Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«Я увидела Пронина в первый раз в год основания „Собаки“, в 1912 г. Ему было тогда лет под 40, но больше 23-х ему нельзя было дать; по невероятной возбудимости и экспансивности это был совершенный ребенок. Таким ребенком он оставался всю жизнь.

…Красивое тонкое лицо с копной темно-русых волос, среднего роста, с юношески стройной фигурой, порывистыми движениями, весь какой-то легкий, он ни мгновенья не оставался в покое: бегал по комнате, встряхивая волосами, жестикулировал, громко, заливисто, по-детски хохотал; с ним случалось такое: вдруг, посреди шумного разговора, смеха, вдохновенных восклицаний, он внезапно замолкал.

„Тише, Борис спит!“ Через десять минут он пробуждался и продолжал вести себя в прежнем духе.

Его необычайная приветливость и ласковость располагали к нему все сердца, особенно женские. У него была привычка беспрерывно целовать руки у женщин, сидевших с ним рядом. Мне казалось, что он даже не видит тех, у кого он целует руки, плечо, платье. Это делалось по привычке и вообще от полноты чувств.

Борис Пронин обвораживал всех с первого взгляда. Женщины его любили самозабвенно» (Б. Прилежаева-Барская. «Бродячая собака»).

«На визитных карточках стояло: Борис Константинович Пронин – доктор эстетики, Honoris Causa. Впрочем, если прислуга передавала вам карточку, вы не успевали прочитать этот громкий титул. „Доктор эстетики“, веселый и сияющий, уже заключал вас в объятия. Объятие и несколько сочных поцелуев, куда попало, были для Пронина естественной формой приветствия, такой же, как рукопожатие для человека менее восторженного.

Облобызав хозяина, бросив шапку на стол, перчатки в угол, кашне на книжную полку, он начинал излагать какой-нибудь очередной план, для исполнения которого от вас требовались или деньги, или хлопоты, или участие. Без планов Пронин не являлся, и не потому, что не хотел бы навестить приятеля – человек он был до крайности общительный, – а просто времени не хватало. Всегда у него было какое-нибудь дело, и, понятно, неотложное. Дело и занимало все его время и мысли. Когда оно переставало Пронина занимать – механически появлялось новое. Где же тут до дружеских визитов?

Пронин всем говорил „ты“.

– Здравствуй, – обнимал он кого-нибудь попавшегося ему у входа в „Бродячую Собаку“. – Что тебя не видно? Как живешь? Иди скорей, наши (широкий жест в пространство) все там…

Ошеломленный или польщенный посетитель – адвокат или инженер, впервые попавший в „Петербургское Художественное общество“, как „Бродячая Собака“ официально называлась, беспокойно озирается – он незнаком, его приняли, должно быть, за кого-то другого? Но Пронин уже далеко.

Спро́сите его:

– С кем это ты сейчас здоровался?

– С кем? – широкая улыбка. – Черт его знает. Какой-то хам!

Такой ответ был наиболее вероятным. „Хам“, впрочем, не значило ничего обидного в устах „доктора эстетики“. И обнимал он первого попавшегося не из каких-нибудь расчетов, а так, от избытка чувств.

Явившись с проектом, Пронин засыпал собеседника словами. Попытка возразить ему, перебить, задать вопрос была безнадежна. – Понимаешь… знаешь… клянусь… гениально… невероятно… три дня… Мейерхольд… градоначальник… Ида Рубинштейн… Верхарн… смета… Судейкин… гениально… – как горох летело из его не перестававшего улыбаться рта. Редко кто не был оглушен, и редко кто отказывал, особенно в первый раз.

„Гениальное“ дело, конечно, не выходило. Из-за „пустяка“, понятно. Пронин не унывал. Теперь все предусмотрено. Гениально… невероятно… изумительно… Рихард Штраус…

Умудренный опытом, обольщаемый жмется.

– Да ведь и в прошлый раз по вашим словам выходило, что все устроится.

„Ах, Боже мой, что за человек, – выражает лицо Пронина, – не хочет понять простой вещи. Да ведь тогда провалилось, потому что он стал интриговать. Теперь он наш. Теперь все пойдет изумительно, вот увидишь…“

И кто-то снова, вздыхая, выписывает чек, или едет хлопотать в министерство, или пишет пьесу, по мере сил участвуя в работе этой, работающей впустую, машины, которая зовется деятельностью Бориса Пронина.

Машина, впрочем, работала не совсем впустую, какие-то крупинки эта мельница, рассчитанная, казалось бы, на сотни пудов, все-таки молола. „Что-то“ в конце концов получалось и „наворачивалось“, как Пронин выражался.

Так, навернулись по очереди – „Дом интермедии“, потом „Бродячая собака“, наконец, „Привал комедиантов“. Не так мало, в сущности, если не знать, сколько энергии, и своей и чужой, на них убито» (Г. Иванов. Петербургские зимы).

ПРОТАЗАНОВ Яков Александрович

Кинорежиссер. Фильмы «Бахчисарайский фонтан» (1909), «Смерть Иоанна Грозного» (1909), «Песнь о Вещем Олеге» (1911), «Уход великого старца (Жизнь Л. Н. Толстого)» (1912), «Как хороши, как свежи были розы (Из жизни И. С. Тургенева)» (1913), «Ключи счастья» (1913), «Дьявол» (1914), «Произведение искусства» (1914), «Рождество в окопах» (1914), «Война и мир. В двух сериях» (1915; совместно с В. Гардиным), «Николай Ставрогин („Бесы“)» (1915), «Во власти греха» (1916), «Пиковая дама» (1916), «Андрей Кожухов» (1917), «Отец Сергий» (1918) и др. Более 80 фильмов в период с 1911 по 1923.

«Он был не слишком словоохотлив, но располагала его манера держать себя с чувством собственного достоинства, чего, к сожалению, было немного у большинства актеров той поры. Высокого роста, прекрасно сложенный, обладатель артистической внешности, он был всегда серьезен, много наблюдал, думал, говорил спокойно и всегда дельно» (В. Гардин. Воспоминания).

«В мою гостиную вошел высокий человек. Красивая голова с волнистой шевелюрой каштановых волос крепко сидела на широких плечах. Выразительные карие глаза, правильный прямой нос, энергичный, но мягко очерченный красивый рот, чудесные зубы, очаровательная улыбка, громкий голос – баритон приятного тембра, поставленный от природы. Ясный, открытый взгляд, полный воли и внутренней силы. Красивые мужественные руки с очень пластичной кистью. И такой звонкий, заразительный, раскатистый смех.

Если такого человека встретишь где-нибудь в театре, в концерте среди публики, то невольно обратишь внимание и заинтересуешься – кто это?

…Все, что говорил Протазанов, как он говорил, не вызывало во мне возражений. Я чувствовала перед собой режиссера, который любит, ценит актера; ему можно верить, он ясно и прямо говорит, чего хочет, и сам полон хорошей творческой энергии. Открыто и смело смотрят его глаза. Ему довериться не страшно.

…У Якова Александровича была своя манера в работе с актерами и актрисами. Он не гонялся за рекламой и шумихой, он работал, думая об успехе целого, то есть картины, ставя на первый план игру актеров. Зная хорошо специфику кино, Протазанов помогал актерам театра освоить новое для них искусство. Он их вел, выдвигал, следя за их ростом и развитием от картины к картине. Каждый раз он ставил новые задачи, стараясь выявить творческое лицо актера, а не пользуясь только его внешними данными.