Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Пока шло следствие, почувствовавшие большую кровь органы как следует размялись и в день похорон Кирова расстреляли около 100 человек в обеих столицах. На этом ученики «железного Феликса» не остановились и на следующий день расстреляли 9 «врагов» в Минске и 28 в Киеве. Было покончено и с большой группой (102 человека) бывших белогвардейцев и украинских интеллигентов, которых обвинили в террористической деятельности. Благо, внесенные Сталиным изменения в уголовные кодексы позволяли творить все, что угодно. В убийстве Кирова их, правда, не обвинили, а вот их казнь явилась сигналом для развязывания оголтелой газетной кампании против «врагов народа».

И уже 7 декабря 1934 года в газетах появилось «Обвинительное заключение», в котором говорилось, что убийство Кирова являлось лишь небольшой частью того, что было задумано врагами народа. А задумано ими было убийство Сталина и всех его верных соратников.

Что же касается «ленинградской террористической группы», то, как «выяснилось», ее возглавлял бывший секретарь Выборгского райкома комсомола И.И. Котолынов, который получил 5 тысяч рублей от... «одного иностранного консула», являвшегося посредником между ленинградскими контрреволюционерами и Троцким!

Сам Николаев, которому обещали сохранить жизнь, «признался», что состоит членом в бывшей «зиновьевской оппозиции», превратившейся в «ленинградский центр», который и решил убрать Кирова. Поведал он следователям и о том, что убийство Кирова являлось лишь первым звеном в длинной цепи планируемых центром преступлений и что, в конце концов, они собирались убить Сталина и чуть ли не всех членов Политбюро.

Большинство членов этого самого центра видели Николаева в первый раз в жизни, что совсем не помешало судьям эту самую жизнь у них отнять. И напрасно насмерть перепуганный Зиновьев выступал с гневными осуждениями «подлого убийства» Кирова. Очень скоро он вместе с Каменевым, одним из организаторов Русского бюро Залуцким и другими руководителями бывшей «новой» оппозиции были арестованы. А еще через две недели все они встретились на скамье подсудимых. Надо ли говорить, что суд сопровождался требованиями «широкой общественности» расстрелять мерзавцев.

Однако доказать связь «московского» центра с убийством Кирова судьям так и не удалось. Тем не менее посадили всех. Причем Зиновьев был осужден на 10 лет, а Каменев — только на 5 лет лишения свободы. Но Сталину этого было уже мало, в январе 1935 года все партийные организации страны получили закрытое письмо ЦК, в котором содержалось требование бросить все силы на борьбу с врагами народа.

Партийцы поняли призыв как надо, и уже очень скоро по многим городам, и особенно по гнезду «зиновьевцев» — Ленинграду, прокатилась новая волна арестов, названная в лагерях «кировским потоком».

А затем случилось то, последствия чего коренные москвичи и петербуржцы (если они, конечно же, еще остались) чувствуют и по сей день. Из обеих столиц началось массовое выселение всех тех «бывших», которые еще несли в себе остатки русской культуры, и теперь в Москве и Ленинграде, согласно заявлению редактора «Ленинградской правды», «имели право жить только настоящие пролетарии, только честные труженики».

Ну а к чему все это привело, лучше всех поведал М. Булгаков в «Собачьем сердце», когда в квартирах Преображенских появились швондеры и шариковы.

Так было положено начало «Великой стирке», в ходе которой будет убито несколько миллионов ни в чем не повинных людей. И далеко не случайно Евгения Гинзбург в своей известной книге «Крутой маршрут» говорит о том, что печально знаменитый 1937 год начался с первого декабря 1934-го...

И по сей день не утихают споры о том, был ли Сталин инициатором этого убийства. Как и всегда в таких случаях, мнения разделились.

Сталинисты и по сей день славят необыкновенную гуманность своего кумира и продолжают убеждать, что Сталин любил Кирова и убивать его не хотел. При этом чаще всего они ссылаются на таких людей, как Н. Власик, который писал в своих «Записках»: «Больше всех Сталин любил и уважал Кирова. Любил его какой-то трогательной, нежной любовью. Приезды т. Кирова в Москву и на Юг были для Сталина настоящим праздником. Приезжал Сергей Миронович на неделю, две. В Москве останавливался на квартире у т. Сталина, и И.В. буквально не расставался с ним».

Объясняли они нежелание Сталина убивать Кирова и тем, что он терял, несмотря на некоторые разногласия, одного из своих самых преданных сторонников. «Потрясенный смертью Сергея Мироновича, — писал Рыбин, — Сталин за эти дни осунулся и почернел, оспины на его лице стали заметнее. Поцеловав покойного Кирова в губы, он еле слышно выдохнул: «Прощай, дорогой друг». После смерти жены у него не было более близкого человека».

И надо отдать им должное, перевес в этом историческом споре на их стороне. Но отнюдь не потому, что Сталин «больше всех любил Кирова» и не был способен на убийство, а по той простой причине, что прямых доказательств участия Сталина в убийстве Кирова нет. И не могло быть. Сталин был слишком осторожным, чтобы оставлять для истории такие убийственные для него улики. Да и зачем? Рядом с ним работали весьма искушенные в таких делах люди, которые и без слов понимали, что выгодно или угодно их высокому покровителю. И хорошо зная, как изменилось отношение Сталина к Кирову, которому он перестал даже звонить, могли сделать надлежащие выводы.

Что же касается антисталинистов, то они, настаивая на своем, приводят очень убедительные с точки зрения политической логики и всего того, что последовало за убийством Кирова, доводы. И они правы, хотя бы только по тому, что политика Сталина 1930-х годов была замешана на крови, и вряд ли Сталин со своей подозрительностью и мстительностью мог просто так отмахнуться от «великого гражданина», которого любили многие партийцы и прочили его на место Сталина.

И это были совсем не та любовь и преданность, которые демонстрировались Сталину за должностные оклады, а та самая настоящая человеческая любовь, которую нельзя купить ни за какие деньги. «Я считаю, — напишет в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, — что оно (убийство Кирова) было организовано Ягодой, который мог действовать только по секретному поручению Сталина, полученному, как говорится, с глазу на глаз».

Однако вся беда подобных заявлений в том, что, не имея никакого документального подтверждения, они так и остаются всего лишь версиями. И лучше не выступать в этом запутанном деле прокурором или адвокатом, а попытаться, по возможности беспристрастно, еще раз взглянуть на убийство «великого гражданина».

Любил ли Сталин Кирова, да еще больше всех, как утверждает Власик? На этот вопрос мог бы ответить только сам Сталин. А вот симпатизировать и по-своему тянуться к нему он, конечно же, мог. Сталин был очень одиноким человеком и, судя по всему, нуждался хоть в каком-то тепле. И этого самого тепла всегда приветливый и жизнерадостный Киров мог дать куда больше, нежели те же Молотов и Ворошилов.

Но достаточно ли было этой самой привязанности (пусть даже и любви) Сталину для того, чтобы не избавиться от Кирова? Не в декабре 1934-го, а вообще. Ведь при всех симпатиях, какие испытывал Сталин к Кирову, не надо забывать, что по своим политическим воззрениям это были совершенно разные люди. Киров, останься он жив, вряд ли смирился бы с тем постоянным нагнетанием напряженности в стране, к которой стремился Сталин, и рано или поздно вступил бы на тропу войны. И если Сталин-человек еще мог пожалеть Кирова, то Сталин-политик — никогда!

Что бы там ни говорили, смерть Кирова была выгодна Сталину по многим причинам. Особенно после XVII съезда партии, который еще раз заставил его взглянуть на жестокую действительность не со страниц «Правды», а из высокого кресла руководителя страны.

Да, сам Сергей Миронович поспешил заверить вождя в своей лояльности к нему. Ну а что он, с другой стороны, мог ответить? Хочу на твое место? Возможно, Киров и верил в то, что говорил, и та речь, которую он произнес на XVII съезде, скорее подходила к кавказскому застолью, нежели к партийному форуму. Вот только верил ли ему Сталин?

И дело даже не в вере. Это категории скорее для ревнивого мужа, нежели для большой политики. А вот видел ли Сталин отличавшегося не только веселым нравом, но и известным свободомыслием Кирова в своем партийном ордене, где правом слова обладал только его магистр? Другое дело, что в декабре 1934-го критическая масса их отношений еще не достигла той точки, за которой следовал взрыв. И Киров еще ни разу не посягнул на его власть. А на авторитет?

Они жили не в безвоздушном пространстве, и окружавшие их люди не могли не видеть той огромной разницы между двумя этими людьми. Сравнение здесь было не в пользу Сталина. Очень многие предпочли бы работать с Кировым, а не терпеть мучения общения со Сталиным. Все это говорится отнюдь не для того, чтобы подвести читателя к мысли о виновности Сталина. Отнюдь! Просто оцениваются отношения между двумя политиками, только и всего.