Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

– Все началось с икон в Мраморном дворце великого князя Константина Николаевича, ваше превосходительство пришли на Страстной неделе на литургию, а там, где висели старинные иконы, которым цены не было, – пустота. Это заметили и стали обсуждать, куда они подевались. Вызвали лакея, который тут же рассказал, что их забрал великий князь Николай Константинович, дескать, он очень любит старые иконы, видимо, почистит, хорошенько рассмотрит и вернет на место. Но великий князь Константин Николаевич на это посмотрел по-другому, он с великой княгиней Александрой Иосифовной посмотрели, что это их сын украл не только драгоценные сережки, но и ценнейшую чашу, подаренную Августом Сильным, будущим королем Польши, Петру Первому в честь окончания Северной войны, а началось все с того, что у императрицы была украдена любимая печатка – гемма из цельного дымчатого топаза… Не буду перечислять все украденное, укажу только, что мои сыщики отыскали иконы у старого процентщика Эргольца, который купил их у друга великого князя корнета Савина за миллион рублей, выдал тут же девятьсот восемьдесят тысяч, за вычетом долга великого князя в двадцать тысяч рублей. А корнет Савин отвез эти деньги якобы революционерке Соне, которая была у великого князя Николая Константиновича и наговорила ему глупостей о свержении императора и всей царской нечисти, но ей нужен миллион на оружие и боеприпасы. И получила… Вы понимаете, Дмитрий Алексеевич, что происходит в нашей императорской семье: великий князь Николай Константинович ворует иконы, продает их еврею Эргольцу за миллион и отдает их революционерке Соне на свержение монархии. Мы, конечно, побывали у старьевщика в одноэтажной постройке с решетками на окнах, но люди Эргольца, если бы вы знали, здоровяки с могучими ручищами, чем-то мне напоминали палачей-пыточников…

«К Эргольцу поехали, – писал князь Михаил Греческий в биографической книге «Николай Константинович». – Иконы были у него. Процентщик отдал их без звука, выбрав свободу и остатки состояния» (С. 128).

Николай Константинович передал деньги за иконы Софье Перовской.

Император, пришедший проститься с великой княгиней Александрой Иосифовной, уезжавшей за границу, и узнав от нее, что из великолепного киота иконы Богородицы пропали три бриллианта, пришел просто в ярость, вызвал генерала Трепова, который также быстро расследовал дело о пропаже трех бриллиантов из разоренной иконы, потом вызвал графа Шувалова… И это в канун дня его рождения…

18 апреля 1874 года Милютин докладывал императору о предстоящих делах и упомянул об ученой экспедиции на Амударью, в которую предполагалось включить и великого князя Николая Константиновича.

– Николай Константинович не поедет в экспедицию, – гневно сказал император. – Я не хочу, не пущу его.

Милютин сразу понял причину такого гнева, а потом император с глубоким огорчением рассказал о поступках Николая Константиновича. Об этом разговоре есть запись в дневнике Милютина: «Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне все, как было; подробности эти возмутительны. Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся несколько лет, дошел, наконец, до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Все краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нем лиц. Государь довольно долго говорил об этой тяжелом для него семейном горе, несколько раз возвращался к нему в продолжение моего доклада, высказывал свое намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего – не следует ли его предать суду. Я советовал не торопиться с решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести целой семьи царской было бы признание преступника помешанным…»

Вспоминая эти давние события, Дмитрий Алексеевич размышлял о судьбах этой императорской фамилии и о причинах, которые так серьезно повлияли на воспитание молодого великого князя Николая Константиновича… Кто мог служить ему примером благородного поведения?

Император Александр Второй? Нет, конечно, потому что император чуть ли не в открытую сошелся с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, которая была потомком великого рода от Рюрика и Владимира Святого, одна из княжон Долгоруких была женой царя Михаила Федоровича Романова… Между ними тридцать лет разницы, появились у них дети, а императрица по-прежнему тяжко больна, лишь изредка выходит вместе с императором по самым торжественным дням, выглядит как щепка… И вообще император уж чересчур падок на женское обаяние, к женщинам его неотразимо влекло, и мало кто ему отказывал… Высокий, учтивый, обаятельный, и он привлекал женщин своей неотразимостью. Нет, император никак не служил примером благородного поведения…

Его отец, великий князь Константин Николаевич? Нет, конечно, он был не так неотразим для женщин, как император, но был умен, сторонник либерального курса в империи, и преобразовал руководимое им Морское министерство на европейский лад, много читал книг по истории и экономике, высказывал много по-европейски нового и прогрессивного, а внешне был непригляден, невысокого роста, полноват и подслеповат, но так же, как и император, увлекался женщинами, много лет подряд в его любовницах или, лучше сказать, сожительницах была артистка петербургского балета Анна Васильевна Кузнецова, которую в минуты ярости великая княгиня Александра Иосифовна называла «танцоркой», у них появились дети, свой дом, где он с радостью бывал. Весь светский Петербург знал об этой любовной истории. И не только эти любовные истории пронизывали всю петербургскую жизнь. Двуличие, лицемерие, скрытность, лукавство, обиды и глубокое презрение к людям – все эти качества были присущи великому князю Константину Николаевичу. Да, он уговорил императора Александра Второго изменить свое отношение к крепостному крестьянству и освободить их от крепостной зависимости; да, по совету Константина Николаевича Александр Второй наметил большие преобразования в государстве, но нужно было проводить их в общество, а император слабый, противоречивый, сегодня скажет одно, а на следующий день другое, и реформы пошли наперекосяк, как и военные, двенадцать лет он поддерживал военного министра, а стоило появиться князю Барятинскому, как он тут же заколебался, возникла совершенно ненужная полемика в печати, в Комитете министров, в Государственном совете… Мог ли Константин Николаевич вести этот расшатанный корабль как председатель Государственного совета в добрую пристань? Нет, конечно… Как и не мог быть примером благородного поведения для двадцатилетнего своего сына Николая… А возьми любого из тех, кто оказался наверху, при имперском дворе, в близости от императора?