снарк снарк: Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После заразного изолятора держать Снаткину на молочной ферме не решились и перевели на конюшню. Здесь молока не давали, зато лошади были гораздо умнее коров и понимали Снаткину без слов. На конюшне ей нравилось. Она ухаживала за лошадями, выводила их в ночное, купала в реке, кормила и пела им песни. Однажды, придя на работу, она увидела, как конюх лупит старого слепого мерина, пришла в ярость, выхватила ложку и стукнула конюха в лоб.
Скорее всего, она просто удачно попала — конюх хлопнулся без сознания. Очнувшись, он изменил свое поведение, а Снаткину стали уважать не только лошади. Той осенью собирались даже отправить учиться на зоотехника, однако началась война. Снаткину с лошадьми перевели на снарядный завод. Производство работало круглосуточно, лошадей гоняли нещадно, кормили плохо, однако за все время ни одна лошадь у Снаткиной не пала, напротив, все выполняли и перевыполняли оборонные задания.
Я налил в стакан водку.
После войны Снаткину как девушку серьезную назначили в коммунхоз, заведовать транспортом, там познакомилась со счетоводом Лизаветой. Лизавета недавно приехала в Чагинск с мужем, работавшим инженером-путейцем, никого здесь не знала и была очень смешливой девушкой. Мрачная Снаткина и жизнерадостная Лизавета неожиданно подружились. К тому же у Лизаветы имелась швейная машина, и сама она неплохо шила, по вечерам они собирались у Лизаветы и придумывали новые наряды. Муж Лизаветы им никогда не мешал, наоборот, приносил чай и бутерброды. Снаткина тоже научилась шить и начала осваивать крой, но тут случилось нехорошее. Во время майской демонстрации Снаткина и Лизавета несли корзину с бумажными красными гвоздиками; когда они проходили мимо праздничной трибуны, солдаты полка противовоздушной обороны раньше времени произвели залп из ракетниц. Одна из ракет отскочила от столба и угодила Лизавете в лицо. Рану зашили, а на ожог пересадили кожу, но все равно лицо было изуродовано; вернувшись из больницы, Лизавета попробовала жить как раньше, но не получилось. Все старались не смотреть ей в лицо, все от нее словно отодвигались, а через месяц и вовсе муж ушел, перебрался через улицу на нечетную сторону, к Надежде Астрахановой, и стал жить с нею. Лизавета не знала, как дальше, плакала и худела. Снаткина сказала, что это хорошо, что муж сбежал, значит, слабачок, ну такого, найдешь покрепче. А чтобы не так обидно было, Снаткина пообещала, что немного его поучит, так, на память.
Я выпил.
Неизвестно, чем Снаткина учила мужа Лизаветы, но вряд ли ложкой — у инженера оказалось сломано предплечье и трещины в двух ребрах, а лицо после науки напоминало перезревший терн. На Снаткину завели было дело, но быстро закрыли, вмешался директор снарядного завода, напомнивший о ее самоотверженном труде во время войны.
Но все равно из коммунхоза пришлось уволиться. На этом карьера Снаткиной закончилась, больше ее на приличную работу никуда не брали.
Муж попытался к Лизавете вернуться, но в этот раз уже она его не приняла, выгнала, а потом, удрученная случившимся, Лизавета и вовсе покинула Чагинск. Она звала Снаткину с собой, но та почему-то осталась на родине. Хотя Снаткину в Чагинске не очень-то и любили. За дикий нрав, за ложку, за самостоятельность, а особенно за частушки. Снаткина сочиняла частушки. После увольнения с работы Снаткина заскучала, стала ходить в библиотеку, брала песенные сборники, сказки и про животных. Читала много и в результате сама стала сочинять.
По большей части частушки.
Не вообще частушки, про тещу или про нелегкую жизнь Ивана Кузина, а про жителей Чагинска. Про секретаря райисполкома, про мастера швейного дела из ПТУ-3 Кужельницкую Светлану, про Шахова, про многочисленных продавщиц и парикмахерш из Дома быта, про сотрудников газовой службы, про учительницу Богданову, про рядовых граждан, работников леспромхоза и сплавной, про шоферов и плотников, про технолога льнозавода Груздева. Частушки отличались социальной и стилистической остротой, поднимали вопросы и в меру сил бичевали язвы.
У Витюхи Лосева
Снегу не допросисся,
У Сереги Буклина
Даже ветоши нема.
Такие строки Снаткина написала про директора «Гортопа» Лосева, выписывающего пенсионеркам не товарные дрова, а всегда и исключительно хвойный горбыль, да и то из комлей, одна кора. Буклин, заведующий в районе потребкооперацией, довел ситуацию до того, что, кроме уксуса, соли и рыбных консервов, в магазинах ничего нельзя было купить. Впрочем, и от обычных частушек Снаткина не бежала.
У Сереги Буклина
В штанах нету ни хрена,
А у Вити Лосева
Кривая стоеросина.
Мать за эти частушки ругала Снаткину каждый день, просила образумиться и не позорить семью еще сильнее, ведь к ней каждый день люди с жалобами заходят, сколько можно. Но Снаткина частушки не оставляла. А чтобы не ругаться с матерью, попросту от нее съехала на отшиб, к старой водокачке. Частушки сочинялись все легче и легче, словно сами собой, Снаткина рассказывала их утром, в очереди за хлебом. Она рассказывала частушки в семь возле десятого магазина, а вечером эти частушки знали в Нельше.
Горожане, угодившие в частушки, Снаткину ненавидели, называли дурой и несколько раз неосторожно пытались поколотить, однако благодаря ложке, носимой в рукаве, и общей свирепости Снаткина выходила победительницей из всех подобных конфликтов. За это ее ненавидели еще сильнее. Снаткиной было плевать, более того, ее частушки становились лишь злее.
После отделения от матери на Снаткину стали чаще поглядывать парни, поскольку изба ее была хоть и плохонькая, но все-таки самостоятельная. Парни захаживали, однако удержаться рядом со Снаткиной не удавалось никому. После расставания парни про Снаткину молчали, и это молчание было хуже самых похабных сплетен.
Сама же Снаткина не молчала.
Комбайнер Олег Заплатков
Парень не без неполадков,
Девки думают: «Пострел!»,
А на деле скорострел!
А бухгалтер Кулаков
Дебет свел — и был таков.
Кулаки его сильны,
Ему девки не нужны.
Родственники оскорбленных парней жаловались матери Снаткиной и призывали ее образумить дочку, поскольку над ославленными ловеласами смеялся весь район и их акции на брачном
