Энциклопедический словарь (Х-Я) - Ф. Брокгауз

Эпиграмма

Эпиграмма (греч. epi – на и gramma – писание) – у древних греков не имела того элемента насмешки, который отличает ее у нас; название Э. носили вообще стихотворные или прозаические надписи, какими греки охотно объясняли монументы, трофеи и другие предметы, посвященные богам. Так например, одна из эпиграмм Мназаика гласит: «Тебе, о Феб, приносит в дар этот изогнутый лук и колчан Промах. Стрелы же, летавшие в бою – его смертельный дар мужам, у которых они остались в груди». У римлян Катулл и Марциал придали Э. сатирический характер, но и у них часто встречаются отвлеченные, дидактические Э., греческие гномы. С этим двойственным характером перешла Э. в новую литературу. Немецкие теоретики имеют в виду по преимуществу Э. серьезного содержания, проводя тонкие различения между Sinngedicht и Denkspruch. Лессинг, посвятивший теории Э. целую статью, определял ее как «стихотворение, в котором внимание и любопытство наше обращаются на известный предмет и несколько задерживаются, чтобы сразу получить удовлетворение»; таким образом ожидание и разрешение – две существенные части Э.; ожидание возбуждается объективным изображением, разрешение дается остроумным заключением. Элегическое двустишие (гексаметр-пентаметр) считается наилучшей формой, «Ксении» Гете и Шиллера – совершеннейшим образцом Э., в том смысле, какой придается этому термину у немцев. Однако, и в «Ксениях» отчетливо выступает тот элемент, который в русской литературе – вслед за французской – признается характерной чертой Э.: остроумная, чаще всего личная насмешка. Еще Буало определял Э., исходя из этого основного ее свойства: L'epigramme, plus libre en son cours plus borne, N'est souvent qu'un bon mot de deux rimes orne.

Франция, классическая страна литературного остроумия, начиная с Клемана Маро выставила ряд превосходных эпиграмматистов, произведения которых цитируются до сих пор. Каждая вспышка литературной или политической борьбы отражалась во множестве легких, ядовитых, остроумных стишков, не щадивших никого и ничего. Наиболее известны Э. Ла-Фонтэна, Расина, Вольтера, Жан-Батиста Руссо, Лебрэна; некоторых писателей – напр. Пирона – увековечили только их Э. Культ искусственности вел в свое время во Франции к преувеличенной оценке Э.; теперь она стала на свое место. Русский XVIII век, с его подражанием французам, представил длинный ряд искусственных Э. с весьма натянутым остроумием и неудачной игрой слов; их писали все поэты – Фонвизин, Третьяковский. Капнист, Аблесимов, Богданович, Ломоносов, Державин. Живою и сильной явилась бойкая Э. Пушкина; были удачные Э. и у Лермонтова. Позже были известны, как эпиграмматисты. Соболевский, Алмазов, Минаев. А. Горнфельд.

Эпиграф

Эпиграф (греч. epigrajh – надпись) – цитата, помещаемая во главе сочинения или части его с целью указать его дух, его смысл, отношение к нему автора и т. п. Смотря по литературному и общественному настроению, Э. входили в моду, становились манерой, выходили из употребления, потом воскресали. В первой половине прошлого века ими охотно блистали, как выражением начитанности и уменья применить чужую мысль в новом смысле. Известны Э. к «Esprit des Lois» Монтескье – «Prolem sine matre creatam», к «Histoire naturelle» Бюффона – «Naturam amplectimur omnem», Э. девизы Руссо («Vitam impendere vero»), Бернарден-де СенПьера («Miseris succurrere disco»). У нас известны Э. Пушкина ко второй главе «Евгения Онегина» – «О, rus. О, Русь», Гоголя к «Ревизору» – «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива», Льва Толстого к «Анне Карениной» – «Мне отомщение и Аз воздам», Тургенева к «Фаусту» – «Entbehren sollst du, sollst entbehren», Достоевского к «Бесам», Шиллера в «Песне о колоколе» (и Герцена к «Колоколу»): «Vivos voco, mortuos plango, fulgura frango».

А. Горнфельд.

Эпиграфика

Эпиграфика (от греч. epigrajh – «надпись») – название научной дисциплины, занимающейся изучением надписей.

Эпиктет

Эпиктет – фидософ-стоик, живший в конце I и начале II века по Р. Хр. Родился в Фригии; был рабом вольноотпущенника Эпафродита; обучался в Риме стоической философии у Музония Руфа, к которому питал величайшее уважение; в 94-м году при Домициане был изгнан из Рима согласно декрету, запрещавшему пребывание в Риме философских школ; удалился в Никополис в Эпире и открыл здесь школу. Жизнь Э. во всем согласовалась с его учением; в своем презрении ко всему внешнему он шел так далеко, что не позаботился сообщить потомству ни своего имени (Эпиктет – это прилагательное, означающее раба), ни своего учения; подобно Сократу, он ничего не писал. Жил в крайней бедности. Глиняная лампа, при свете коей он работал, после смерти была куплена богачом за 3000 драхм. Э. был хромым; может быть это обстоятельство послужило к созданию известного анекдота о том, что Эфиальт сломал Э. ногу ради забавы. Цельз, приводя слова Э.: «ты мне сломаешь ногу» и «ведь я тебе говорил, что ты ее сломаешь», восклицает: «Разве ваш Христос среди своих мучений сказал что-нибудь столь прекрасное». На это Ориген отвечал: «Наш Бог ничего не сказал, а это еще прекраснее». Эпиктетом увлекался император Марк Аврелий. Арриан по отношению к Э. занимает такое же место, как Ксенофонт – по отношению к Сократу. Appиан записывал слова Э. и передал их потомству в двух сочинениях: «Беседы», в восьми книгах, из коих до нас дошли четыре, и «Руководство» Э. Оба произведения принадлежат к числу возвышеннейших и благороднейших моральных произведений. Простота, ясность и благородство произведений Э. производили такое влияние, что чтение сочинений этого язычника, столь, впрочем, близкого по духу к христианской нравственности, было весьма распространено в монастырях первых веков христианской эры. 400 лет по смерти Э. из Афин был изгнан, согласно декрету императора Юстиниана (529 г.), запрещавшему пребывание философов в Афинах, Симплиций, последний греческий философ. В числе его сочинений наиболее видное место занимает читаемый и до настоящего времени «Комментарий на Руководство Э.». Сочинения Арриана и Симплиция представляют главнейший материал для суждения о философии Э. Э. – типичнейший представитель стоицизма, хотя некоторые исследователи (Целлер) и указывают на то, что Э., в своем презрении к точному знанию, следовал более за циниками, чем за стоиками, а в нравственном его учении заметен менее резкий, горделивый и само удовлетворенный тон, чем обычный для стоицизма; именно вторая из указанных особенностей – стоический аскетизм, понимаемый совершенно особенным образом, – сближает Э. с христианскими писателями. Напрасно было бы искать у Э. научных исследований или доказательств известных положений; он не интересуется ни логикой, ни физикой, ни даже теоретическим обоснованием этики. Он – проповедник моралист; наука имеет для него ценность лишь постольку, поскольку ею можно воспользоваться для целей нравственной жизни, для того, чтобы сделать человека свободным и счастливым. На первом плане в философии Э. стоит вера в Божество и Провидение; душа человека представляется ему частью Божества, находящейся с ним в единении. «Каждое движение души Бог чувствует как свое собственное» («Беседы», 1, 14). Место доказательств у Э. занимает внутреннее убеждение. «Хотя бы многие – говорит Э., обращаясь к ученикам, – и были слепы, но все же, может быть, среди вас найдется один, который за всех споет гимн Божеству. И чего же иного ждать от хромого старика, как не хвалы Богу? Если б я был соловьем, то делал бы то, что свойственно соловью; если б я был лебедем, то делал бы свойственное лебедю; но я разумное существо, поэтому и должен хвалить Бога; это мое дело, и я не покину своего поста, пока жив, и вас буду призывать к тому же делу» («Бес.», 1, 16). Вот характерное для Э. место, определяющее его отношение к знанию, а также к политеизму греков и к монотеизму греческой философии. Для Э. было ценно сознание Божества и проведение этого сознания в жизни, а не теоретические о нем размышления. Точно то же следует сказать и об этике: Э. берет нравственность как непосредственно данный факт сознания, общий всем людям и по своему содержанию вытекающий из веры в Божественное начало. Общее сознание нуждается в некотором выяснении, мнение следует отделить от истины, и это возможно путем определения общих понятий и подведения под них частных, т. е. путем того диалектического процесса, к которому прибегал Сократ («Бес.», II, 11, 12 и др.). Главная задача философии Э. состоит в освобождении человека и даровании ему этим путем счастья; следовательно, важнейшее понятие, требующее выяснения, есть свобода или то, что в нашей власти (to ej hmin и to ouc ejhmin). В нашей власти находится внутренняя жизнь сознания и главным образом состояния воли, распоряжающейся представлениями. Все внешнее не в нашей власти, а, следовательно, и представления, поскольку они суть показатели внешнего мира. Главная задача состоит в правильном понимании того, что в нашей власти, и в правильном отношении ко всему, что не зависит от нас. Независящее от нас не должно покорять свободы нашего духа; мы должны ко всему внешнему относиться равнодушно. «Бойся только того, что в твоей власти и уничтожь ранее всего все свои желания». «Не требуй, чтобы события согласовались с твоими желаниями, но согласуй свои желания с событиями – вот средство быть счастливым». Даже величайшее несчастье не должно нарушать покоя мудреца: все случающееся в связи событий необходимо и целесообразно, поэтому из всего можно извлечь некоторую нравственную пользу. На величайшего преступника мудрец будет смотреть как на несчастного; обращение внутрь себя влечет за собой свободу. – Такова основная тема рассуждений Э., которую он варьирует, но к которой постоянно возвращается. Нет основания подробно излагать систему Э., так как он сам подробнее останавливается лишь на вопросах практики. В своих беседах он весьма часто упоминает с большим уважением о Хризиппе и Зеноне, а также о Диогене и других представителях раннего стоицизма, но ни разу не ссылается на младших стоиков, т. е. на Панеция и Посидония. Бонгефер, которому принадлежат два исследования, касающиеся Э. («Epictet und die Stoa», Штуттг., 1890, и «Die Ethik des Stoikers Epictet», ibid., 1894), сводит этику Э. к трем основным положениям: 1) всякое существо, а, следовательно, и человек, стремится к тому, что ему полезно; 2) истинная сущность человека состоит в духовности, благодаря коей он родственен Божеству; обращаясь к этой своей природе, единственно ценной и свободной, человек находит счастье; 3) дух человека по природе нуждается в совершенствовании и развитии, которые достигаются упорною работою над самим собой. Эвдаймонизм Э. тесно связан с его идеализмом; отличительной чертою воззрений Э. является его оптимизм: «заботься и о внешнем, но не как о высшем, а ради высшего» ("Бес. ", II, 23). При несомненной близости Э. к воззрениям христианской морали, есть у него и черты, не свойственные христианству – напр. его интеллектуализм, черта обще-греческая, заставляющая его видеть добродетель в правильном понимании, в истинном знании. Этот же интеллектуализм определяет и странное отношение Э. к детям: он приравнивает их к животным. «Что такое дитя? только незнание и неразумность» («Бес.», II, 1).