Звероловы. Сборник - Карл Гагенбек

Два дня спустя я заманил бабуина в маленькую клетку и силой снял с него пояс. Затем пересадил его в клетку побольше, где держал прежде льва. Похоже, в большой клетке он чувствовал себя гораздо лучше. Я приходил к нему и часами играл с ним, почесывал и кормил.

За следующие двенадцать месяцев, что он провел в клетке, он ни разу не проявил признаков озлобленности или уныния. Но затем произошло что-то такое, что заставило его совершенно измениться.

Мой дом стоит у подножия холма Майнтьес Коп, в густонаселенном пригороде Претории, примерно в трех милях от центра города. И вот однажды раздался телефонный звонок, и голос на другом конце провода сказал:

— Мистер Майкл? Говорит сержант из полицейского участка.

— Да, это я, сержант. Чем могу служить?

— Мистер Майкл, насколько мне известно, вы держали у себя в доме ручного бабуина?

— Это верно, только почему «держал»? Я и сейчас его держу, — ответил я.

— Вы в этом уверены? Дело в том, что вчера под вечер и сегодня утром возле Майнтьес Коп видели огромного бабуина. Мне звонили несколько людей, живущих по соседству с вами. Они жаловались на то, что какое-то животное потоптало цветы в их садах и погубило фруктовые деревья.

— Минутку, сержант, не вешайте трубку, — сказал я. — Пойду проверю.

Дуралей был на месте, дверь клетки — крепко заперта. Нет, это не мой бабуин бегал по Майнтьес Коп.

Однако с Дуралеем произошла какая-то перемена. Прежде, когда бы я ни подходил к его клетке, он был всегда рад меня видеть и прижимался к железной решетке, чтобы я почесал и поласкал его. А в этот день он сидел в дальнем углу клетки и не хотел ни смотреть на меня, ни подходить ко мне. Я вернулся к телефону.

— Алло, сержант!

— Я вас слушаю, мистер Майкл.

— Мой бабуин сидит в клетке, и, могу поручиться, он не выходил из нее. Бабуин, которого видели на холме, либо какой-то другой, либо вымышленный.

Но нет, бабуин с Майнтьес Коп не был вымышленным: уже в тот же вечер «Претория ньюс» поместила на первой странице фотографию «бабуина Берти», как его окрестили, а также большую статью о его проделках. Имя Берти надолго утвердилось на первых страницах газет. Строились различные предположения о том, каким образом ему удалось попасть на Майнтьес Коп, ведь для этого ему пришлось пройти либо через город, либо через густонаселенные пригороды. Откуда он взялся и каким образом попал на холм, было загадкой.

Нам начали звонить сотни людей, отождествивших Берти с моим бабуином. Затем последовало сообщение, что Берти опустошает сад генерал-губернатора, чей дом стоит на вершине холма прямо над моим. Наряду полицейских, вооруженных винтовками с телескопическими прицелами, было поручено пристрелить бабуина, но Берти словно испарялся, как только на арену выходил человек.

А Дуралей совсем изменился. Он стал мрачным и угрюмым и несколько раз пытался наброситься на посетителей, слишком близко подходивших к его клетке.

Наиболее разительная перемена произошла с ним однажды утром, когда на холме, за нашим домом, раздался крик Берти. Дуралей будто сошел с ума. Он пронзительно кричал и метался в клетке как одержимый. Это стало повторяться каждое утро. Казалось, бабуины переговаривались между собой. Все это время я по-прежнему входил к нему в клетку и кормил его, и он ни разу не взбесился, когда я был с ним.

Как-то утром мне позвонил редактор местной газеты и спросил, нет ли у меня желания заняться Берти — пристрелить его или поймать в ловушку. Несколько человек уже пытались это сделать, но потерпели неудачу. Я ответил, что, поскольку ловушки на него уже ставились, я совершенно уверен, что теперь Берти слишком умудрен опытом, чтобы можно было поймать его таким способом, и остается лишь одно — попытаться пристрелить его. Я пообещал выйти завтра утром и сделать все, что могу. Бабуин представлял серьезную опасность для ребятишек, часто игравших на холме, и это было единственной причиной, почему я согласился его убить.

Однако моей предполагаемой вылазке против Берти не суждено было осуществиться. Вскоре после разговора с редактором я пошел к Дуралею, чтобы, как обычно, почесать и покормить его. Когда я вошел в клетку, он забился в свою спальню в углу клетки. Спальня эта, площадью в пять квадратных футов и в три фута высотой, была сложена из кирпича и имела маленькую деревянную дверь. Я последовал за ним. Чтобы заползти внутрь, мне пришлось стать на четвереньки.

В полумраке я увидел, что бабуин сидит на корточках в дальнем углу. Я сел в угол напротив и протянул ему бутылку лимонаду, которую он получал каждое утро. Он не обратил на лимонад внимания. Тогда я протянул ему апельсин. Его он тоже не взял. Он даже ни разу не удостоил меня взглядом и делал вид, будто с интересом рассматривает пол, потолок и стены своей опочивальни.

Я попробовал поговорить с ним ласково и успокаивающе. Внезапно он зарычал и в один прыжок оказался на мне. Он укусил меня в голову, а когда я поднял левую руку, чтобы прикрыть лицо, он схватил ее, и рука моментально оказалась разодранной до кости от запястья и выше. Подтянув к подбородку ноги и упершись спиною в стену, я изо всей силы ударил его ногами в живот, так что у него перехватило дыхание. Пока он лежал без движения, я выполз из спаленки и захлопнул за собой дверь.

Только я это сделал, он навалился на дверь, пытаясь выломать ее и добраться до меня. Правой рукой зажимая рваную рану на своей левой руке, чтобы остановить кровь, я правым плечом крепко держал дверь, не давая совсем обезумевшему Дуралею вырваться наружу. Я уверен, что, выберись он наружу, мне уже не пришлось бы рассказывать эту историю.

Джон Лимбери, заслышав нашу возню, прибежал к клетке. Я крикнул ему, чтобы он отворил дверь, которую я закрыл за собой, войдя в клетку. Выждав, пока Дуралей немного успокоится, я очертя голову ринулся к двери. Только я захлопнул ее за собой, как бабуин был уже возле нее и отчаянно пытался достать меня сквозь железную решетку.

Раны на голове и на руке мне зашивали и перевязывали в больнице. Два дня спустя началось заражение крови. Я пролежал в больнице две недели, все время беспокоясь о том, что могу потерять руку