Смерть и самый короткий день - Мэри Фитт

- Кольт тридцать восьмого калибра. Старик говорит, что он принадлежит его жене. Полагаю, она держала его где-нибудь в ящике комода как средство защиты от грабителей.

- Они много путешествовали по Дальнему Востоку,- сказал Фицбраун.Помню, леди Скун говорила мне, что муж заставлял ее носить пистолет с собой на случай, если им придется разделиться и она попадет в переделку.

- Думаете, она умеет стрелять?

- Держу пари, что да. И выстрелит, если возникнет надобность. Эта маленькая старая леди куда решительнее, чем может показаться на первый взгляд.

Маллет направился к камину.

- А это еще что такое?

Он уставился на медное ведерко с углем, откуда торчал тонкий белый стержень, потом наклонился и понюхал его.

- Порох. Это стержень ракеты, о которой они упоминали.- Суперинтендант подошел к круглому столику, возле которого валялась на полу статуэтка Куан-Йин из слоновой кости.

Фицбраун также приблизился к камину.

- А вот и корпус ракеты.

Достав из нагрудного кармана пинцет, он подобрал им корпус и понюхал его, как Маллет - стержень.

- Пахнет пудрой. Понюхайте.- Он протянул корпус суперинтенданту.

- Я не чувствую ничего, кроме пороха,- сказал Маллет, в свою очередь понюхав корпус.

- Потому что курение трубки притупило ваше обоняние. Но я ощущаю запах пудры и аромат духов.- Фицбраун осторожно положил корпус на коврик у камина.- Вообще-то нет причин, по которым одна из леди или даже несколько не могли взять в руки эту штуку.

Маллет стоял, глядя на статуэтку буддистской богини милосердия, которая была куда меньше его ступни.

- Очевидно, мальчишка ее сбросил,- сказал он.- Ну, нам следует вызвать подмогу. Чертов снег замедлит нашу работу до темпа прошлого столетия.

Фицбраун усмехнулся.

Глава 9

Утро выдалось ясным и солнечным - бледно-голубое небо усеивали облачка, похожие на ястребиные перья. Снежные сугробы были неподвижными, словно всегда покрывали землю. На подъездной аллее виднелись следы колес нескольких автомобилей, последним из которых была машина скорой помощи. На обледеневшей ветке заливалась трелями малиновка, провожая белый автофургон, увозивший бренные останки Джона Скуна.

Полицейский фотограф пришел и ушел. Ассистенты Маллета, обошедшие территорию вокруг дома в поисках следов ног, не найдя ничего, не имеющего вполне невинного объяснения, сейчас хлопотали с измерительными лентами, порошком для проявления отпечатков пальцев и прочими орудиями их ремесла. Самому суперинтенданту выделили комнату на первом этаже. Репортеры уже начали собираться, а деревенские жители, еще вчера с таким нетерпением поджидавшие выхода новобрачных из церкви, теперь толпились у ворот в надежде увидеть кого-то из представителей семейства.

Но во дворе не было никого, кроме сотрудников полиции. Все члены семьи сидели в своих комнатах, очевидно, будучи не в силах лицезреть друг друга. Казалось, только посторонним дозволено передвигаться свободно. Мистер Мейдженди сидел с Маллетом в его временном офисе, а Валентин в одиночестве пребывал в библиотеке.

Он нашел в ней убежище, надеясь, что здесь никто не помешает его размышлениям. Перед ним лежала раскрытая подшивка инженерного журнала, но ее целью было лишь обескуражить тех, кто мог войти и попытаться завязать разговор. Текст расплывался у него перед глазами, но мысли оставались четкими и ясными. Валентин привык - или ему так казалось - быть правдивым, по крайней мере с самим собой. А правда заключалась в том, что сейчас его обуревали противоречивые эмоции, и он столкнулся с проблемой, которую был не в состоянии решить без тщательного расследования.

Вопрос заключался в том, нужно ли ему начинать это расследование или поскорее покинуть место трагедии.

Сбежать было проще всего. Снегопад прекратился, а полиция не удерживала Валентина, так как против него не было никаких улик. Если бы он им понадобился, то легко мог бы вернуться. Ему вовсе незачем было ждать здесь, ничего не делая и все сильнее втягиваясь в чреватые опасностью дела этих людей. Но он отлично знал, что никуда отсюда не уедет.

Почему? Конечно, смерть Джона Скуна в его брачную ночь была страшной трагедией, тем более когда выяснилось, что это убийство. Но Валентина не касалось, кто именно совершил это злодеяние,- фактически он предпочел бы не присутствовать при разоблачении преступника. Тогда что же его удерживало? Если Ева - а он знал, что это так,- то почему?

Осторожно, словно имея дело со взрывчаткой, Валентин прокручивал в уме все, что он знал, чувствовал и думал о Еве. Под конец ему предстояло вынести суждение за или против нее. Если бы он только мог беспристрастно положить на чаши весов факты, чувства и мысли! Но это было не так легко.

Прежде всего, Валентин слишком хорошо помнил Еву такой, какой она была до его отъезда из Англии десять лет назад. Он был неуклюжим семнадцатилетним юнцом, когда она вошла в жизнь Чарли и буквально взяла его штурмом. Чарли пользовался огромной популярностью у девушек. Валентин смутно припоминал целый ряд блондинок и брюнеток, высоких и низкорослых, которые играли с Чарли в теннис и навещали его дома, давая матери пищу для размышлений. Несколько раз ей казалось, что Чарли всерьез подумывает о браке с одной из них. Но потом появилась Ева, и флирту пришел конец.

Тогда Ева казалась Валентину более прямодушной и менее соблазнительной, чем теперь. И все же она производила ослепительное впечатление своими темными глазами, властными манерами и звонким смехом, который так пленял Чарли. Валентин признавался себе, что смотрел на нее сквозь застилающую глаза пелену ревности. Он очень любил Чарли, воспитывавшего его после смерти их отца. Они собирались стать деловыми партнерами, когда Валентин приобретет должную квалификацию.

Валентин видел, что мать испытывает глубокую неприязнь к Еве и страх перед ней. Разумеется, влюбленный Чарли не замечал ничего. "Эта девушка его околдовала,- однажды сказала Валентину мать.- Она погубит его". Вскоре старая миссис Полл умерла, а Валентин эмигрировал в Австралию перед свадьбой брата. Очевидно, Чарли подарил Еве материнские рубины, которые оказались ей к лицу.

Думая об этих событиях, Валентин признавал, что он и его мать могли быть несправедливы. Они видели в Еве только угрозу их счастью и безопасности, которые зависели от Чарли, подававшего большие надежды. Уже тогда поговаривали, что, когда придет время сооружать новый мост, проектировать его будет Чарли Полл. Их матери казалось нечестным, что другая женщина пожинает плоды того, что она считала своим трудом. Валентин понимал, что миссис Полл была ревнивой, властной и неспособной судить беспристрастно, когда задевались ее интересы. А Ева не принадлежала к женщинам, которые могут терпеть чье-либо влияние, кроме своего собственного. Они с миссис Полл были обречены на конфликты, так как слишком походили друг на друга. Возможно, именно поэтому Чарли так влюбился в нее, а рубины его матери так хорошо подошли Еве.

"Я тоже не мог судить справедливо,- думал Валентин.- Я смотрел на ситуацию с точки зрения моей матери. Но, в отличие от нее, я не ненавидел Еву. Хотя я боялся ее, но она привлекала меня даже тогда. Возможно, меня бесило не то, что Ева заполучила Чарли, а то, что он заполучил ее. Помню, по сравнению с ней все другие девушки казались мне невзрачными. К тому же она перенесла большое горе - потеряла жениха во Франции в начале войны... Ну конечно!" Ему припомнились обрывки вчерашних разговоров. Двусмысленные слова Джона Скуна: "Разве вы не знаете, что ваш брат Чарли умыкнул ее у моего брата Харолда? Так что теперь моя очередь". Злобная вспышка юной Джози: "Сначала она была помолвлена с дядей Харолдом. Потом, когда он был во Франции, она бросила его ради Чарли Полла, а когда дядя Харолд погиб, вышла за Чарли". И наконец, тихий, красивый голос Евы: "Когда-то я была помолвлена со старшим сыном сэра Джорджа, который погиб на войне... Для меня не имеет значения, где жить... теперь".

О ком же она горевала? Всегда о последнем - или всегда о первом?

Вместе с этим вопросом ему в голову пришло еще одно воспоминание - о ссоре или, по крайней мере, о разногласиях между их матерью и Чарли. Это казалось невероятным: Чарли был настолько весел и добродушен, что его невозможно было вообразить ссорящимся с кем бы то ни было.

После стольких лет Валентин не мог вспомнить точную причину ссоры - он лишь знал, что это касалось Евы и что мать потерпела полное поражение. Быть может, миссис Полл выразила сомнение насчет искренности горя Евы по погибшему жениху? Да, кажется, так и было. Валентин четко представлял себе Чарли с раскрасневшимся лицом и сверкающими на солнце волосами, как у нордического героя - хотя он был слишком беспечным, жизнерадостным и, даже в том возрасте, посреди второго десятка, слишком толстым, чтобы сравнивать его с Зигфридом или Лоэнгрином {Герои одноименных опер Рихарда Вагнера}. Но, защищая Еву, Чарли преображался, угрожая мечом даже матери, которая давно привыкла считать свою особу священной. Валентин помнил ее слова, когда она удалялась побежденной: "Хорошо, Чарлз, пусть будет по-твоему. Но повторяю, Ева умудряется получать слишком много удовольствий для девушки с разбитым сердцем".