Родная старина - В. Сиповский

Поляки решили на своем совете выжечь весь город и Замоскворечье. На другой день, до рассвета, польские отряды вышли, чтобы исполнить это решение. Русские старались всеми силами помешать им, но не удалось. Замоскворечье запылало с разных концов. Пожарский мужественно бился с поляками на улицах, стараясь спасти остатки Москвы, но огонь принудил русских отступить. Раненый Пожарский упал на землю и, обливаясь кровью, плакал.

– О, хоть бы мне умереть, – говорил он, – только бы не видать того, что вижу!

В это время польскому отряду под предводительством Струся, пришедшему на помощь своим, удалось прорваться в Кремль.

Русским пришлось оставить горевший город. Три дня горела Москва. Нестерпимый чад душил поляков в Китай-городе. Огонь пожрал все, что мог, – от Москвы чрез три дня остались груды тлеющего пепла, почернелые стены каменных церквей, да торчали там и сям печи, каменные подклети и погреба среди угольев и пепла. Множество непогребенных тел тлело под ним. По ночам раздавался вой голодных собак, терзавших трупы…

Такова была Страстная неделя в Москве в 1611 г.!

Русское ополчение под Москвою

Во вторник на Святой неделе подошел к Москве Ляпунов со своим ополчением, занял Симонов монастырь и укрепился тут. На другой день Заруцкий привел своих казаков. Затем привел калужан князь Трубецкой. С каждым днем подходили новые отряды. Русские воеводы решили занять пепелище Белого города, чтобы обложить со всех сторон поляков.

Дионисий, архимандрит Троицкого монастыря, и келарь Авраамий Палицын прислали к воеводам грамоты, убеждали их именем веры и сострадания к несчастной Русской земле потрудиться и освободить ее от чужеземных врагов и от русских предателей. Страшное пепелище столицы и груды тлеющих трупов еще красноречивее побуждали к тому же русских ратников.

Поляки успели захватить из погребов, подклетей и церквей погоревшей столицы множество добычи: золотых вещей, утвари, богатой одежды. Иные выходили на поиски из Кремля в рваных кунтушах (кафтанах), а возвращались в блестящих кафтанах, вышитых золотом и унизанных жемчугом. Жемчугу досталось полякам столько, что им вовсе не дорожили. Случалось даже, что потехи ради поляки стреляли жемчугом из ружей по москвичам. Вина тоже было в изобилии, но хлебом поляки не догадались запастись. Им скоро пришлось каждый день делать вылазки, чтобы раздобыться кормом для лошадей и топливом, а в апреле уже и сами они стали нуждаться в съестных припасах.

Изменники бояре и Гонсевский принялись снова за Гермогена.

– Напиши Ляпунову и его товарищам, – настаивал Салтыков, – чтобы они отошли прочь; иначе сам умрешь злою смертью!

– Вы мне сулите лютую смерть, – отвечал патриарх, – а я надеюсь через нее получить венец и давно желаю пострадать за правду!

Патриарха стали держать в самом строгом заключении в Чудовом монастыре; не позволяли ему переступить через порог своей кельи, обходились с ним грубо, скудно кормили, не стали считать его патриархом, а вместо него стали величать архипастырем Игнатия, заточенного Василием Ивановичем в Чудовом монастыре.

Со дня на день полякам становилось хуже. К русским подходили все новые и новые отряды. Осажденным трудно было делать вылазки «Дионисий диктует инокам свою грамоту». Гравюра с картины В. М. Васнецова. 1911 г.

и добывать себе корм. Вся стена и башни Белого города были уже в руках русских. Сапега, подошедший в это время к Москве, не в состоянии был помочь осажденным: они были заперты в Кремле и Китай-городе. Нескольким полякам, впрочем, удалось пробраться и дать знать королю о положении осажденных. Они уже начинали опасаться голодной смерти – запасов оставалось мало.

А в это время призывные грамоты делали свое дело. Ратные силы подымались и в самых отдаленных городах и двигались к Москве.

Не слышно стало голоса старца Гермогена, этого страдальца за православную веру, о железный нрав которого разбивались все вражьи угрозы, – заговорил другой великий подвижник – Дионисий, архимандрит Троицкой лавры. Это был человек высокой и светлой души, способный воодушевлять других, способный словом своим поднимать народ, изнемогавший под гнетом горя, нищеты и всяких бедствий…

Раньше при архимандрите Иоасафе Троицкий монастырь выказал замечательное мужество и воинскую доблесть. Теперь при Дионисии обитель показала еще более высокий пример истинно христианской доблести: человеколюбия и милосердия. Троицкий монастырь обратился в больницу и богадельню. Воодушевленные горячим словом и примером своего настоятеля, троицкие иноки усердно занялись «великим промыслом» – ездили и ходили по окрестностям, отыскивали бесприютных, раненых, больных, умирающих с голоду и привозили их в монастырь; подбирали также трупы убитых для христианского погребения. Нельзя было без содрогания смотреть на страдальцев, наполнивших Троицкую обитель: одни были испечены, у других содрана кожа на спине, у третьих выжжены глаза… Не только в самом монастыре, но и в слободах монастырских монахи и служки день и ночь работали: одни присматривали за больными, другие шили им одежды, третьи готовили есть. Монастырских средств не жалели. Накопились они из благочестивых пожертвований и вкладов и шли на благочестивое же дело – помощь страждущим и несчастным. Великую службу Русской земле сослужила в ту ужасную пору Сергиевская обитель: многим спасла жизнь, многих напутствовала по-христиански в другой мир, облегчив по мере возможности их предсмертные муки; но главное – здесь ярко светилась и блистала истинно христианскими делами та православная вера, на защиту которой подымалась теперь Русская земля… Дух святого Сергия, благословлявшего некогда Димитрия Донского на борьбу с татарами, сказался и в Дионисии: подобно святому основателю обители, и он, отказавшись от всех благ и радостей мирских, страстно любил родную землю, страдал ее страданиями, радовался ее радостями. Мог ли он молчать в ту пору, когда решался вопрос о жизни или смерти русского государства? Вместе с келарем Авраамием Палицыным он составлял призывные грамоты. Несколько «борзописцев» переписывали их во множестве списков. Гонцы от Святой Троицы повсюду развозили эти грамоты.

– Православные христиане, – взывал Дионисий в своем послании в

Казань, – вспомните истинную православную христианскую веру, вспомните, что все мы родились от христианских родителей, знаменались печатью, святым крещением, обещались веровать в Святую Троицу. Возложите упование на силу Креста Господня и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным в соединении и стать сообща против предателей христианских, Михайлы Салтыкова и Федьки Андронова, и против вечных врагов христианства, польских и литовских людей. Сами видите конечную от них погибель всем христианам, видите, какое разоренье причинили они в Московском государстве. Где святые Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, иноки, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Не пощажены ни старики, ни младенцы грудные. Помяните и смилуйтесь над видимою общею смертною погибелью, чтобы не постигла вас самих также лютая смерть. Пусть служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу одно время надлежит; безвременное же начинание всякому делу суетно и бездельно бывает. Хотя бы и были в ваших пределах какие неудовольствия, Бога ради, отложите все это на время, чтобы всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам не пришла помощь. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь войско от скудости не разошлось.

Воззвания Дионисия и Авраамия поддерживали и усиливали то народное движение, которое началось раньше. Русские силы со всех сторон стекались к пепелищу Москвы, собирались «около начального русского человека», Прокопия Ляпунова. На беду для русских, между тремя воеводами не было ладу. Старшим считался именитый боярин князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, – это был человек небольшого ума; он не особенно мешал Ляпунову; но Заруцкий, начальник казацких полчищ, часто сталкивался с ним. Не дорого было казакам то дело, за которое готов был душу свою положить Ляпунов: не столько о спасении Русской земли думали они, сколько о наживе. Заруцкий нередко самовольно распоряжался земскими деньгами, раздавал их своим казакам, даже землями наделял их. Случалось, что одни и те же поместья Заруцкий давал своим, а Ляпунов своим. Понятно, что скоро начались между этими вождями несогласия и раздоры…

Прокопий Ляпунов был нравом крут, неуступчив; лукавить и лицемерить было не в его природе; прямота и суровость мешали ему сходиться и ладить с людьми; он не разбирал знатных и незнатных, богатых и бедных – со всеми обходился одинаково властно и решительно. Все, приходившие к нему по делам, должны были ждать своей очереди, причем и для самых знатных людей исключения не делалось: им приходилось подчас подолгу стаивать у избы «начального русского человека». Многим было это совсем не по душе, и на него сильно роптали.