Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - Альберт Шпеер

Кейтель зачитал проект приказа, тут же одобренный фюрером:

«Присутствие гражданского населения в зоне боевых действий не только создает трудности для сражающихся войск, но и представляет опасность для самого населения.

Поэтому фюрер приказывает, в зависимости от обстоятельств, последовательно, начиная с прифронтовой зоны, эвакуировать все население с территорий к западу от Рейна и Саарского пфальцграфства… Эвакуацию проводить в юго-восточном направлении и к югу от линии Санкт-Вен– дель – Кайзерслаутерн – Людвигсхафен. Детали урегулировать с командованием группы армий «G» и гауляйтерами. Гауляйтеры получат аналогичный приказ от начальника партийного секретариата.

Подпись: начальник штаба ОКВ фельдмаршал Кейтелъ»[305].

Никто не посмел возразить, когда Гитлер заключил свою речь словами: «У нас больше нет возможности принимать во внимание интересы населения». Я покинул кабинет вместе с Цандером, офицером связи Бормана с Гитлером. Цандер был в отчаянии: «Невероятно! Это приведет к катастрофе. Ничего не подготовлено!»

Я импульсивно воскликнул, что вместо Кёнигсберга той же ночью отправлюсь на запад и, может быть, смогу чем– то помочь.

Оперативное совещание закончилось, и уже после полуночи, когда наступил мой сороковой день рождения, я попросил Гитлера уделить мне пару минут. Он приказал ординарцу «принести фотографию, которую я подписал» и, сердечно поздравив меня, вручил красный кожаный футляр с вытесненной эмблемой фюрера, в каких обычно дарил свои фотографии в серебряных рамках. Я поблагодарил и положил футляр на стол, поскольку собрался передать докладную записку. Однако Гитлер продолжил: «В последнее время мне трудно написать даже несколько слов. Видите, как дрожит рука. Зачастую я едва могу подписаться. То, что я написал вам, почти невозможно прочитать».

Мне ничего не оставалось, кроме как открыть футляр. Надпись действительно оказалась неразборчивой, однако я понял, что фюрер благодарит меня за работу и уверяет в вечной дружбе. Как ни тяжело мне было, но пришлось ответить на эти трогательные слова меморандумом, в котором я сухо констатировал полный крах дела всей его жизни. Гитлер молча взял документ, а я, чтобы сгладить неловкость, сообщил, что не лечу в Кёнигсберг, а еду на машине в западные регионы.

Пока я вызывал по телефону свой автомобиль и шофера, меня снова пригласили к Гитлеру. «Я все обдумал, – сказал он. – Вам лучше взять мою машину. Повезет вас мой шофер Кемптка». Я выдвинул ряд возражений, и в конце концов Гитлер разрешил мне воспользоваться моим автомобилем, но при условии, что повезет меня его шофер. Я встревожился, ибо сердечность, с которой Гитлер вручал мне свою фотографию и которой я почти поверил, растаяла без следа. Я физически ощущал его раздражение, а когда уже был у двери, он сказал ледяным тоном, исключающим возможность спора: «На этот раз вы получите письменный ответ на ваш меморандум!.. Если война проиграна, пусть и нация погибнет. Нет нужды тревожиться об обеспечении элементарных условий выживания для немецкого народа. Наоборот, наилучший выход – уничтожить фундамент выживания. Нация доказала свою слабость, и будущее принадлежит восточному народу, оказавшемуся сильнее. В любом случае после этой войны останутся лишь недостойные, ибо лучшие уже погибли»[306].

Я вздохнул с облегчением, лишь когда оказался за рулем своего автомобиля, обвеваемый свежим ночным ветерком. Шофер Гитлера сидел рядом (мы договорились вести машину по очереди), а подполковник фон Позер, мой офицер связи с Генеральным штабом, – на заднем сиденье. Было уже половина второго ночи, и около 500 километров до штаба главнокомандующего Западным фронтом близ Наухайма следовало преодолеть до рассвета, то есть до появления вражеских истребителей, на бреющем полете выискивавших добычу. Главным для нас сейчас была скорость. Мы разложили на коленях карту и настроили радиоприемник на волну службы оповещения наших ночных истребителей: «…Несколько «москито» замечены в квадрате… Ночные истребители в квадрате…» Это позволяло точно знать местоположение вражеских самолетов. При их приближении приходилось выключать фары и в темноте двигаться по обочине шоссе. Как только объявляли, что наш квадрат свободен от врага, мы включали все фары, и противотуманные тоже, и под рев мощного двигателя неслись по автобану. К утру мы еще были в пути, но низкая облачность защитила нас от авианалетов. Добравшись до штаба, я первым делом решил поспать несколько часов[307].

Ближе к полудню я встретился с Кессельрингом, однако наша беседа оказалась безрезультатной. Фельдмаршал вел себя как служака, которому не пристало обсуждать приказы Гитлера. Поддержка пришла с той стороны, откуда я ее совсем не ждал: к моим доводам прислушался представитель партии при штабе. Когда мы прохаживались по террасе замка, он пообещал мне сделать все от него зависящее, чтобы придержать отчеты о поведении населения, которые могли бы вызвать неудовольствие Гитлера.

Как только Кессельринг на скромном обеде в кругу штабистов произнес короткий тост по поводу моего сорокалетия, на замок с пронзительным свистом спикировали вражеские истребители, пулеметные очереди вдребезги разнесли оконные стекла. Все бросились на пол. И только после этого завыла сирена воздушной тревоги. Рядом с замком начали рваться авиабомбы. Сквозь пелену дыма и известковой пыли мы бросились в бомбоубежище.

Эта атака явно была целенаправленной. Бомбы вокруг замка рвались без перерыва. Стены бункера тряслись, но, к счастью, удалось избежать прямого попадания. Когда налет закончился, мы продолжили совещание. Теперь к нам присоединился саарский магнат Герман Рёхлинг, которому тогда уже было за семьдесят. В ходе дискуссии Кессельринг сообщил Рёхлингу, что через несколько дней Саар будет захвачен противником. Рёхлинг воспринял эту новость весьма безразлично: «Однажды мы уже теряли Саар и вернули его. Я хоть и стар, но уверен, что увижу, как он снова станет нашей собственностью».

Следующей целью нашего путешествия был Гейдельберг, куда перевели штаб вооружений Юго-Западной Германии, и я решил воспользоваться шансом навестить в день рождения своих родителей. Днем передвигаться по шоссе было невозможно из-за авианалетов, но с юности я помнил все окольные пути, и мы с Рёхлингом поехали через Оденвальд. Стоял теплый солнечный весенний день. Мы впервые разговаривали совершенно откровенно. Рёхлинг, прежде преклонявшийся перед Гитлером, ясно дал понять, что считает фанатичное затягивание войны безумием.

Поздним вечером мы приехали в Гейдельберг и узнали, что в Сааре все складывается хорошо – никакой подготовки к взрывам не проводится. А поскольку до прихода американцев оставалось каких-то несколько дней, даже личный приказ Гитлера уже ничего не мог изменить.