Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

неподалеку от дверей, Пепита вышла незамеченной, повинуясь влечению мысли, против которой не могла устоять. На лестнице никого не было; никто из окружавших королеву не смел выйти из комнаты: одна она решилась на это. Она взглянула сверху вниз по лестнице. Швейцарцы обезоруживали стражу… Неподалеку стоял и Симонис. Глаза ее сверкнули.

— Кавалер де Симонис, — сказала она отрывисто.

Макс поднял голову; увидев Пепиту, он вздрогнул, но поднес руку к шляпе.

— Сюда, ко мне, — отозвалась она, — на два слова. Швейцарец колебался; но голос и лицо девушки были до того

повелительны, что ослушаться было невозможно. Он бросился вверх по лестнице, приняв полугрустное, полуудивленное выражение. Когда Макс очутился лицом к лицу с Пепитой, у него задрожали губы и он не мог произнести ни одного слова.

Молодая девушка, в полном блеске своей красоты, с гневом, делавшим ее еще величественнее, приблизилась к нему.

— Кавалер де Симонис — сказала она отрывисто, — моя тетя спасла вас, когда вам угрожала опасность, и вы ей обязаны своей жизнью; теперь я вам обещаю благодарность королевы, мое богатство и высокое положение в свете, все, что вы только потребуете, под условием, что вы перейдете ко мне на службу…

Симонис смутился.

— Да, ко мне на службу, — повторила она и, схватив обеими руками его руки, она оглянулась кругом, хотя на лестнице решительно никого не было. — Я читаю в ваших глазах, что у вас доброе сердце; я знаю, ваши мысли путаются и вы сами еще не знаете, что хотите, но я вас хочу спасти от самого себя и указать вам честный путь, честную службу, вместо этой зависимости от людей, которые нас так притесняют. Вы можете с большей пользой распорядиться вашей свободой, употребив ее против притеснителей.

При этом она сжимала его руки, не спуская с него глаз, и жгла его своим взглядом.

— Эти руки, которые жмут ваши, прибавила она, — никогда еще не прикасались к руке мужчины; а эти уста никогда ни о чем еще никого не просили, кроме Бога… В виду этого я обратилась к вам, как к честному человеку… Дело идет о моем отечестве и королеве… Мои родители богаты, я вам отдам собственное имение, а сама пойду в монастырь, сделаю вас богатым… Ведь вы ничего больше не хотели, как сделаться богатым, поступая на службу к пруссакам. Отвечайте же!.. Ради Бога отвечайте!..

Макс молчал. Просьба Пепиты была для него такой же неожиданностью, как и все остальные приключения, поражавшие его на каждом шагу со времени его отъезда из Берлина. Красота Пепиты, ее смелость и решимость производили на него большое впечатление, против которого он не мог устоять. Ему хотелось убежать, так как он видел перед собой новое осложнение и новую опасность в будущности, но молоденькая баронесса не отпускала его.

— Позвольте мне подумать, — начал он. — Я не знаю, я… Не могу…

— В этом случае вам совершенно не о чем думать, — возразила она, — вы обязаны мне служить, а я, со своей стороны, даю вам честное слово, если хотите, клятву, — она зарделась, — что за вашу жертву заплачу безграничным самопожертвованием.

Не успела она еще окончить последних слов, как Симонис наклонился к ее рукам и осыпал их горячими поцелуями.

— Приказывайте! — воскликнул он.

Пепита вздохнула свободней и отступила на несколько шагов; у нее не хватало решимости.

— В настоящую минуту, — отозвалась она подумав и понижая голос, — об одном только прошу вас: сохраните со всеми ваши прежние отношения… Пусть все останется по-прежнему… А сегодня вечером приходите к тете… Понимаете?

Симонис поклонился, и Пепита исчезла.

Пораженный Симонис не двигался с места, он не мог собраться с мыслями, не доверял действительности и спрашивал себя, возможно ли для него такое счастье.

В то же время он вспомнил об опасности его положения и все еще стоял на месте, как вдруг заметил внизу Бегуелина, который, казалось, отыскивал его. Он сбежал к нему вниз.

— Что вы там делали наверху? — спросил он.

— Я увидел одну знакомую барышню… Бегуелин презрительно пожал плечами.

— Чтоб думать в такую минуту о барышне, действительно нужно быть молокососом, как вы. Уйдем отсюда. Здесь нам нечего делать. Я предполагал, что Фридрих сегодня придет и только потому явился сюда, а так как его нет… Как бы то ни было, все-таки неприятно смотреть на все то, что здесь происходит.

И он провел Симониса через боковые ворота на улицу, в которой тоже было много праздного народа. Через мост проходили войска. Отсюда уже была видна стража, поставленная ко дворцу Брюля.

— Ну, завтра здесь мы увидим любопытные вещи, — сказал Бегуелин, — я уверен, что его величество король Фридрих не простит ему этой дерзости и встряхнет немного его парик; за это я ручаюсь. — Он расхохотался, но вдруг вспомнил о себе и со вздохом произнес:

— Жаль, что я не продал и половины моих сыров; много осталось… Теперь — капут! И он махнул рукой. — Но кто мог предвидеть, что все это так скоро случится!..

Симонис простился с ним. Ему пришло в голову пойти к старухе-баронессе и поблагодарить ее за спасение его, и он отправился к Новому рынку.

Здесь было меньше людей… Попадались только небольшие группы, с жадностью поглядывавшие на окна Брюлевского дворца и предвкушавшие наживу. Но прусская стража была уже расставлена на дворе и у входов. Проходя мимо дворца, он вдруг услышал веселое посвистывание. Его удивило, что, в разгаре общей скорби и тревоги, кто-то веселился; он начал отыскивать глазами весельчака; в ту же минуту свист раздался над его ухом и чья-то мощная рука ударила его по плечу. Симонис оглянулся; это был Ксаверий Масловский.

— А!., швейцарец! — воскликнул он. — А я уж думал, что тебе свернули шею и посадили в какую-нибудь дыру. Ну, говори, говори, где пропадал и что с тобой случилось?..

Симонис остановился и поздоровался с ним.

— Вижу, что цел и невредим и пользуешься свежим воздухом, — прибавил Масловский, — ну, очень рад за вас. Но вы мне должны, взамен за изорванные простыни, рассказать, что с вами случилось… Говорите!

Симонис сел рядом с ним на барьер:

— Мне не хотелось ни вас, ни себя подвергать опасности… Так как Блюмли всерьез угрожал мне, то я предпочел бежать.

— Куда? — спросил Масловский.

— Спустившись через окно и поцарапав себе при этом руки, — и теперь видны следы, — я положительно не знал, куда деваться. К счастью, у меня был адрес одного серба, который