Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

Мы оглядываемся назад на бесчисленные миллионы лет и видим великую волю к жизни, пробивающуюся из прибрежной слизи, меняющей ее очертания и способности, заставляющую ползти, потом уверенно встать на ноги и распространиться по всей Земле; заставляющую одно поколение за другим покорять воздушное пространство и погружаться во тьму подземных глубин; мы видим, как она оборачивается против себя самой в ярости и голоде, изменяется и формируется заново, как становится ближе и понятнее, расширяет границы и усовершенствуется в неутомимом преследовании непостижимой цели, пока, наконец, не поглощает нас целиком, внедряется в наш мозг и кровь.

Я никогда не питал особой склонности к иронии. Ее проявление оставляет у меня в желудке ощущение тягостной пустоты. Интересно, почему никто до сих пор не додумался снять этот плакат?

До своей комнаты я добрался уже в сумерках, несмотря на то что разорился на такси. После просмотра этих роликов одна лишь мысль о переполненной вонючей подземке, ползущей в чреве города по туннелям, куда никогда не заглядывает солнце, вызывала у меня озноб. Да к тому же это были деньги, выплаченные Агентством. Несколько таблеток аспирина обеспечили только боль и пустоту в желудке, но ничуть не помогли от похмелья, а в номере под кроватью меня поджидала непочатая бутылка.

Я почти заснул, когда позвонила Сара.

Есть цитата получше. Я несколько лет таскаю ее с собой — в голове и на обрывке бумаги. Однажды она появилась в моей электронной почте, а прислал письмо какой-то неизвестный человек, сообщавший о происшествии, которое на поверку оказалось пустышкой. Чистильщики получают массу таких писем. Сплетни, слухи, всякая чепуха, разные толки, бесконечные инструкции Агентства, проклятия, порождения ночных кошмаров — все это выливается на нас бесконечным потоком, и в конце концов мы уже не интересуемся, кто прислал ту или иную дребедень. Но это послание не давало мне спать несколько ночей подряд:

Но что узнает глубоководная рыба, если стальной лист потерпевшего крушение корабля опустится и ударит ее по носу?

Наше погружение в море традиции почти непроницаемой глупости.

Иногда я — дикарь, отыскавший на берегу моря нечто. Иногда я глубоководная рыба, которую ударили по носу.

Величайшая из загадок: почему они ничего не присылают и не приходят к нам открыто?

Конечно, эта загадка ничего не значит без учета одного серьезного условия: мы должны быть им интересны. Возможно, они остаются в стороне по причинам этического характера, но даже в этом случае среди них может найтись самая деградировавшая особь.

Вот эта последняя и впивается в меня своими зубами (или клыками, или что там у нее есть) и висит. Чарльз Хой Форт, «Книга Проклятых». Впервые опубликована в 1919, за полтора столетия до АйсПИКа, и теперь до меня дошло, что предвидение раздражает меня ничуть не меньше, чем ирония. Но это другой разговор. Иногда я дикарь. Иногда — глубоководная рыба. И моя жизнь — сплошная цепь бесчисленных падений.

— Ты не пойдешь туда один, — говорит Сара.

Она не спрашивает, а утверждает, поскольку, как я уже заметил, Сара перестала задавать вопросы после того, как подписала контракт с Агентством в обмен на жизнь плюс еще какие-нибудь блага, которые требуются ее напичканному биомеханикой трупу. Я не тороплюсь отвечать, лежу минуту или три, протираю глаза, прислушиваюсь к слабому потрескиванию телефонной линии и жду, пока головная боль снова заявит о себе. Той зимой, как, впрочем, и в последние годы, линия телефонной связи работала совершенно дерьмово, и началось это с тех пор, как какой-то пуэрториканец из Бруклина в честь Дня независимости подключился к ней через кустарную установку. Интересно, и как это Сару не угораздило позвонить на мобильник, когда я занимался шотландским виски? Теперь я уже был под кайфом и лежал с пустой бутылкой, но стоило повернуться, как я пожалел, что родился на свет. Я прижал телефонную трубку плечом к левой щеке и уставился в окно гостиничного номера.

— Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? — спросил я.

— По словам Темплтона, ты говорил о прогулке на остров Рузвельта. Он сказал, что ты уже мог уйти.

— Я ни хрена не говорил Темплтону о Рузвельте, — ответил я, и это было чистейшей правдой.

Я никому об этом не говорил, но это ничего не значит. Джон Темплтон считал своей обязанностью быть на несколько шагов впереди своих подчиненных, особенно если это чистильщики, да еще и внештатные любители выпить. Я попытался сбить пустой бутылкой таракана со стены. Бутылка не разбилась, но раздавила таракана и оставила порядочную вмятину в сухой штукатурке.

— Тебе известны правила Агентства, касающиеся общения с террористами.

— Они вставили что-то в твою голову, и теперь ты не можешь спать?

— Ты не пойдешь на остров один, — повторила Сара. — Я посылаю тебе двух сотрудников в штатском. Они будут в отеле самое позднее в шесть утра.

— Ага, а я в это время буду дрыхнуть без задних ног, — пробормотал я, больше интересуясь тараканами, прибежавшими полакомиться останками своего раздавленного собрата, чем спором с Сарой.

— Мы не можем рисковать вашей жизнью, мистер Пайн. Сейчас слишком поздно привлекать к делу кого-то другого. И вам это известно не хуже, чем мне.

— Правда?

— Ты пьяница, но не идиот.

— Слушай, Сара, если я буду шляться там в сопровождении двух остолопов из команды Темплтона, я вряд ли найду хоть одного ститча, не говоря уже о возможности поговорить.

— Они животные, — заявила Сара, имея в виду ститчей и генетических оборотней, около десяти лет назад оккупировавших остров Рузвельта. В ее голосе явно слышалось нескрываемое отвращение. — От одной мысли о них меня начинает тошнить.

— А ты никогда не предполагала, что и они испытывают к тебе те же чувства?

— Нет, — холодно и твердо отрезала Сара. — Никогда.

— Если эти оболтусы постучат в дверь в шесть утра, клянусь богом, Сара, я их пристрелю.

— Я скажу, чтобы они дожидались тебя в вестибюле.

— Очень предусмотрительно с твоей стороны.

Снова повисла тишина, нарушаемая потрескиванием статических разрядов, и я плотно зажмурил глаза. Головная боль атаковала с новой силой. Подкатила тошнота, и я стал гадать, вырвет меня до или после того, как Сара закончит разговор. Интересно, а киборги блюют? А что увидели на мониторах своих персоналок те агенты, что сидели в салоне черного «шевроле», когда я вошел и дотронулся до края кровати в квартирке на Колумбус-авеню?

— Сара, я вешаю трубку. Я собираюсь поспать.

— Ты трезв.

— Как судья, — прошептал я и посмотрел в окно, стараясь подумать о чем-нибудь кроме тошноты.

В небе над рекой появились яркие огни — красный, белый и зеленый фонари вращались по часовой стрелке; один из больших военных вертолетов, старый «Феникс 6–98» или новейший японский агрегат кружил над Большим Червивым Яблоком.[67]

— Ты паршивый лгун, — сказала Сара.

— Я стараюсь, как могу.

— Не вздумай сломаться, ты — ценное имущество, и Агентство заинтересовано, чтобы таким и оставался.

— Все, я ложусь спать, — заявил я, игнорируя не слишком тщательно замаскированную угрозу в ее словах. В этом для меня не было ничего нового. — И я совершенно серьезно предупреждаю, что пристрелю этих мерзавцев. Не думай, что это шутка. Любого, кто постучит в мою дверь до восьми часов, заруби себе на носу.

— Они будут ждать в вестибюле, пока ты не спустишься.

— Спокойной ночи, Сара.

— Спокойной ночи, мистер Пайн, — ответила она, и через пару секунд из трубки до меня донеслись прерывистые гудки.

Огни за окном исчезли, вертолет, вероятно, уже был где-нибудь над Гарлемом. Я почти успел добежать до туалета, прежде чем меня стошнило.

Если бы я мог отделаться от ощущения, что кто-то заглядывает мне через плечо, когда я пишу эти строки, я больше рассказал бы о своих снах. Эти жестокие кошмары всегда со мной, дергают меня, пытаются вырваться в широкий большой мир, чтобы все до единого ощутили таящуюся в них угрозу. Им уже не хватает места в моем черепе. Моя голова стала для кошмаров тюрьмой, наглухо закрытой тюрьмой… Но ощущение постороннего присутствия не исчезает, и это связано с тем, что я увидел в той квартире.

То существо на кровати.

То существо, из-за которого умер коп, побывавший в Дамаске после израильского фейерверка в сорок мегатонн.

Мой тринадцатый контакт. Он был бы последним, если бы у меня хватило сил остановиться. Если бы Агентство так отчаянно не нуждалось в наемных убийцах.

Едва я прошел через импровизированный фильтр, один из полевых медиков Темплтона, надежно упакованный в свой голубой гермокостюм, проводил меня в ярко освещенную комнату. Одной рукой я прикрывал рот и нос, но густые облака ядовито-желтого дезинфицирующего газа легко просачивались между пальцами и не давали дышать. Глаза защипало, и они начали слезиться, так что трудно было смотреть. Я всегда считал, что эта дрянь пахнет лакрицей, но для каждого она воняет по-своему. Сара как-то сказала, что ей это напоминает запах тлеющей ветоши, а один знакомый парень утверждал, что она пахнет гвоздикой.