Подвиг живет вечно (сборник) - Иван Василевич

Боялась, конечно, понимаю сейчас, но держалась очень мужественно. Завидно мужественно. Мне пример подавала.

Я тоже вообще-то старалась держаться. Все шесть с половиной месяцев, что довелось пробыть в глубоком тылу врага на территории Горного Шленска. Но в те январские дни мне пришлось особенно туго. Правда, некоторые знакомые утверждают сейчас, что счастливая я, что светила в моей боевой жизни особая, высокая звезда…

Светить-то она, может, и светила — все-таки живой я осталась. Но до сих пор не знаю, что произошло со мной после того, как прорвали мы, вся наша маленькая группа в восемнадцать человек, тройное кольцо окружения. Больше сотни гитлеровцев охотились на нас: и полиция, и гестапо…

Как же это случилось, что я отстала от товарищей?

Помню какую-то глухоту… Наверное, при очередной перебежке не заметила преграды и ударилась головой о пень, а может, о выступ на неровной земле? Тяжело было очень. В гору бежали. Майор сразу сообразил, что в долине нас поджидают специально оставленные солдаты, поэтому повел группу вверх, в гору. А мне подъемы всегда с трудом давались. Хотя тут еще и страх подгонял, конечно.

Стараясь не отстать, я бежала вслед за партизанами. Бежала и падала на землю, как они. Бежала и падала. Какая-то глухота охватила меня мгновенно. А когда очнулась — вокруг звенела тишина… Возможно, это в голове у меня звенело. Тишина стояла вокруг. Не слышалось никакой стрельбы, никого из партизан не было видно. Но я тут же почувствовала, что немцы приближаются. Странно, сначала почувствовала, а потом уж услышала. Рывком приподнялась, спряталась за дерево.

Они громко о чем-то спорили резкими, злыми голосами. Все ближе и ближе подходят…

Я сжалась от ужаса. Догадывалась, почему они злые. Накануне партизаны и разведчики подстерегли большую группу солдат, которые направлялись к Моравской Остраве. Схватка была короткой, но, как сказал майор, горячей. После нее у нас в отряде прибавилось шесть автоматов и сорок карабинов. И патронов много… Но может, и оттого злые эти псы, что не удалось нас живыми в бункере взорвать?..

Что же делать? Что делать?..

В сумке, которая, как никогда, оттягивает плечо, — радиостанция и рулоны шифра. Да, рабочие волны, позывные Центра — все-все мое, радистское, у меня в памяти, в голове… Но если сейчас схватят, если начнут пытать — конец известен… Лучше — самой. Сразу…

Немцы все ближе. Совсем рядом. Вот они уже на пути к моему дереву… Но чудо! Шаги немцев слышались все глуше, и наконец все стихло.

Светила, сверкала в тот момент моя звезда! Светила!..

— Вот по этой ложбинке приходили к нам в дом партизаны, — говорит Яничка секретарю райкома партии, показывая на неширокий овраг, примыкающий чуть ли не вплотную к дому. По нему и сейчас можно незаметно для соседей подойти к сараю.

Стою рядом с партизанами, вспоминаю, как по этой ложбинке, стараясь неслышно ступать по твердому грунту, приближались мы с Франеком к дому, как тревожились, нет ли и здесь немцев… И была я тогда, действительно, грязная, мокрая, замерзшая. Возможно, что и в глине. Столько мы с Франеком помыкались по устроньским улицам и закоулкам, прежде чем с окраины добрались до Янички!..

А в зрительной памяти, перекрывая эти воспоминания, возникает другая ложбина.

Та ложбина — скорее крутой, глубокий и страшный овраг. Я скатилась в него… Скатилась на самое дно и сжалась в комочек, судорожно прижав к груди сумку с радиостанцией. И сидела так — неподвижно, медленно приходя в себя после только что пережитого.

Вместо выстрела прозвучал какой-то щелчок… Осечка! Горное эхо отнесло этот щелчок чуть в сторону. Немцы, словно споткнувшись на ровном месте от металлического звука, приостановились… и тут же бросились в противоположном от меня направлении…

А я скатилась в овраг.

Долго не могла поверить, что осталась живой. Понимала: нужно, очень нужно скорее встать на ноги и идти! Куда? Пока не знаю. Я не знаю, куда мне идти, где искать дом Хежыков, живущих на Орловой горе! И в этом сейчас самое большое несчастье…

Мы с майором так уверовали в то, что около меня всегда будет кто-либо из своих! Но вот в темноте густого леса, в отчаянном прорыве окружения, среди хаоса и стрельбы товарищи не заметили, что я отстала.

Мучительно напрягая память, начинаю вспоминать те моменты из рассказов партизан, майора, наших разведчиков, в которых упоминались хоть какие-либо сведения о расположении дома Хежыков на Орловой. Чтобы как-то определить свое местонахождение, восстанавливаю в памяти направление, в котором мы уходили от облавы: сначала — густой кустарник, затем — просека… высокий редкий лес. Сейчас отсюда — от оврага — в какую сторону мне идти?..

Как это трудно и ответственно — самой принимать решение.

Конечно, большим опытом ориентирования в горах я не обладаю. Крутизна склонов, разреженный воздух на вершинах для меня, москвички, тяжелы. Да и рисковать радиостанцией лишний раз ни к чему.

— Твоя самая главная боевая задача — связь с Центром. Как можно дольше — исправная связь с Центром, — не раз говорил мне майор. Поэтому очень часто я оставалась на целые ночи одна в бункере. Это, конечно, тоже был не мед. Могли и на одну меня вот так же угодить с облавой.

Жутко в овраге. Темно, холодно и жутко. Чуть белеют засыпанные снегом высокие ели и буки…

Если сейчас же не выберусь отсюда, не тронусь с места — я замерзну, застыну, превращусь в сосульку, в снежный сугроб. И к этому сугробу утром мои следы приведут немцев…

Если бы майор знал, как мне сейчас плохо…

Тоненько-тоненько поет сердце.

Пусть со мной будет что будет, но пусть майор останется живым…

…Надо встать. Надо подняться! Надо вылезти из оврага и найти укрытие для себя и для радиостанции! Замерзнуть я не имею права.

Какое это холодное и жестокое слово — «надо»…

Неправду говорил инструктор: будто в сумке с радиостанцией всего шесть килограммов. Голыми, задубелыми руками я цепляюсь за топкие, обледеневшие ветви кустарников. Ноги в кирзовых сапогах скользят по застывшей, припорошенной снегом листве. И радиостанция все время тянет и тянет снова вниз, в овраг, в темноту.

Я знаю сейчас точно — она весит не менее десяти пудов!

Высоко над оврагом, надо мной и вокруг меня — горы, горы, горы… И пусть у меня на глазах проступают слезы от злости на малость моих физических сил, я стараюсь не жалеть себя, не оглядываться на то, что выросла в центре Москвы, на площади Коммуны, что Бескиды — это огромный горный массив, а я — такая одинокая и маленькая в этом массиве… Я — радистка! И этим сказано все.

«Отчаиваться можно бесконечно, — упрекаю сама себя, все же как-то выбравшись из оврага. — Надо действовать! Я — такой же разведчик, как майор, Николай и Василий. Я — такой же партизан, как Франек, Алойзы, Людвик, Юрек, как другие партизаны. Я должна найти дом наших связных, и я найду его! Сколько бы ни пришлось преодолеть крутых склонов и оврагов…»

— Вот здесь стояла плита, на которой я готовила еду для партизан, — говорит Яничка, проводя гостей на кухню, — а вот здесь, — она показывает на лестницу, прислоненную в коридоре к стене, — здесь я поднималась наверх и по потолку переходила в сарай…

…Я помню эту плиту. В ней горячо горел огонь в тот вечер. Я грелась у огня, а Франек рассказывал об облаве:

— Выдал наш бункер немцам лесник, случайно обнаруживший наше расположение. Он и привел их к самому входу. Но… наши все ушли благополучно, все живы и здоровы. А немцев человек пятнадцать, говорят, убито. Их много собралось недалеко от входа. Майор бросил несколько гранат, и они сразу кто повалился, кто отступил. Сами рассказывали потом в участке… Были сегодня партизаны на Орловой — все в бункере осталось на месте. Видно, эти «смельчаки» так перепугались, что даже и не заглянули в него больше… Сейчас группа майора разбрелась по другим бункерам: где два, где три человека разместили. А снова вместе жить пока негде. Нужно новый бункер сооружать, но зимой это очень сложно! Тем более сейчас, когда вокруг столько немецкого войска…

Сквозь маленькую дверцу плиты виднелись горящие полешки, раскалившиеся до нежно-алого цвета. Яничка, рассказывая, то ахала, всплескивая руками, то молча качала головой.

А у меня перед глазами все пылало зарево в полнеба. В половину Бескидского неба.

…Я плутала, плутала по отрогам, отыскивая большую крутую поляну, и в какой-то момент оказалась на вершине Орловой горы. И здесь, открытая всем ветрам, чуть живая от холода, забыв о смертельной опасности, с восхищением засмотрелась на зрелище, представшее моим глазам. В половину неба разлилось зарево: густо-алое у горизонта, постепенно темнея, оно поднималось вверх, в бездонную глубину небесного свода над Верхней Силезией. Далекие глухие удары медленно раскатывались, расходились от истоков этого зарева. И я поняла в этот момент, с какими тяжелыми боями и потерями пробивается на запад, к победе, наша Красная Армия…