Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
28 июля и 29 июля 1911
Как-то тут, на днях, гуляя по лесу и «любуясь красотой вечерних пейзажей», начал сравнивать живопись и науку. Я беру живопись, без всякого эстетического элемента, не саму по себе, а как «etwas darstellendes»[625]. Сходство науки и живописи, конечно, самоочевидное, то и другое перевод с действительности. Если эту самую действительность представлять себе как, положим, стихотворение, то наука будет точным переводом, так сказать, подстрочником (при том подстрочником хорошим, где каждое слово объяснено, выведены законы образования предложений u. s. w.[626]), живопись будет переводом в стихах, тем же размером, с сохранением соответствующих аллитераций u. s. w. Но дело не в том, а вот в чем. Живопись в своем переводе почти абсолютно свободна, наука же абсолютно связана. В живописи творчество вполне возможно, в науке же оно невозможно совершенно (я, конечно, не говорю о творчестве методическом). Вот тут и ist der Hund begraben[627]. Уж очень много с этим связано. Я думал раньше, что наука и природа вещи разные, что наука есть что-то совершенно самостоятельное, творческое. Вопрос колоссальной важности, возможно ли свести науку к математике, связан с вопросом о связанности науки всецело. Я не говорю о логике (хотя в конце можно бы было и о логике заговорить). Положим, что логика, conditio sine qua non est[628]. Положим, что такие же conditii[629] будут пространство и время. Кроме геометрии и кинематики мы ничего не создадим и не поймем; в физике и механике (а тем более в других науках) есть всегда что-то третье. Дайте мне массу, я создам механику. Все науки – этим третьим обусловлены. Творчество возможно только в геометрии и кинематике («задачи»), здесь мы свободны в выборе вида функции. В динамике же, положим, мы уже совершенно несвободны. Если мы и задаемся задачками вроде определения траектории тела с массой m, движущегося под влиянием отталкивания массой m’ по формуле mm’/r5, то в конце концов это окажется просто даже логическим абсурдом. Итак, присутствие этого «третьего» «данного», этого «положим» делает невозможным сведения всякой науки к математике. Математика может дать нам три реальные величины: время, пространство и скорость, s, t, s/t (не говорю пока ничего о принципе относительности, который и эти величины ограничил действительностью). Ученому приходится черпать в природе, а не в голове своей материал. Отсюда необходимость экспериментальной науки. Я еще не разобрал вопроса, неизбежна ли наука, т. е. можно ли выдумать какую-либо другую науку (т. е. провести ее строго логически): но пока довольно и этого; тема чрезвычайно интересная, и над ней подумаю еще. С этой темой, если угодно, можно связать Бога, целесообразность u. s. w. aber jetzt genug[630].
6 августа 1912
Из области Gedanken – Experimente[631]. Предположу, что я помещен в абсолютно замкнутую изолированную систему, т. е. исключено всякое общение с другими системами, но в систему включены все «блага культуры», т. е. книги, картины, музыка, инструменты и прочее. Спрашивается, за что первое я схвачусь, что начну делать и буду делать. Система пусть замкнута абсолютно, т. е. все, что я делаю, остается в настоящем и в будущем только для меня. Одним словом, solo ipso sum[632]. Эксперимент очень интересный в смысле понимания себя самого, себя, очищенного от прочего. Писать бы я, конечно, ничего не стал, смешно, право, ведь это-то уж, конечно, для других и только изредка для «другого» себя, т. е. как воспоминание. Читать бы я стал, но кого, конечно, не Voigt’a или Planck’а, а Дюма, Пушкина, Гете, критиков, эстетов и газеты (я газеты читаю именно как «Дюма», а вовсе не из-за любопытства), одним словом, я стал бы эстетом… Но это не главное, совсем не главное, главное в том, что это опостылело бы довольно скоро и, безусловно, я взялся бы за науку, и только, конечно, за физику и математику. Почему? Ну, тут уж, кажется, область биологии, которую я недолюбливаю[633], почему? да потому что математика и физика – эстетический труд, а труд (вот тут-то именно и есть биология) conditio sine qua non est[634]. Между прочим, я сейчас еще не решил, стал бы я ломать стенки своей замкнутой системы, если бы к тому представлялась возможность, может быть – и не стал бы, а может, сломав и осмотревшись вокруг, опять бы починил. Я вовсе еще не исчерпал (даже не начинал черпать) всех следствий эксперимента, займусь ими после.
19 апреля 1915
Вчера ночью вышел на балкон и сидел с полчаса, глядя на звезды. Ведь это сыпь вселенной. Пространство между светилами заполнено энергией, излучаемой всеми ими, а они сами, таинственные излучатели, – берут ее откуда? А что, если бы прошли мириады световых годов и вся энергия равномерно распределилась бы по безмерному пространству. Настала бы Нирвана – ничто. Движение, жизнь создает только разность потенциалов – исчезает она, исчезает все. Мира нет, где та разница, которая разделяет сущее от несуществующего? Мир, равномерно заполненный энергией, столь же пуст, как и мир пустоты.
28 августа 1915
Все кругом об одном, только об одном, и облака, и солнце. И опять один и тот же несносный ответ: «Все минутное, земное разлетается как дым». Бревно истлевает, солдат умрет, солнце погаснет и рассыпется, облака растают, атом разлетится вдребезги, на всякие α и β частицы. Нет спасенья. Разлетятся государства, земля. Одна особь, один diskretum[635] – цель и вечен, и нет для него времени – все, das Weltall[636]. Закон сохранения – вот та вечная, самая ценная истина, которую нашел человек. Почему энергия не застыла от века в потенциальной, величественной сонной форме. Кому и зачем вздумалось играть в discretum? А это только игра, игра жестокая, но, пожалуй, веселая. 1) Существование энергии в пространстве[;] 2) Дискретная кинетическая форма энергии: вот две Welträtsel[637], настоящие, неразрешимые. О пространстве не стоит говорить, оно condition sine qua
