Маленький, большой - Джон Краули

Наверное, Лайлак и вправду прошла долгий-долгий путь, поскольку ясно помнила, что должна так сказать. Хотя длительное путешествие ей не вспоминалось: то ли большую его часть она совершила во сне, как лунатик, то ли на самом деле оно было совсем коротким.

— Ты ходила во сне? — спросила Софи.

— Я спала. Очень долго. Я не знала, что буду спать так долго. Даже дольше, чем медведи. О, я спала все время с того дня, как разбудила тебя. Помнишь?

— Нет.

— В тот день я украла твой сон. Я закричала: «Проснись» — и дернула тебя за волосы.

— Украла мой сон?

— Потому что он был мне нужен. Прости, — весело проговорила Лайлак.

— В тот день, — протянула Софи, думая о том, как это странно: она такая старая и много повидавшая, и вот ее жизнь разворачивается в обратном направлении, словно жизнь ребенка… Тот день. Спала ли она когда-нибудь с тех пор?

— С тех пор. А потом я пришла сюда.

— Сюда. Откуда?

— Оттуда. Из сна. Так или иначе…

Так или иначе, она пробудилась после самого долгого на свете сна, забыв все или почти все приснившееся, и обнаружила, что шагает по темной вечерней дороге, по обе стороны тянутся тихие, занесенные снегом поля, над головой висит неподвижное небо в холодных голубых и розовых тонах, и ей предстоит выполнить задачу, к которой ее подготовили еще до того, как она заснула, — память об этом не изгладилась за время сна. Все было достаточно ясно и не вызывало у Лайлак удивления; пока она росла, ей часто случалось обнаруживать себя вдруг в странных обстоятельствах, попавшей из одного волшебства в другое, как ребенок, которого вынули спящего из постельки и принесли на праздник, и он пробуждается, удивленно мигает, но не пугается, потому что его держат знакомые руки. И Лайлак продолжала переставлять ноги, понаблюдала за вороной, взобралась на холм и увидела, как гаснут последние отблески солнца, багровеет закат и синеет снег. Только по ту сторону холма она задумалась о том, где находится и сколько еще ей идти.

У подножия холма, в зарослях вечно зеленого кустарника, стоял коттедж, из окон которого струился в голубые сумерки желтый свет лампы. Достигнув его, Лайлак толкнула белую калиточку в изгороди из штакетника (при этом в доме звякнул колокольчик) и двинулась по тропе. Снежную лужайку обозревала — уже многие годы — голова гномика в высокой шляпе, дополненной шапкой снега.

— Джуниперы, — заметила Софи.

— Что?

— Это Джуниперы. Их домик.

Внутри обнаружилась старая-престарая женщина (за исключением миссис Андерхилл и ее дочерей, Лайлак в жизни не видела никого старше). Держа в руках лампу, она отворила дверь и спросила слабым старческим голосом: «Друг или недруг? О боже». Перед ней стояла на тропинке почти голая девочка, босая и с непокрытой головой.

Маргарет Джунипер не сделала никакой глупости: она только приоткрыла дверь, чтобы Лайлак смогла войти, если захочет, и та после минутного размышления решила воспользоваться этой возможностью, протиснулась в шелку и двинулась по коврику через небольшой холл, мимо полок с пыльными безделушками (Мардж давно там не убирала, поскольку боялась неверными старческими руками что-нибудь разбить, а кроме того, и не видела пыли). Арочная дверь привела ее в гостиную, где в печке горел огонь. Мардж следовала за ней с лампой, но в дверном проеме заколебалась. Она наблюдала, как девочка уселась в кленовое кресло с широкими подлокотниками (кресло Джеффа) и плотно прижала к ним руки, словно получая от этого удовольствие или забавляясь. Потом она подняла глаза на Мардж.

— Не скажете ли, — спросила девочка, — правильной ли дорогой я иду к Эджвуду?

— Да, — кивнула Мардж, Как-то не слишком удивившись вопросу.

— Я несу туда послание, — пояснила Лайлак. Она тянула руки и ноги к печке, но не выглядела замерзшей. Это тоже не вызвало у Мардж удивления. — Это далеко?

— Несколько часов пути.

— О, как много.

— Я никогда туда не ходила, — сказала Мардж.

— Ну ладно. Я хожу быстро. — Лайлак вскочила и наудачу указала пальцем, но Мардж мотнула головой, и Лайлак указала в противоположном направлении. Мардж кивнула. Она сделала шаг в сторону, чтобы пропустить девочку, и проводила ее к дверям.

— Спасибо, — поблагодарила Лайлак, держась за дверь. Мардж порылась в чаше у входа, где хранились долларовые бумажки и леденцы для расплаты с мальчишками, которые расчищали тропинки и кололи дрова, достала оттуда большую шоколадку и дала ее Лайлак. Та просияла, поднялась на цыпочки и чмокнула Мардж в сморщенную щеку. Спустилась по тропинке и, не оборачиваясь, свернула к Эджвуду.

Мардж, стоя в дверях, провожала девочку глазами. Ее переполняло странное чувство, будто она прожила всю свою долгую жизнь только ради этого мимолетного посещения, будто и этот домик при дороге, и лампа в ее руке, и вся предшествовавшая цепь событий были направлены на одну лишь цель. В ту же минуту и Лайлак, проворно шагавшей по дороге, припомнилось, что она непременно должна была посетить этот дом и обратиться к старой женщине с этими самыми словами (напоминанием послужил вкус шоколада) и что к следующему вечеру, такому же тихому и синему, как нынешний, а может, еще тише, всем обитателям пентакля городов вокруг Эджвуда станет известно, что у Мардж Джунипер побывала посетительница.

— Не могла же ты с вечера столько пройти… — покачала головой Софи.

— Я хожу быстро, — отозвалась Лайлак, — и может, кое-где срезала путь.

Какой бы путь она ни избрала, он вел мимо замерзшего озера, где блестел в звездном свете остров, а на острове стоял маленький бельведер с колоннами — или, быть может, сугроб, похожий на бельведер. Путь вел через лес, где при ее появлении пробудились синички, и мимо строения в снегу, которое напоминало замок…

— Летний Домик, — пояснила Софи.

…Строения, которые она видела прежде, с высоты, очень давно и в другое время года. Туда она шла между клумб, окаймлявших лужайку, которая заросла сорняками, и теперь над снегом торчали только высохшие стебли штокрозы и коровяка. Во дворе стоял серый остов полотняного шезлонга. При виде их Лайлак задумалась, не должна ли она принести сюда какое-нибудь послание или кого-нибудь утешить. Она немного постояла, рассматривая остатки шезлонга и приземистое здание; ни один след не вел по снегу к летней раздвижной двери, наполовину занесенной, и Лайлак впервые вздрогнула от холода, но все же так и не вспомнила, что за послание и кому она должна была доставить, если ей в самом деле это было поручено. Она пошла дальше.

— Оберон, — сказала Софи.

— Нет. Не тот Оберон.

Сама не зная об этом, Лайлак пересекла кладбище; участок земли, где первым был похоронен Джон Дринкуотер, а затем, рядом или поблизости, другие; некоторые были ему знакомы, некоторые нет. Лайлак удивили разбросанные там и сям большие камни с резными надписями, похожие на забытые гигантские игрушки. Она изучала их, переходя от одного к другому и смахивая снег, чтобы рассмотреть печальных ангелов, глубоко врезанные в камень буквы, гранитные шпили, а под ее ногами, под снегом, темными листьями и землей, расслабились скованные окоченением кости, и впалые груди, казалось, приготовились испустить вздох, вольнее сделались позы мертвецов, и в гробу выражавшие напряженное ожидание. Пока над усопшими прохаживалась Лайлак, с ними происходило то же, что происходит со спящим, когда его перестанет мучить кошмар или стихнут посторонние звуки (жалобы кошки или потерянного ребенка): они заснули наконец, сном подлинным и глубоким.