Русский флаг - Александр Борщаговский

Сердце Харитины дрогнуло, хотя она еще не видела никого из русских. Но Семен такой высокий. Если бы он был там...

Матросы приближались. Между красными куртками уже мелькали растерянные лица пленных.

Маша обняла девушку. В маленьких руках ощущалась сила, которой Харитина безропотно подчинилась.

Вторая мачта "Аяна" упала и, ударившись о борт, полетела в воду.

Процедура размена длилась недолго. Гарланд и Ландорс шагнули вперед.

- Виллиам Гарланд! Фрегат "Пик"! - выкрикнул матрос с "Пика".

- Ваш? - спросил Брюсс у Никольсона.

- Мой...

Капитан "Пика" был недоволен. Он не рассчитывал найти здесь своего матроса. Ладно! Если русские не досадили этому паршивцу и он выглядит так, словно только что собрался на Пикадилли, Никольсон сумеет объяснить ему, что значит побывать в плену у неприятеля. Он не раз пожалеет о том, что не бросился вниз головой с утесов Никольской горы, когда еще представлялась такая возможность.

- Пьер Ландорс! Фрегат "Форт"!

Матросы хотели идти, но Мартынов задержал их.

- Нет ли у вас жалоб? - спросил он. - На обхождение, на пищу?

- No!* - ответил без раздумья Гарланд.

_______________

* Нет.

А Ландрос рассмеялся, завертел головой, как будто воротник тер ему шею, и сказал:

- Есть!

Брюсс оживился:

- Говори, парень, говори...

Ландорс продолжал по-русски:

- Ви сделаль мне боль... сердечный боль... Ви все такой короший, такой... такой дружок... Я буду всегда вспоминаль...

Он помахал на прощанье своей шапчонкой.

Из группы английских матросов вышел вперед Зыбин. Он отдал честь Мартынову и отрапортовал:

- Матрос первой статьи Зыбин, с фрегата "Аврора". Вернулся на службу, ваше благородие.

Подошел и Ехлаков.

Мартынов взглянул в бумажку, которую держал в руке.

- По моим сведениям, господин контр-адмирал, - сказал он, - на плашкоуте было взято четверо матросов. Один из них, Киселев, умер от побоев на палубе фрегата "Пик". Двое здесь. Не хватает матроса Удалого.

Брюсс открыл было рот, но закашлялся - дым снова пополз на берег. Наконец он выдавил из себя со странной гримасой брезгливости и лживого благочестия:

- Этот матрос умер. Он сам наложил на себя руки...

Был воскресный день. На церковной колокольне ударил колокол, размеренно, неторопливо. Брюсс удивленно поднял голову, удивляясь тому, что не все еще разрушено, не все безмолвно и мертво. А ведь ему говорили, что французы-католики разграбили церковь. Беда с этими французами! Ничего толком не сделают...

Зыбину показалось обидным, что Чэзз, переводивший слова Брюсса, назвал мужественную гибель Семена самоубийством.

- Брешут они, ваше благородие! - Зыбин резким движением сорвал фуражку с головы. - Удалой погиб геройской смертью при входе эскадры в губу.

И, подождав, когда удалятся англичане, Зыбин рассказал притихшим петропавловцам о подвиге Удалого.

Мартынов обнажил голову, и все стоявшие вокруг сделали то же.

Люди смотрели на залитый солнцем залив, будто ждали, что из прозрачной воды вынырнет озорной Семен и сильными саженками поплывет к берегу. Смотрела и Харитина, и на побледневших ее щеках высыхали два узеньких ручейка.

Неприятель поднимал в ростры баркасы и шлюпки.

К вечеру со свежим попутным ветром эскадра покинула залив.

V

Маленький адмирал, занимавший на "Президенте" ту самую каюту, где раздался выстрел Дэвиса Прайса, о самоубийстве не помышлял, хоть и понимал, как мало чести принесут ему рапорты, отправленные в Лондон.

Сбитый с толку разноречивыми сведениями петропавловских жителей о месте, куда направилась камчатская флотилия, он отрядил часть судов в Японское море, сам же взял курс на Ситху, надеясь найти там Завойко.

Брюсс меланхолически перебирал копии депеш, отправленных с петропавловского рейда. Все депеши адресовались секретарю адмиралтейства.

"Сэр! - просматривал он свои донесения. - Имею честь уведомить Вас, для сообщения лордам адмиралтейства, что по прибытии моем в Петропавловск 18 мая я нашел его совершенно покинутым: там не осталось ни одного человека, ни одного судна, ни одной пушки; виднелись только пустые амбразуры батарей и оставленные дома".

Депеша, отправленная ранее, еще до высадки на берег, теперь казалась ему несколько опрометчивой. Кроме того, он уже доносил о своем прибытии к берегам Камчатки 8 мая; в адмиралтействе, несомненно, заинтересуются, где находились суда эскадры в течение десяти дней.

Проклятый вулкан! Проклятая земля!

А вот и вторая депеша, но более дельная и энергичная.

"Я нашел скрытого в Раковой бухте русского китолова на 400 тонн. Имя его "Аян", судно строено в Або в 1853 году. Оно должно было плыть в порт Аян с семейством губернатора и с небольшой машиной для предполагавшегося там парохода; но, - Брюссу самому неловко перечитывать это место, ...своевременное прибытие судов нашей эскадры воспрепятствовало его отплытию. Судно покинуто без якорей, парусов, шлюпок. Оно будет уничтожено".

Верно. Сожгли.

Странно, почему было так много дыма; судно новое, оно могло гореть и лучше...

Седьмого июля суда Брюсса появились в виду Ситхи и не нашли здесь камчатской флотилии. Адмирал огорченно вздохнул и излил на бумаге остаток своих камчатских впечатлений:

"Сэр, прошу Вас уведомить лордов адмиралтейства, что перед уходом моим из Петропавловска я успел по поводу освобождения из плена двух человек, взятых в прошлом году, войти в сношение с капитаном Мартинкофф, временным губернатором края, центр которого перенесен отсюда... - Брюсс задумался и решительно написал: - вовнутрь страны. В доставленных нам пленных мы узнали матросов Виллиама Гарланда с нашего фрегата "Пик" и Пьерра Ландорса с французского фрегата "Форт". По-видимому, с пленными русские обходились весьма хорошо".

Больше адмирал Брюсс не смог сообщить лордам адмиралтейства ничего утешительного. Адмирал вспомнил еще тучного американца, которому есаул Мартинкофф приказал убраться из Камчатки. Купец умолял Брюсса дать ему убежище на корабле, ползал на брюхе, клялся, что Мартинкофф казнит его, как только эскадра оставит Петропавловск. Брюсс остался равнодушным к причитаниям янки, но тот попал каким-то образом на борт "Тринкомали".

"Чего не сделают деньги!" Адмирал сокрушенно вздохнул и, морща лоб, силился вспомнить, как звали купца, но не вспомнил и только махнул рукой.

В АМУР!

На "Оливуце" ждали Невельского.

Только что дали знать о его прибытии в Де-Кастри, Изыльметьев едва успел перебраться с "Авроры" на флагманский корвет, а от берега уже спешила шлюпка с прославленным начальником амурской экспедиции.

Завойко не скрывал охватившего его радостного волнения. Даже Иван Николаевич, всегда сохранявший невозмутимость, проявлял нетерпение.

Оба знали Невельского, Изыльметьев - по Петербургу и Кронштадту, Завойко - со времени прихода его в этот край на транспорте "Байкал". Оба давно оценили незаурядную натуру Геннадия Ивановича Невельского. Человек с умными, молодыми глазами, поблескивавшими из-под мохнатых бровей, он располагал к себе. Одержимость ученого, ровный, товарищеский тон в отношении с подчиненными, умение сохранить над ними власть не одним авторитетом мундира, а силой ума, убеждения, вселяли веру в успех его начинаний.

Невельского ждали с особым нетерпением. Он, старожил амурского лимана, изучил местные условия лучше гиляков, проживших на этих берегах целую жизнь. Кто лучше его знает условия весеннего плавания в лимане? Кто точнее сможет сказать им, когда освобождается от льдов южная часть Татарского пролива, между мысом Лазарева и заливом Де-Кастри?

Невельской устало поднялся по трапу.

- Вас-то нам и надо, голубчик! - бросился к нему навстречу Завойко. Сам господь прислал вас!

- Если это так, - пошутил Невельской, пожимая руки ему, Изыльметьеву и командиру "Оливуцы" Назимову, - то он мог бы позаботиться о лучшей дороге. От озера Кизи мы добрались в Де-Кастри по колено, по пояс в воде и снегу.

Изыльметьев не сводил глаз с Невельского. Невельской очень изменился, постарел. Небольшая лысина делала еще более высоким его чистый, покатый лоб. Проседь перекинулась с висков на густые, падающие книзу усы. В облике его заметна и физическая и нравственна усталость - результат трудных, изнурительных лет борьбы. Но взгляд темных глаз по-прежнему оставался живым и острым.

- Что, очень изменился? - спросил Невельской, поглаживая небритую щеку.

- Да, - признался Изыльметьев, - видно, нелегка слава российского Колумба.

Лоб Невельского прорезала глубокая, тугая складка. Он словно ушел в себя, о чем-то задумавшись.

- Что неприятель, господа? - спросил он, но, почувствовав, что слишком круто перешел на другой, деловой тон, поспешно добавил: - Подумать только: третьи сутки извещен о вашем прибытии, прослышан и о приходе неприятеля, но о последствиях ничего не знаю! Встречаю нарочных, семейства, отправленные вами в Мариинск, - никто ничего толком не знает. Каков неприятель? Число судов? Знаю только из газет, что для уничтожения наших кораблей собрана сильная паровая неприятельская эскадра. Вот и представьте себе мое состояние... Я захватил с собой поручика Попова с подробными картами лимана - и немедля к вам.