется и страдает. Только скалы стоят, год за годом, век за веком — бесстрастные и спокойные.

За высокими скалами, за быстрыми реками затерялась в тайге небольшая деревенька. Жил в той деревне пастух Егор — самый веселый, самый счастливый человек. С птицами он умел песни петь, с зверями разговаривать. Солнце улыбалось ему, а ветер стихал по его велению.

Но вот промчался над деревней кровавый ворон, воро́нками изрыл поля, сжег леса и дома, в цепких когтях своих унес всех малюток, всех девушек. И среди них — ту красавицу Настю, которую давно уже полюбил Егор.

Затосковал Егор, разучился песни петь, не стал повелевать ветром. И солнце перестало ему улыбаться.

С утра выгонял он в поле коров, ложился на траву и грустил, глядя на небо.

Как-то раз он услышал над собой шум крыльев. Привстал Егор и видит, что на землю спустился Орел. Он сидел, гордо подняв голову, изредка ощипывая свои темные блестящие перья.

„Погибнешь здесь от тоски, Егор, — сказал ему Орел, сверкая глазами. — Садись лучше мне на спину — унесу я тебя к могучим скалам и научат они тебя спокойствию. Разучишься и страдать и радоваться, смеяться и плакать“.

И согласился Егор.

Подхватил его Орел на спину, унес и опустил на скалу-монахиню.

День, другой, месяц и год слушает Егор песню скал, бродит у их каменных подножий, смотрит на редкостные самоцветы. Но не становится легче на его сердце. Тоска давит грудь, томит одиночество…»

Ваня замолчал. Ребята оглянулись и молча стали смотреть на берег, туда, где высятся две скалы — одна пирамидообразная, серая, покрытая клочками мха, другая — поменьше, красноватого цвета, покрытая сверху молодым лесом.

— Дальше, Ваня! — нетерпеливо просит Рита.

— «Подошел Егор к подножию большой скалы, закинул голову, сложил рупором руки и крикнул:

„Не по пути мне с вами, бесстрастные камни! Нет ничего хуже одиночества, особенно когда человек в горе. На миру и смерть красна!“

Глухим эхом рассмеялась гора-монахиня, шумом обвалов раскатилась ее сестра.

А человек пошел прочь от скал, к людям…»

Ваня замолкает, оглядывает товарищей и весело смеется.

— Сам сочинил? — допытываются у него одноклассники.

— Нет! — не очень убедительно отказывается Ваня.

Его сказка даст повод продолжать самодеятельность.

Схватив руками друг друга за плечи, двенадцать мальчиков как один «охватывают» на палубе «яблочко», представляя себя настоящими моряками.

Капитан довольно ухмыляется в усы. Никогда еще не было такого веселья на его «Ермаке».

Баян Тихона заливается замысловатыми переборами.

— Ты послушай, Павка, как я играю! — сам себе удивляется Тихон. — Скажешь, не здорово?!

— Здорово! Здорово! Здорово! — отвечают ему товарищи.

— Какой же ты скромный, Тихон! — смеется Рита.

Незаметно для себя Павел оказывается рядом с Ритой.

— Ну, скажи, какая же третья истина? — спрашивает она.

— Я еще не уточнил ее, — говорит Павел, понижая голос, потому что окружающие их восьмиклассники притихли и «навострили уши».

— Тебе же ее сказал председатель, — удивляется Рита.

Павел хитро улыбается:

— Рита, прости меня, я немножко тебя обманул…

Брови Риты изумленно поднимаются, глаза становятся круглыми.

— «Истины» эти я сам придумал для себя. Они вроде вывода из всей моей жизни, из жизни Василия Ильича, из того разговора, который так неожиданно произошел у меня с ним. А вот третью истину все никак не могу ухватить, — крутится в мыслях какими-то обрывками, а ясной формулы нет.

— Ну, а приблизительно скажи ее смысл, — допытывается Рита.

— Приблизительно — это то, о чем сейчас рассказывал Ваня. Что-то о людях и об одиночестве… «Человек в несчастье не должен быть один».

— «На миру и смерть красна», — подсказывает Рита, заглядывая в лицо Павлу.