Психоанализ. Введение в психологию бессознательных процессов - Томас Мюллер

В кляйнианской теории объектных отношений внутренние объекты структурируют развитие мышления, чувств и поведение самости. Внутренние объекты возникают из бессознательных, основанных на дериватах влечений, фантазий самости о внутренней жизни внешних объектов.

Эта бессознательная фантазийная деятельность и сочетающаяся с ней и/или лежащая в ее основе рудиментарная разделенность самости и объекта возникают в начале жизни. Внутренние объекты с самого начала жизни воспринимаются как идентичные конкретным органам тела (конкретные идентификации характерны для регрессивных клинических состояний: например, психотик ошибочно предполагает, что флаг – это не символ государственного суверенитета страны, а совершенно конкретно сама страна) и ощущаются так, как будто между ними существуют какие-то отношения. На этой ранней стадии развития еще нет символической репрезентации внутренних объектов, и они познаются конкретно в виде образов органов тела и способов их функционирования (например, согласно этой теории, голод, жажда, страстное желание любви или страх и т. д. переживаются конкретно: желудок – это некий злой объект, который кусает или мучает изнутри. Подтверждение этому очень часто можно найти, например, при тяжелых регрессивных состояниях, таких как острые психозы. Относится ли это к младенцам – мнения на этот счет расходятся). Решающее значение в этой теории придается тому, что внутренние объекты формируются в значительной степени за счет проективной идентификации бессознательных фантазий. Так, например, жизненно необходимый добрый внутренний объект возникает не столько в результате конкретного реального опыта (пережитых удовлетворений), сколько в результате либидинозного вложения энергии и связанной с ним бессознательной фантазии самости об объектах.

В начале жизни внутренние объекты сначала переживаются как частичные объекты; в бессознательной фантазии младенца объект «воспринимается им так <…> как будто существует исключительно для удовлетворения его потребностей; однако он характеризует еще и часть личности» (Bacal & Newman, 1990, S. 80). Лишь в ходе развития возникают «целостные объекты», основанные на интеграции ранее расщепленных «только добрых» и «только злых» частичных объектов.

«Вместе с возросшей способностью познавать внешний мир изменяются и возникающие перед младенцем объекты. Произойдет ли действительно такое психическое изменение, зависит от его эмоциональной способности переносить амбивалентность. Теперь уже не существует исключительно «злой» матери, которая якобы вызывает голод, да и просто «доброй» матери, утоляющей голод. В одном и том же объекте обнаруживается что-то от них обеих. Объект постепенно понимается как нечто целое, он приобретает два эмоциональных оттенка, у него есть много мотивов и он пробуждает в Я смешанные чувства» (Hinshelwood, 1989, S. 519).

Объекты рассматриваются так, что любой импульс влечений и любая бессознательная фантазия как бы создают частичный объект.

«Мать, вызывающая „голод“; мать, „утоляющая“ голод; мать, заставляющая мерзнуть, и мать обогревающая; мать, которая неуверенно берет младенца на руки, и мать, которая держит его крепко и надежно… Все эти объекты, названные словом „мать“, ни в коем случае нельзя путать с реальной матерью, какой ее воспринимает сторонний наблюдатель, так как восприятие младенца полностью отличается от восприятия этого наблюдателя. Восприятие младенца определяется внутренним состоянием его тела» (там же, S. 520).

В параноидно-шизоидной позиции, развивающейся с начала жизни, на первый план выходит страх Я перед разрушением и утратой внутренней когерентности. Внутренние частичные объекты переживаются как расщепленные на добрые и злые. Самость ощущает атаки на объекты как разрушение и фрагментацию и самости, и объектов. В таком состоянии младенец постоянно боится, что злые внутренние объекты могут разрушить его самость и добрые внутренние объекты. Согласно с этой концепции, Я с самого рождения обладает способностью отличать внутреннее от внешнего, самость от объекта. В депрессивной позиции (начиная с 6-го месяца) не только дифференцируется способность младенца к восприятию, но он также переживает интенсивные аффекты по отношению к частичным объектам, постепенно понимая, что добрые и злые частичные объекты могут представлять собой различные аспекты одного и того же объекта (амбивалентность). Первые интроекции доброго внутреннего объекта, возникшие в параноидно-шизоидной позиции, постепенно нарастают, и он воспринимается как своего рода спасительный якорь для удержания сплоченности Я. Этот добрый внутренний объект способен воспринимать и сохранять самые разные психические и когнитивные состояния младенца. Теперь младенец старается сохранить его:

«Депрессивная позиция формируется тогда, когда объект вызывает одновременно и любовь, и ненависть. Таким образом, эта позиция появляется в результате интеграции добрых и злых объектов, так что страх возненавидеть любимый объект приводит к опасности для всего объекта <…>; в депрессивной позиции объект ощущается так, будто он полностью утрачен, поврежден и т. д. Теперь ребенок страстно желает быть с этим целостным объектом» (там же, S. 108).

На этой стадии «анимистический мир конкретистских (конкретных, материальных, физических) внутренних объектов», характерных для параноидно-шизоидной позиции, отступает на задний план. «Способность к репрезентации объектов приходит на место конкретистской идентификации частей самости с объектами, а депрессивная позиция приводит к гораздо лучшему восприятию внешних объектов» (там же, S. 109). Еще одна возможность роста Я обеспечивается продолжающейся проективной идентификацией с матерью и последующей реинтроекцией, процессом, который Кляйн (Klein, 1962) называла «интеграцией Я» и «ассимиляцией внутренних объектов».

2.3. Психология Я и теория объектных отношений

С точки зрения психологии Я и теории объектных отношений, психические структуры возникают в результате взаимодействия трех факторов:

• конфликтов, типичных для развития и для определенных позиций;

• травматических переживаний;

• внутренней и внешней реальности первичных объектов.

Образы самости и объекта, предшественники будущих психических репрезентантов самости и объекта (см. главу VI.4), достаточно рано дифференцируются из матрицы мать – дитя (Tyson & Tyson, 1990; Mertens, 1992; Zepf, 2006b). «Представления» (протосимволические, сенсомоторно-аффективные схемы довербальной природы), возникшие из психофизиологических и диакритических модальностей восприятия в «аутистически-соприкасающейся позиции»[13] (Ogden, 1989), в ходе развития постепенно, через процессы интериоризации проективных и интроективных идентификаций, дифференцируются на досимволические и, в конечном итоге, символические репрезентанты. Они отражают важные события взаимодействия матери и ребенка как либидинозно-аффективной, так и агрессивно-аффективной природы.

В этот процесс активно вовлечен младенец с его врожденными когнитивными, аффективными и социальными способностями. У него есть амодальные и перекрестно-модальные возможности восприятия, а также интеракциональная компетентность (Lichtenberg, 1983; Stern, 1986). Правда, представляется, что, в отличие от предположений Малер (Mahler et. аl., 1975), симбиотическая стадия развития ограничивается отдельными пиковыми аффективными состояниями (Gergely, 2000). Кроме того, репрезентанты самости образуются не только в те периоды и на тех стадиях, когда ребенок «сливается» с матерью, но и «в интеграции таких состояний с состояниями слияния представлений самости с объектными представлениями под впечатлением болезненного, пугающего, фрустрирующего <…> катастрофического опыта» (Kernberg, 1984, S. 338). В этом процессе развития возникает «первичная реципрокность» в отношениях между матерью и младенцем (Tyson & Tyson, 1990, S. 107) и начало их «диалога» (Шпиц, см. главу II.4).

В результате «первичной идентификации» (Loch, 1972) в Я возникает «первая тема идентичности» (Lichtenstein, 1961, S. 35), когда рудиментарная схема самости «сливается» со схемой объекта (Sandler, 1964, S. 737). По мере интернализации объекта в ходе процесса синтеза и интеграции интроект постепенно ассимилируется в схему самости и ребенок становится все более независимым от объекта. Возникающий в результате «добрый» интроект дает ребенку ощущение «первичного доверия» (Эриксон), а также «хорошее самочувствие и уверенность» (Дж. Сандлер). При этом решающее значение имеет «переходный объект» (Winnicott, 1967, S. 293). «Переходный объект» обладает несколькими качествами. Это первый объект, который не принадлежит самости ребенка в том смысле, что он символически «представляет» объект, который ребенок реально может чувствовать, с которым действительно может жить и через который он лично может расти. Тем самым переходный объект – это действительно своего рода символ как для единения, так и для разобщения ребенка и матери. Кроме того, ребенок в своем развитии находится в переходном состоянии от единения с матерью к существованию в качестве самостоятельного субъекта вне этого единства. Таким образом, переходный объект представляет собой такой же замещающий мать объект, как и внутренний портрет матери в самости ребенка.