Страницы моей жизни - Моисей Кроль

Оказалось, что военные круги, и в особенности омские казачьи части, абсолютно игнорировали уфимское соглашение. Втайне они не переставали думать об использовании первого удобного момента для свержения Директории и для установления в Омске суровой военной диктатуры. Государственный переворот произошел 18 ноября 1918 года. Адмирал Колчак в своих показаниях удостоверяет, что за несколько дней до переворота к нему приходили много офицеров, которые ему говорили, что Директории осталось недолго жить и что необходимо создание единой власти. Намекали они, чтобы он, Колчак, принял участие в перевороте, но он отказался. С такими разговорами к нему являлись: полковник Лебедев, начальник гарнизона, полковник Волков, офицер Катанаев, много офицеров из ставки. Принимали активное участие в заговоре почти вся ставка, часть офицеров гарнизона, штаб главнокомандующего и некоторые члены Сибирского правительства. Физическими исполнителями переворота были: офицер Волков, Катанаев, Красильников, Лебедев и еще несколько офицеров казачьих частей.

По сведениям, сообщенным мне Роговским, арест членов Директории социалистов-революционеров произошел при таких обстоятельствах. В вечер 18 ноября на квартире его, Роговского, происходило совещание, в котором участвовали Авксентьев, Зензинов, делегаты съезда членов Учредительного собрания Гендельман и Раков и пробравшиеся с большим трудом в Сибирь делегаты от Архангельского правительства Н.В. Чайковский, Дедусенко и Маслов. Совещание затянулось до полуночи, а в полночь нагрянули заговорщики. Дом (где жил Роговский) был оцеплен разъездом казаков Первого Сибирского казачьего полка, охрана, бывшая в том же доме, была обезоружена, а затем офицеры Волков, Красильников и Катанаев в сопровождении отряда казаков ворвались в квартиру и, направив на всех присутствующих револьверы, объявили Авксентьеву, Зензинову и Роговскому, что они арестованы. Авксентьев бросился было к телефону, чтобы вызвать Болдырева и Вологодского, но телефонное сообщение было прервано. С руганью и градом оскорблений офицеры усадили арестованных на грузовик и увезли в неизвестном направлении. Покуда ехали, офицеры вели себя безобразно по отношению к тем, кто еще час тому назад были носителями всероссийской верховной власти, издевались над ними и, размахивая револьверами, грозили им расстрелом. Доставили их в конце концов в здание Сельскохозяйственного института за загородной рощей, где были размещены войсковые части Красильникова. А дня через два после весьма показательного во многих отношениях экстренного заседания совета министров Авксентьев, Зензинов, Аргунов (он был арестован у себя на квартире) и Роговский были высланы за границу, причем начальнику сопровождавшего их конвоя было предписано не останавливаться на больших станциях и принять все меры к тому, чтобы узники по дороге ни с кем не имели общения. Этому же начальнику конвоя было заявлено от имени Верховного правителя, что он лично отвечает за неприкосновенность сопровождаемых им пленников.

Чрезвычайный интерес и для историка и для психолога представляет собою атмосфера, в которой протекало вышеупомянутое заседание совета министров. Из подробного показания адмирала Колчака видно, что на этом заседании не поднялся ни один голос за то, чтобы немедленно освободить преступно захваченных членов Директории. Все присутствовавшие министры с легким сердцем признали, что раз члены Директории арестованы, они не могут больше быть носителями власти. Один только Виноградов тут же сложил с себя звание члена Директории и покинул демонстративно зал заседания. Затем, точно сговорившись, все остальные министры, в том числе и сам адмирал Колчак, решили, что военная и гражданская власть должна быть сосредоточена в руках одного лица. И тут же, после краткого совещания министров в отсутствии Колчака, ими было вынесено постановление передать всю полноту власти адмиралу Колчаку, присвоить ему титул Верховного правителя, что и было объявлено приглашенному в зал заседания Колчаку, а последний тут же дал свое согласие взять на себя эту чрезвычайной важности роль.

Обстановка менялась к худшему на глазах. Вскоре стала выходить поганая черносотенная газетка; словом контрреволюция сняла свою маску и стала калечить жизнь на свой лад.

Почувствовал и я лично эту перемену очень скоро: упомянутая выше черносотенная газетка начала меня травить систематически – оскорбительные нападки сменялись угрозами. Было ясно, что кто-то специально руководит этой травлей и что она ведется неспроста. Моя семья, друзья и я сам были немало обеспокоены этим обстоятельством. Прошло некоторое время, и в один далеко не прекрасный день к нам пришел наш близкий знакомый Николай Морозов, очень привязанный ко всем нам, и заявил следующее: «Из совершенно достоверного источника мне стало известно, что группа местных офицеров собирается вас «вывести в расход»… Вам грозит смертельная опасность, и вы должны немедленно покинуть Иркутск и уехать, как можно дальше отсюда…» Это известие, конечно, всех нас сильно взволновало. Меня лично оно не совсем застигло врасплох: с тех пор как меня стали травить в местной газете, я чувствовал, что над моей головой нависла какая-то опасность, но я не предполагал, что она так велика. Собрался тут же семейный совет, и мы все решили, что мне надо бежать в Харбин, не откладывая отъезда ни на один лишний час. Практика гнусных политических убийств, введенная офицерством в Сибири во второй половине 1918 года, достаточно убедительно говорила о том, что они не остановятся ни перед чем. Мы хорошо знали о зверском убийстве Новоселова и Моисеенко и еще не оправились от ужасов вести о бессудном расстреле на ст. Куломзино 500 рабочих, а в Омске 8 социалистов, членов Учредительного собрания, которых вывели из тюрьмы якобы для доставки в суд, но которых повезли на берег реки Иртыш и расстреляли в то время, как имелось личное распоряжение Верховного правителя адмирала Колчака об их немедленном освобождении.

При таком разгуле белого террора я мог ждать расправы каждую минуту. Поэтому, как только решение о моем отъезде было принято, я тотчас же покинул свою квартиру, и меня приютили наши соседи, жившие в нижнем этаже того дома, в котором я занимал верхний этаж.

Через некоторое время ко мне на квартиру явились несколько вооруженных солдат, чтобы меня арестовать. Им заявили, что меня нет дома, и, когда они, обойдя всю квартиру, меня действительно не нашли, они удалились, но у моего дома тотчас же появились два шпиона. Один стерег парадный подъезд, а другой устроился на скамье рядом с калиткой, ведшей в наш двор. Об этом мне сообщила пробравшаяся ко мне по черному ходу прислуга наша. Тогда я через нее же попросил, чтобы мне прислали мою старую поношенную шубу, и наказал, чтобы кто-нибудь из моих с наступлением сумерек ждал меня за углом с извозчиком. Я же попытаюсь проскользнуть через калитку на улицу в надежде, что шпион на меня не обратит внимания.