Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На рынке движение. Вдоль столов снуют накрашенные бабы, но расстегнутые и нечесаные, или немытые «лучшие дамы», жены чиновников, которые в большом количестве живут рядом. Впрочем, кто в нынешней Франции не является чиновником? Из очередей доносятся звуки свирепых ссор за место, революционные крики по адресу «priorités»[726] или дискуссии с продавцами, обладающими сейчас феодальной властью над покупателями. Торговец — хозяин жизни и смерти. Соблаговолит или нет. Что он предлагает, то надо брать. Что он велит, то надо брать. Чтобы купить фунт того, что хочется, надо купить фунт еще чего-нибудь, что совершенно не нужно или подпорчено. И разъяренные «тетки-вязальщицы» шипят сквозь зубы и поносят торговцев, но когда подходит их очередь, мило им улыбаются. Потому что с ними нужно ладить. Но торговка злится. Она теряет здесь время и деньги, продавая то, за что она спокойно могла бы получить в три раза больше.
Я тоже немытый, тоже одет кое-как, и у меня тоже корзина в руке. Я иду с толпой и дышу то сыром, то мидиями, то рыбой. Или погружаюсь в запах влажных овощей и жадно вдыхаю аромат порея. Я стою в очереди за редиской и получаю пучок спаржи. Спаржа дорогая, но надо пользоваться оказией. Покупаю салат. Свежий и упругий, с него капает вода, и мне хочется откусить кусочек. Какой унылый рынок. Немного мидий, немного рыбы, много овощей и много крика. Я помню, как четыре года назад, в первый день после приезда сюда, я выбежал из дома, и мне казалось, что передо мной открылся Сезам. На столах были горы фиников и сушеного инжира, гроздья бананов, пирамиды шоколада и сырные соборы. В окрестных магазинах мясо и птица, лангусты и омары. И все дешево. Но несмотря на войну, во Франции еще видны следы богатства. Несмотря на немецкий грабеж, несмотря на постоянные реквизиции, и речи нет о голоде. Все еще есть выбор, все еще есть некоторое разнообразие и возможность устроить свою «маленькую жизнь». В этом воздухе есть что-то, что так легко делает счастливым. Светит солнце, кричат торговки, запахи дразнят нёбо. Все здесь как будто центростремительное, а не центробежное. Не знаю почему, но мне вдруг вспомнилось типично французское определение счастья, данное Сашей Гитри: «Счастье — это любить старые книги и молодых авторов, молодых женщин и старых друзей». В этом определении есть что-то гастрономическое, вкус хорошего блюда, и, наверное, поэтому оно мне здесь вспомнилось. Еда тоже часть культуры. Хороший обед равнозначен хорошему стихотворению или хорошей картине. Еда не является чем-то «низменным», а рацион, состоящий из капусты и картошки, безусловно, влияет на культуру. Что может быть ужаснее цели, к которой мир движется семимильными шагами, — к коллективизации еды, к приготовлению пищи en masse[727] и раздаче ее в столовых и других варварских предприятиях такого рода. Я возвращаюсь домой с корзиной, сажусь на велосипед и еду на работу. В полдень буду есть в столовой. И мне хочется блевать.
14.4.1943
Везде одно и то же. Бася встретила на улице школьную подругу, еврейку. Ее мужа увезли в лагерь, и след его простыл, она живет со своим трехлетним сыном по поддельным документам. Сейчас скрывается в деревне под Фонтенбло. Все потеряла, три чемодана «реквизированы» хозяином гостиницы, в которой она жила и из которой сбежала ночью. Когда она попыталась вернуть их, хозяин дал ей понять, что для нее лучше, чтобы она обо всем забыла. Оказавшись буквально на улице с ребенком, она попала к квакерам, и те позаботились о ней. Там она встретила испанца, республиканского ветерана, который в нее влюбился. Возможно, когда-нибудь они поженятся.
И. — очень приятный, и мы встречаемся время от времени. Он был журналистом и много рассказывает об Испании. И когда я слушаю эти истории, то часто спрашиваю себя, кто является народом более европейским. Они или мы? То, что мы делаем после выпитого литра чистой водки, они делают натощак. Инстинкт самоуничтожения совершенно удивительный. Он рассказывает о ночи Святого Иоанна в Барселоне. Это большой праздник. Вечером улицы забиты людьми. На каждой улице выбирают главу праздника. Тот в окружении свиты устраивает по домам сбор старой мебели. Всю собранную мебель сваливают в кучу и с наступлением ночи поджигают. Предвкушение уничтожения. У молодых людей на поясах петарды, и тут начинается настоящее веселье. Пьют вино и взрывают петарды. Жертвами петард становятся убегающие девушки, иногда с ожогами. После полуночи ни одна девушка не смеет показаться на улице, улица принадлежит мужчинам. Взрывают все бóльшие петарды. Воцаряется безумие. Парни носятся, почерневшие и пьяные от вина и запаха пороха. Утром все бегут к морю, где уже полно торговцев мидиями. Все едят горячие мидии и ждут восхода солнца. Как только солнце выныривает из моря, вся толпа сбрасывает одежду и прыгает в воду.
Несмотря на всю красочность и теплоту описаний, создается впечатление внутренней холодности. Похоже, таким образом люди хотят растопить кусок льда, застрявший в их крови. Все это настолько чуждое, что кажется, будто между нами не может быть ничего общего.
И. был знаком с Пассионарией{42}. Простая женщина с удивительной способностью влиять на толпу. У нее есть сын и дочь. Дочь совершенно не в мать, и в доме случались кошмарные скандалы. И. рассказывает, как однажды после одной из многочисленных ссор дочь выбежала из дома и налетела на улице на просящего милостыню ребенка. Ребенок жалуется: «У меня нет матери». «И ты еще жалуешься, сопляк?» — отвечает в сердцах дочь.
Он описывает зловещую роль коммунистов в той ужасной революции, которая переросла в многолетнюю гражданскую войну. «Если бы не коммунисты, республика могла бы победить. Но они начали в Испании создавать Россию».
15.4.1943
История с десятками тысяч польских офицеров, находящихся в русском плену и расстрелянных под Смоленском, просто чудовищна. Немцы обнаружили и открывают все новые
