Небо с овчинку - Николай Дубов

— Ты этого гада не знаешь, — сказал Сашко. — Он и сутки будет сидеть. И снова придет…

— Тогда знаешь что? Пойдем к нам! Мама, правда, собак боится, но это ничего, мы объясним. А папа нисколько не боится. И ты будешь у нас…

— Придумала! — буркнул Антон, покосившись на нее. — Что, я Боя в карман спрячу? Увидят, и кто-нибудь ему скажет…

— Факт! — подтвердил Сашко. — Скажут. Не со зла, просто так.

Бой насторожился и вскочил. Антон, а вслед за ним и Юка обхватили его за шею.

— Идет кто-то! — шепнул Сашко. — Держите его, я посмотрю.

Он бесшумно исчез за скалой.

— Сидеть! Сидеть, Бой! — молящим шепотом сказал Антон.

Бой внимательно посмотрел на него, сел, но продолжал сторожко поводить ушами, прислушиваясь.

Сашко вернулся через несколько минут.

— То дед Харлампий через реку пошел. Должно, на Ганыкину греблю.

— Может, ему рассказать? — предложила Юка.

— А толку? — возразил Сашко. — Он же старый. Митька его одним пальцем как чкурнет…

— Так что делать? И что вы все молчите? — вспылила Юка. — Ведь скоро же темнеть будет!

Антон посмотрел на нее, на Сашка и снова опустил голову.

— Вы идите, — сказал он, глядя в землю. — Идите домой. А я останусь.

— Здесь?! — поразилась Юка. — Что ж, ты всю ночь просидишь один в лесу?

— Думаешь, я боюсь?

— Не в этом дело!… Но как это так — одному, в лесу… И спать же нужно, есть…

— Не умру. Зато ночью он нас не найдет. А найдет, пусть только сунется. Он ночью ничего не видит, а Бой не промахнется, так даст прикурить — будь здоров…

— Нет, ты сошел с ума! Я этого не допущу! — решительно сказала Юка. — Как это так?!

— А кто тебя спрашивает? — разозлился Антон. — Поменьше бы болтала, так ничего бы и не было. Он бы не знал, где меня искать…

На глазах Юки появились слезы.

— Выходит, я во всем виновата, да?

— А ну тебя! — отмахнулся Антон.

Он понимал, что неправ, обижает Юку напрасно, но не мог себя перебороть. Он не знал, что делать, куда деваться, ему было страшно и стыдно того, что ему стало страшно, и он распалял в себе злость на Юку, потому что злость заглушала страх.

— Ну и сиди здесь, — оскорблено сказала Юка. — Думаешь, мне тебя жалко? Вот нисколечко! Мне Боя жалко…

— Жалели такие… Давай уматывай. Только смотри опять не наболтай!

Слезы выкатились из Юкиных глаз и одна за другой быстро-быстро потекли по щекам.

— Ты… ты просто бессовестный! Вот и всё…

Юка вскочила и побежала к тропинке, вьющейся вдоль берега. Сашко посмотрел ей вслед, Антон отвернулся, делая вид, что его совершенно не интересует, ушла она или осталась.

— Ты шо, правда хочешь тут перебыть? — спросил Сашко. — Антон кивнул. — Может, оно и лучше. Никто знать не будет. И теперь тепло, не замерзнешь. Вот только комары…

Антон пренебрежительно махнул рукой.

— Я б с тобой тоже… — помолчав, сказал Сашко. — Только без спроса нельзя — обязательно искать начнут, а сказать — еще хуже: не пустят, еще и расскажут кому-нибудь…

— Не надо, я сам, — сказал Антон. — Ты иди.

— Не, — возразил Сашко. — Шо ж ты, так на камне будешь сидеть? Так не можно. Давай лапника наносим. Тут его до биса…

Выше тропинки росли сосны. На земле валялись обломившиеся ветки с еще не увядшими лапами. Увидев, что ребята собирают хворост, Бой тоже схватил в зубы здоровенную ветку и поволок следом. Вскоре под скалой появился хрусткий ворох лапника.

— Теперь другое дело, — сказал Сашко. — А хлеб у тебя есть?

— Нет.

— Ну ничего, я завтра раненько принесу. А пить захочешь, из речки не пей…

— Ты что, тоже инфекции боишься? — улыбнулся Антон, вспомнив Толю.

— Та не, у нас не пьют. Бросают в речку шо хочешь. А в Чугунове какую-то отраву в речку спускают… Здесь струмок есть. Вон, Бой уже нашел…

В нескольких шагах от скалы из-под корней дерева, оплетших каменные глыбы, сочилась тоненькая струйка воды.

Бой припал к лунке, выбитой родничком, и громко лакал.

Сашко поглядел на реку, на противоположный высокий берег. Стволы уже пригасли, только самые маковки крон озаряло заходящее солнце.

— Ну, бывай, — сказал Сашко. — Надо домой бежать. А завтра что-нибудь придумаем.

По торчащим из воды камням он перешел на другой берег, несколько раз его выгоревшие от солнца волосы мелькнули в кустах и исчезли.

— Вот, брат, какая петрушка получилась, — мрачно сказал Бою Антон. Теперь они были вдвоем, можно было не стесняться и не притворяться. — И все из-за тебя… — Бой повилял хвостом. — А ты даже не понимаешь…

Они остались одни в огромном лесу, которого Антон толком даже не видел. Ему стало не по себе, и он разговаривал с Боем, чтобы заглушить это неприятное чувство.

Антон достал из рюкзака брюки, рубашку и куртку. Бой подошел ближе и, наклонив голову, внимательно провожал взглядом все, что добывал из мешка Антон.

— Есть хочешь? А я, думаешь, нет? Мало всяких переживаний, так еще переживай их натощак…

По общераспространенному мнению, переживания должны отбивать всякое желание есть, но с ним этого почему-то не случалось. Тетя Сима и мама Антона каждый раз, когда случались неприятности, говорили, что у них пропал аппетит, кусок не идет в горло, и прочие подобные вещи. Антон относился к таким заявлениям с недоверием, хотя мама и тетя действительно переставали есть. Антон этого не понимал. Какие бы переживания ему ни выпадали, это не сказывалось на его аппетите, пожалуй, даже наоборот — есть почему-то хотелось еще больше. Вот и теперь Антон чувствовал все более возрастающее нытье под ложечкой.

8

Чтобы заглушить голод, он припал к родничку и долго пил. После этого стало тяжело и холодно в животе, но голод нисколько не уменьшился. В лесу правого берега уже сгущалась тьма, подкрадывалась все ближе, одно за другим деревья тонули в ней. Вместе с темнотой наплывала прохлада. Антон зябко поежился и оделся. Бой вскочил, завилял хвостом, заглядывая ему в лицо.

— Нельзя нам домой, — сказал Антон, лег на ворох лапника и оперся скулами о кулаки.

Бой лег возле, положил голову на вытянутые вперед лапы, потом шумно вздохнул и развалился на боку. У него тоже были свои переживания, и в дреме он, должно быть, заново переживал все, что произошло за этот долгий и тяжелый день. Лапы его подергивались — он куда-то бежал, преследовал, хвост отлетал в воинственном размети, в горле глухо рокотало и переливалось. Однако и во сне он слышал все. Бой внезапно притих и тут же вскочил. Антон вцепился в его пышный воротник. Как ни напрягал слух Антон, ничего не мог расслышать, но Бой явно что-то слышал, следил доносящиеся до него звуки и весь напружинился, устремляясь туда, откуда они долетали. Антон облегченно перевел дух: Бой смотрел не в сторону лесничества, откуда мог появиться Митька Казенный, а туда же, где раньше Сашко видел деда Харлампия. Должно быть, дед возвращался теперь домой и вскоре настолько удалился, что даже Бой перестал его слышать, расслабил мускулы и снова лег.

День погас, синяя изгарь закатного пожарища поглотила лес и землю. На небе зеленоватые отсветы заката вытесняла густеющая чернь, тусклый оловянный блеск реки затухал.

Антону стало не по себе. Ничего не случилось, а ему становилось все неприятнее, и он старался преодолеть неприятное ощущение, понять, отчего оно возникло. И вдруг он понял, отчего появилось это странное и неприятное ощущение, — вокруг стояла немотная тишина. Тишина, с какой он не сталкивался никогда — ни во сне, ни наяву. Она была всюду и во всем, гнетущая, непроницаемая, и уплотнялась все больше, давила как неосязаемая, но невыносимая тяжесть. Всегда непрестанно и непрерывно его овевал океан звуков. Знакомые, привычные или неизвестные и непонятные, оглушительные или еле слышные, приятные или раздражающие, они наплывали со всех сторон, наполняли собой весь мир. Голоса людей, птиц и животных, грохот, стук машин, свист ветра, шум леса, плеск воды, шелест листвы — это было всегда. Больше или меньше, громче или тише, но оно было, наполняло жизнью окружающее. А теперь вдруг все смолкло, затихло, онемело.

Это становилось невыносимо, и Антону нестерпимо хотелось вскочить и закричать. Не что-то определенное, а просто заорать, издать бессмысленный вопль, лишь бы взорвать невыносимую немоту окружающего. Но было еще страшнее обнаружить себя, привлечь внимание всего, что притаилось вокруг в зловещем, выжидательном молчании.

И вдруг совсем рядом зазвучал еле различимый шепот. Кто-то, шепелявя и пришепетывая, торопливо бормотал одну и ту же фразу. Бой не спал и, конечно, тоже слышал, но не обращал на это внимания, А невидимый все бормотал и бормотал, присюсюкивая и шепелявя.

«Да это же родничок!» — обрадовался Антон.

Монотонное шепелявое бормотание родничка будто сняло со всего зарок немоты. Неподалеку тихонько что-то треснуло и мягко прошуршало по земле. «Ветка упала», — догадался Антон. Негромко плеснуло в реке, под еле ощутимым дуновением зашептались листья орешника, в кустах пискнула то ли мышь, то ли пичуга. Нет, мир не умер, жизнь не угасла и не онемела. Просто ночью она была совсем иной, и голоса ночи звучали иначе, чем голоса дня.