Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

не слышала ее повышенного голоса. Ежедневно она занималась добрыми делами. Почти каждый день приходили из деревень просить помощи. Часто она брала Танечку и меня с собой, и мы шли, а иной раз и ехали, если это было далеко, и несли с собой одежду и продукты нуждающимся. Приходили погорельцы, и дядя Миша помогал им заново отстраиваться. Хорошим рукодельницам давали заработок, отправляя их вышивки в Москву, в „Кустарь“»[631]. Татьяне Львовне, по-видимому, не раз приходилось придерживаться линии компромисса в своих решениях, что порой вызывало раздражение со стороны детей Сухотина. Однажды у дочери Толстого возник спор с Еленой, женой пасынка Льва, о церкви. Татьяна придерживалась критического отношения Льва Толстого. Сергей Сухотин отметил в своих «Заметках» этот спор, сопроводив его случаем из жизни мачехи: экономка Вера повесила в ее комнате образок, в ответ Татьяна Львовна перевесила его в другую комнату. Сергей увидел в этом ее желание сохранить хорошие отношения с экономкой и задался вопросом: «Где тут убеждение?»[632] В глазах представителей большой семьи Сухотиных Татьяна Львовна прежде всего оставалась дочерью Толстого, и требования, предъявляемые к ней, были высоки. Сергей ни на минуту не задумался, на каком основании экономка вторгается в духовную жизнь Татьяны Львовны, он не отметил мягкость и твердость последней в сопротивлении подобному давлению. В своем дневнике Татьяна Львовна не освещала подобных ситуаций из своей семейной жизни, она стойко придерживалась позиции душевного равновесия и дружеского внимания к окружающим.

В 1890–1900-е годы отношения между отцом и старшей дочерью отличались взаимопониманием и взаимотяготением. В феврале 1908 года Толстой пишет дочери: «Очень меня тронуло то, что ты говоришь о своем отношении к тому, что важнее всего в жизни. Хорошо тоже твое выражение о том, что с Евангелием трудно не соглашаться, хотя и трудно… 〈…〉 Очень, очень порадовало меня твое отношение к пониманию жизни. Как ни говори и как ни забывай этого, смысл жизни только в нашем духовном движении, в том, насколько мы становимся лучше. Ты понимаешь это, а если понимаешь, то и надо держаться этого»[633]. В драматические для толстовской семьи дни августа 1910 года Лев Толстой назвал ее сестрой милосердия, таковой она была и для кочетовской семьи, и для яснополянской.

Противоречило ли семейное счастье дочерей толстовским утверждениям о браке, о пути к истинной жизни? Но насколько необходима постановка этого вопроса? Для нас важнее, что история любви и замужества обеих сестер дополняет собой историю духовных исканий позднего Толстого, а в совокупности с ней в еще большей степени открывает сложную глубину жизни и поддерживает доверительное отношение к ней.

Подрастала младшая дочь Толстых, и о первых «любовных» шагах сохранились ее наивные и трогательные строки. Саше было пятнадцать лет, и ей очень хотелось быть взрослой. Она делилась с подружкой сокровенным:

«…Ты ошибаешься, думая, что я люблю опять старого, нет, мне противно вспоминать о нем. Я люблю такого человека, которого я недостойна и который вряд ли меня полюбит когда-нибудь. И я люблю его не так, как прежде. А совсем иначе. Это Юрий Нарышкин 〈…〉 Он очень порядочный малый, простой, умный. Славный. Ему двадцать один год, он высокий, худой и черный. Вот тебе подробное описание его. Я люблю его очень сильно и только об этом и могу думать и мечтать[634].

По временам мне бывает очень грустно, так грустно, что я плачу до красноты моих близоруких глаз. Главное то, что я в совершенной неизвестности и не знаю, как Ю. относится ко мне. Он обещал приехать к нам, и я его все жду. Он студент и только что кончил экзамены в Петербурге. Приедет он, вероятно, в июле, и тогда, надеюсь, решится моя участь. 〈…〉 Не желаю я тебе, Марина, так любить, как я, и не быть любимой, хуже этого на свете ничего не может быть. 〈…〉 Читаю в сотый раз „Дворянское гнездо“ и увлекаюсь страшно. Играю много на фортепьянах. Это доставляет большое удовольствие мне. Я забываю весь мир, когда играю. Я также много вожусь со своим курятником, который теперь довольно велик. Собираю яйца и развожу цыплят. Порядочно учусь и понемножку готовлюсь к экзамену…»[635]

Девятнадцатилетняя Александра отметила случай, когда увлеклась доктором Э. Л. Гедгофтом и не смогла свести воедино желаемое и реальное:

«Часто вспоминаю я один разговор с папá. „Замуж бы тебя, Саша, отдать“. – „Я, папа, не хочу“. – „Будто бы?“ – „Нет, мой идеал с детства – не выходить, и теперь совсем не хочется“. Он подумал и сказал: „Пожалуй, правда, я думаю, что ты тверже сестер в этом отношении“.

Что бы я дала, чтобы он мог бы это сказать теперь! Как я была тогда счастлива и как я старалась оправдать его слова, и сама не знаю, как вышло это с Г.[636] и как перешло простое отношение на другое. „Вот вы, женщины, все таковы“, – сказал он мне, когда я ему все рассказала. И я поняла, что именно то, что я хотела пересилить, отогнать, одолело и меня, и стало обидно, досадно на себя за это»[637].

Что-то в истории сестер повторялось. «Поссорилась с Машей, – с обидой записала Александра. – Столкнулись из-за пустяков за завтраком, а причина та, что она мне сказала несколько обидных вещей по поводу истории с Г〈едгофтом〉. Сказала, что я не только кривлялась с Н〈икитиным〉 и П〈авлом〉 А〈лександровичем〉[638], но и даже с А〈брикосовым〉, а потом сказала, что я вообще болезненно (кажется, так) отношусь ко всем мужчинам и со всеми кривляюсь. 〈…〉 Вообще, настроение ужасное. Иногда даже страшно делается. Как поглядишь в себя, так пусто и нечем жить. Хотелось бы уехать отсюда на время. Да главное, обидно то, что Маша не поняла, что рана не зажила, и начала больно-больно ковырять ее. Разве я не знаю, как дурно я поступила в истории с Г〈едгофтом〉?»[639] В свое время Татьяна обвиняла в кривлянии Марию, а теперь последняя – Александру. Но самой обидной для Саши в этой ссоре была мысль о болезненности в ее поведении с мужчинами. Впрочем, на следующий день сестры помирились, и Александра была рада, что Мария «взяла свои слова назад».

Александра понимала, что в ее жизнь вмешивается, как когда-то это было у сестер, ревность отца: «Как пример необычайной, ничем не оправданной подозрительности отца можно считать случай с Дмитрием Васильевичем Никитиным. Никитин был серьезным человеком, с которым у меня никогда не