Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Игорь Клямкин: Насчет диалога с внутренним Западом – интересное, на мой взгляд, замечание…

Наталья Тихонова:

И текст Вадима Михайловича в данном отношении показателен. Впрочем, сам он, не исключаю, со мной и не согласится.

Очень важная, по-моему, вещь подмечена в докладе относительно советской истории, помогающая лучше понять и сегодняшний день. Конечно, советский период никакого отношения не имеет к западной культуре, если считать марксизм проявлением западной культуры. То, что у нас было, – это не реализация марксистского проекта, а материализация некоей крестьянской мечты и одновременно усвоение неких стандартов западной цивилизации, ее индустриальной стадии. Но – отнюдь не западной культуры. Мне, как и Вадиму Михайловичу, представляется методологически продуктивным различать цивилизацию и культуру. Это, как я уже говорила, открывает хорошие возможности для понимания и советской истории, и нынешнего положения вещей.

Что происходило в нашей советской истории? Изгнали церковь, оставив идею соборности, народной общности, оставив идею общего блага, т.е. сохранив некие прежние смыслы как основу культуры. Варварство, тоталитаризм и все прочее – это все нормально монтируется с этими идеями и смыслами в нашей общинной в своей сути культуре. Стенка на стенку – без этого праздник не праздник. Ценность человеческой жизни нулевая. И потому то, что мы обычно объявляем ошибками и преступлениями советского этапа, – для населения вовсе не ошибки и не преступления. Оно помнит, что в то время на место религии и веры в Царство Божье подставили идеологию, фактически воспроизводящую те же самые ценности – Царство Божье, именовавшееся, вслед за Марксом, коммунизмом, но с коммунизмом в понимании Маркса имевшим очень мало общего. Однако такое несоответствие мало кого волновало, так как с русской культурой нечто общее у этого мировосприятия было.

Так что советский период все еще значим для народа, и охаивать его сейчас бесполезно. К тому же если вдруг народ у нас действительно поверит, что все, что было в советское время, – это очень плохо, то он вообще останется без ничего в смысле идеологии и веры в какие-то идеалы. Предлагаемые церковью смыслы им не принимаются – у нас господствует суеверие , а не вера. Псевдокоммунистическую идеологию из обращения изъяли, но никакой альтернативы ей, кроме Золотого Тельца, не предложили. Системы новых смыслов и ценностей нет, а то, что кажется порой новым, таковым не является.

Скажем, свобода – она ведь всегда была ценностью для нашего народа, только понималась при этом не так, как в западной культуре, не в контексте демократии, а как вольность. И такое ее восприятие сохраняется до сих пор. Правда, в последние годы у нас стало распространяться и западное понимание свободы, что, в частности, и позволяет мне говорить об общем европейском векторе развития российской культуры. Но такое понимание распространяется пока очень медленно.

Говоря о специфике этой культуры, я не думаю, что специфику эту правомерно сводить к «русской идее». В нашей обыденной жизни всегда очень четко различается, кто есть «наш человек», и кто – «не наш человек». Вот по этой линии – « наш » и « не наш » – и проходит культурное размежевание. Предполагается, что с «нашим» вы одинаково понимаете, что такое хорошо и что плохо. Что вы с ним более или менее одинаковым правилам следуете в своем поведении, и можете представить, на что можно рассчитывать, имея с ним дело. Но само наличие этой линии характеризует и культуру в целом. Такая культура, помимо идеи, включает в себя смыслы, нормы, ценности. То, о чем я уже говорила.

В докладе много внимания уделяется морали и праву. Но мораль, когда из-под нее вынута идеология, в условиях существования культуры нашего типа теряет всякий смысл. Неважно, откуда эта мораль произрастает: из религиозного сознания и проистекающей из него идеологии, из идеологии коммунистической или какой-то другой. Важно, чтобы было само такое основание, лежащее в основе морали. Если же оно исчезает, то исчезает и мораль. Если нет представления о некоем высшем благе, за всем сущим стоящем, то «хорошо» и «плохо» обессмысливается, и наступает всеобщий этический релятивизм. Это неизбежно, и именно это мы сейчас и наблюдаем.

И право тоже летит в тартарары, если нет главного, о чем в докладе очень хорошо, на мой взгляд, говорится, – если нет гражданского общества. А его и не может быть, когда население живет само по себе и не хочет ничего общего иметь с властью. Это два параллельных мира. Власть у нас – отрицаемая ценность . И какое же может быть гражданское общество или представительство своих интересов во власти, если она – в любой ее форме – отрицаемая ценность? Гражданское общество в России было, есть и будет имитацией даже в тех его элементах, которые возникают, потому что для его успешного становления надо, чтобы совершился некий идеологический переворот. А у нас, наоборот, сегодня все интеллектуалы считают, что уход от идеологии – чуть ли не априорное благо.

Игорь Клямкин: Насколько помню, на первом семинаре вы тоже выступали в этом же духе…

Наталья Тихонова:

Я выступала против смешивания идеологического подхода с научным анализом реальности. Это разные задачи, и их надо различать.

Хочу отреагировать и на тезис докладчика относительно привнесения «русской идеи» как некоего ценностного начала, которое превыше экономической рациональности, в формирующуюся универсальную культуру. Я пока, в отличие от Вадима Михайловича, оснований для этого не вижу. Чтобы такое привнесение стало реальным, нужны соответствующие субъекты . Это главное. А у нас интеллигенция, которая традиционно выполняла функцию выдвижения и трансляции идей, фактически исчезла как социальная группа. Ее место заняли появившиеся профессионалы и полупрофессионалы. Наши встречи на семинаре приятны тем, что мы ощущаем себя немногими еще оставшимися представителями интеллигенции. Но в социологическом смысле этой группы больше не существует.

Традиционной для русской интеллигенции было умонастроение, очень правильно опять-таки схваченное в докладе, что спастись можно только вместе. Отсюда – идея ответственности перед народом. И отсюда же – идея просветительства. Но это было давно. Сейчас же у нас декларируется не идея ответственности интеллигенции перед народом, а идея, что народ у нас «не тот», к демократии и прочим достижениям цивилизации не восприимчивый. Это полная инверсия во взаимоотношениях «образованного сословия» с народом. Какое уж тут «спастись только вместе»!

Люди, декларирующие приверженность «русской идее», в России, конечно, есть и сейчас. Но они почему-то все время тяготеют к власти. К славянофильской традиции, о которой пишет Вадим Михайлович, они, на мой взгляд, не имеют никакого отношения. К тому же «русскую идею» они, в отличие от Вадима Михайловича, понимают в антизападническом смысле. Это, скорее всего, связано сегодня с неприятием той реальной роли, которую Россия может играть в глобализирующемся мире, с пониманием ее неконкурентоспособности в нем, о чем я в своих предыдущих выступлениях на семинаре уже говорила. Таков реальный контекст, который необходимо иметь в виду, обсуждая намеченную в докладе перспективу движения России и Запада в направлении некоей универсальной культуры.

Игорь Клямкин: Вадим Михайлович написал о движении к универсальной цивилизации…

Наталья Тихонова:

Насколько я поняла, речь идет у него и о взаимовлиянии в этом движении различных культур. И тут надо учитывать две вещи: во-первых, возможности утверждения в России свободы и демократии, а во-вторых, ее, России, возможности для ведения диалога с Западом.

Для утверждения демократии нужно отсутствующее у нас гражданское общество. Вместе с тем ценность свободы в России исключительно велика, но наполнение ее тем содержанием, которое характерно для западной культуры, происходит, как я уже говорила, очень медленно. В этой культуре, и здесь я согласна с Марксом, свобода понимается, прежде всего, как свобода выбора в заданных внешними ограничениями рамках. Если есть свобода выбора в значимых для нас вопросах, то мы воспринимаем себя живущими в свободном обществе. Если же у нас ее нет, то нам тогда не важно, какая в стране модель государственного устройства – с конкурентными выборами или с их имитацией. Если ты, не дай бог, родился в нищем селе, то в условиях существующих в обществе жестких структурных ограничений ты никуда из него не выберешься. И о какой свободе можно в таком случае говорить, если понимать ее как свободу от внешних ограничений, которые вместо тебя предопределяют твою жизнь и твою судьбу?

Мы выросли в советское время, и нам кажется, что главное поле борьбы – это идеологическая борьба за идеалы демократии. Но для будущего России и ее сближения с Европой куда большее значение имеет сейчас то, что происходит, например, в дискуссии о Трудовом кодексе. Потому что если Михаил Прохоров и РСПП вносят законодательную инициативу о введении 60-часовой рабочей недели с перезаключением трудовых контрактов каждые полгода, то они тем самым действительно предлагают нам идти в Европу. Но – в Европу двухсотлетней давности , в которой, кстати, не было еще ни всеобщего избирательного права, ни, соответственно, современной демократии.