Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

При температуре «за бортом» до минус тридцати даже в одном исподнем не холодно. Те самые стандартные ящики с инструментарием и медикаментами, о которых думал, пусть и маркированы они были не русскими, а еврейскими буквами, но внутри — совершенно то же самое.

В общем, машины оказались загружены под завязку, и, если бы пришло в голову взять с собой что–нибудь еще, положить это было бы и некуда.

Когда завечерело, вновь запустили здешний дизель–генератор, дороги и аллеи осветились яркими фонарями.

— Теперь, как на флоте говорят, команде разрешается песни петь и веселиться. Только сначала отмыться, конечно, — распорядился Тарханов. — Спать ляжем пораньше: выезжаем с рассветом.

…По сторонам дороги расстилался все тот же пейзаж северной Палестины, увидеть который Ляхов, после известных событий, в обозримой перспективе не надеялся. А вот, поди ж ты, как оно повернулось. И увидел, и при обстоятельствах более чем странных.

Мотор, несмотря на высокогорье, тянул хорошо, ровно, через приопущенное стекло задувал бодрящий ветерок, все же январь месяц на дворе, хоть и субтропики.

Реквизированный в универсальной лавке портативный катушечный магнитофон «Эриксон», подключенный к бортовой электросети, негромко воспроизводил Сибелиуса. «Туонельский лебедь». Чем–то эта холодная и мрачная музыка подходила сейчас к настроению Вадима. Вообще запас катушек с записями и классической, и легкой музыки в провинциальной гарнизонной лавке оказался на удивление богатым, и Вадим рассчитывал, что скучать за рулем не будет.

Хотя ему было немного жалко, что не успели они запастись радиоаппаратурой из мельком явившейся им реальности. Думали, и дальше она же будет, и гораздо лучший выбор представится в специализированных больших магазинах ближайшего города. И плоские, как книжка, магнитофоны с маленькими кассетками и узенькой пленочкой внутри, и те самые проигрыватели под зеркальные диски.

Увы, ничего этого не осталось, только одни короткие и тяжелые автоматы, под которые девятимиллиметровые патроны есть и здесь. Смешно сказать, что объединяет две совершенно разные цивилизации, — бог знает кем придуманный латунный патрончик с тупо срезанной пулей.

Ну, что ушло, то ушло. Зато мир снова стал знакомым и понятным. И шанс вернуться домой возрос неизмеримо.

Если бы сейчас придавить педаль до пола и гнать, как в кинофильме «Адские водители», через неделю можно приехать в Москву.

Только делать в Москве сейчас совершенно нечего, да и рисковать на незнакомых дорогах просто глупость. И так доедем, потихоньку–полегоньку.

Что ни говори, путешествие обещает быть по–своему увлекательным. Словно по чужой планете движется исследовательский отряд, и за каждым поворотом ждет неведомое.

Утомленная вчерашним трудами и не слишком отдохнув ночью, Майя привалилась головой к стенке кабины и задремала, подложив под ухо свернутую камуфляжную куртку.

Вадим надеялся, что за время дороги, чем–то сравнимой с движением на запад американских пионеров, приобщившись к простой и суровой походной жизни, девушка окончательно раскроется. Покажет свою истинную сущность, до сих пор настолько замаскированную образом жизни и родом занятий, что так у него и не получается понять, какая же она, Майя, на самом деле. А понять это Вадиму хотелось без всяких «верископов» и психосканов.

Чтобы, значит, если связывать с ней жизнь, то по собственному свободному выбору.

С Еленой вот не сложилось, хотя до последнего казалось — получится. И красива, и в постели более чем нежна и хороша, и общие воспоминания их связывали, и уже нынешние приключения. Да и сама себя она убедила, что все эти годы помнила его и мечтала о встрече, чтобы исправить ошибку молодости.

Оказалось же — никакой ошибки и не было. Просто случился с ней кризис после пяти лет жизни с мужем, и вообразила она, что лучший выход — все поломать и начать сначала. А вот случился шок — и сбежала она от него с облегчением, хотя разве можно в таком вот случае говорить об облегчении? Смерть мужа и все такое…

И тем не менее, наверное, можно.

Другое дело, что, пережив случившееся, успокоившись, задумавшись, как быть дальше, может, и пожалеет еще о своем импульсивном решении, захочет в очередной раз отыграть назад.

И, значит, ему самому надо поскорее определяться.

Ляхов вытащил из коробки между сиденьями бутылку пива, сковырнул специально устроенным под приборной панелью ключом пробку, с удовольствием сделал два длинных глотка.

Хорошее пиво, в меру прохладное, в меру горьковатое. Научились израильтяне у баварцев пиво варить.

Жаль только, что скоро придется на консервированное переходить. Холодильники теперь нигде не работают, и свежее бутылочное пиво элементарным образом прокиснет.

Впрочем, когда через Турцию поедем и дальше, через Кавказ и Черноземье, похолодает так, что не до пива будет, там другие напитки в ходу. (Впрочем, они еще не решили, как именно ехать, этим путем или через Босфорский мост и Европу.)

А все же не рано ли он своими матримониальными планами озаботился? Рассуждает так, будто только и проблем в жизни осталось — жену себе подобрать. «Ты сначала доживи», — как любил осаживать не в меру расфантазировавшихся о будущей жизни на гражданке бойцов ротный фельдфебель Зудин.

«Глядишь, и доживем, — подумал Ляхов с веселым куражом. — Если б нас впереди нечто хреновое ждало, глядишь, завозился бы где–нибудь червячок, предупредил. Как тогда в лесу или на пароходе. Да и что может случиться на пустой планете? Разве стихийное бедствие какое…»

Он и автомат свой засунул в нишу за изголовьем спальной полки, чтобы не путался под руками в кабине, а карабин с оптическим прицелом вообще остался в кузове, зачехленный.

Только розенцвейговский «адлер» висел на привычном месте в плечевой кобуре да рукоятка двуствольной ракетницы системы «вери» высовывалась из кармана на дверце. Но это именно для экстренной подачи сигналов отставшей или слишком вырвавшейся вперед машине.

Ляхов еще приложился к бутылке, начал насвистывать в такт музыке.

Дорога после нескольких крутых поворотов выпрямилась, потянулся длинный и пологий подъем к перевалу с отметкой 1700 метров, на котором намечен был первый привал. Ноги размять, посмотреть, как ведет себя незнакомая пока техника. Тормоза проверить, поскольку дальше начнется затяжной спуск до самого перевала у Кабб–Эльяса, откуда еще более крутое, но зато бетонированное шоссе выведет прямо к Бейруту. А там автострадой, без проблем, до самой Турции.

Где уже и будем решать, куда сворачивать — на Ангору или на Стамбул. Кроме того, с перевала должно было открыться море. Вадиму же вид моря, даже очень далекого, всегда как–то поднимал настроение. В отличие от гор.

В любом случае скоро их ждут более–менее цивилизованные края, с хорошими дорогами и инфраструктурой, где можно будет пополнить припасы чем–то лучшим, нежели спартанское армейское довольствие.

Что ни говори, передвигаются они с большим комфортом, чем знаменитые путешественники середины прошлого века, Ганзелка и Зикмунд, которые почти год пробирались на своей «Татре–87» от Касабланки до Кейптауна. Правда, там все же вокруг были люди, пусть и не всегда доброжелательные.

Неизвестно почему, прижимая педаль газа и небрежно придерживая одной рукою тонкий руль «Опеля», покрытый мягкой зеленой пластмассой, Ляхов вдруг вспомнил фразу из рассказа совершенно забытого писателя.

У его отца, главного инспектора кораблестроения, для простоты всеми воспринимаемого вице–адмиралом, поскольку погоны и форму он носил такую же, за исключением некоторых отличий в цвете шитья погон, опушек и пуговиц, была великолепная библиотека. В том числе — масса подшивок никому теперь не известных журналов.

Так вот, в одной из них, года приблизительно двадцатого прошлого века, Вадим прочитал рассказ этого самого Исаака Бабеля. Впечатления особого писатель на него не произвел, поскольку писал о жизни одесских бандитов, совершенно чуждой сыну высокопоставленного флотского чиновника. Однако некоторые фразы в памяти застряли. Такое бывает, и даже нередко.

В упомянутом рассказе говорилось: «Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие, а вторые страдают…»

Эту сентенцию, в принципе правильную, Ляхов слегка интерпретировал, поскольку совершенно непроизвольно коснулся при этом левой рукой полированной ореховой рукоятки ракетницы.

И произнес вслух: «Есть люди, умеющие стрелять, и есть люди, не умеющие этого делать…»

Почему, зачем это пришло ему в голову, объяснить невозможно. Но, наверное, какое–то основание было.

Договорить Вадим не успел.

Машина Розенцвейга, четко двигавшаяся впереди по условной осевой линии узкого горного грейдера, вдруг отчаянно замигала задними фонарями и метнулась вправо. Козлом запрыгала через кювет, через выгоревшие и почерневшие пучки жесткой травы, чудом удержалась на рыжем глинистом откосе и застыла, накренившись под опасным углом.